– Нет, – раздраженно ответил он, не оценив шутку. Он бессильно пытался отыскать слова, чтобы описать все свои смешанные чувства. – Мы же ее вроде как, сам знаешь, бросили, – наконец выпалил он.
Я задумался над таким обвинением.
– Вообще-то мы не вроде как бросили. Мы ее просто бросили. – Я совсем не разделял его чувств. – Ну и?
– Я просто как-то неловко себя чувствую… как-то неловко себя чувствую из-за того, что мы оставили ее одну в лесу. – И он скрестил руки, будто говоря: «Вот, я все сказал».
Я отложил вилку и задумался над его словами.
– Она сама пришла в лес одна, – сказал я. – Вообще-то мы не несем за нее ответственности, ты же понимаешь. То есть мы же не нанимались за ней следить.
Пока я это говорил, к своему ужасу, сам начал осознавать, что он прав. Мы бросили ее, оставили наедине с волками и медведями, им на потеху. Я был настолько поглощен своей дикой жаждой еды и нормальной кровати, что даже не успел задуматься о том, что ей может сулить наш внезапный уход. А сулил он, как вы понимаете, ночь в одиночестве среди шелестящих листьями деревьев, темноту и постоянное желание прислушиваться, не скрипнет ли где веточка или палка под тяжелой ногой или лапой. Я бы никому такого не пожелал. Мой взгляд упал на пирог, и я понял, что больше не хочу его.
– Может, она нашла кого-то, с кем можно было продолжить путь? – неубедительно предположил я.
– Ты сегодня кого-нибудь видел?
Он был прав. За весь день мы не встретили ни души.
– Она, наверное, все еще идет, – сказал Кац неожиданно возбужденно, – недоумевая, куда мы, черт возьми, пропали.
– Ой, перестань, – практически взмолился я, встревоженно отодвинув пирог еще на полдюйма.
Он сочувствующе кивнул, а после изменил выражение лица на удивительно обвинительное, будто всем своим видом говорил мне: «Если она умрет, это будет на твоей совести». Он был прав, ведь это был мой план. Моя вина.
Затем он наклонился ко мне и совершенно другим голосом спросил:
– Ты ведь не собираешься доедать свой пирог, могу я его взять?
Утром мы позавтракали в Hardee’s, который обнаружили через дорогу от нашего отеля, и поехали на такси до поворота на тропу. Мы больше не говорили о Мэри Эллен, да и вообще ни о чем не разговаривали. Одна мысль о возвращении в лес после городского комфорта отбивала всякое желание говорить. Нам сразу же предстоял крутой подъем, поэтому мы начали медленно, почти робко. Я всегда ужасно себя чувствую в первый день похода после перерыва. Впрочем, Кац ужасно себя чувствует каждый день. Все наши восстановленные городом силы куда-то улетучились прямо на первых шагах. Уже через пару минут мне показалось, что мы и не сходили с тропы. Вообще-то было даже хуже, ведь обычно мне не приходилось карабкаться вверх с желудком, забитым жирным завтраком из Hardee’s», который при первой же возможности просился наружу.
Мы уже полчаса как шли, когда встретили другого туриста – мужчину спортивного вида, который шел нам навстречу. Мы поинтересовались, не видел ли он девушку по имени Мэри Эллен в красной куртке с довольно громким голосом.
На его лице мелькнула тень осознания:
– Я не хочу показаться грубым, но та девушка, о которой вы говорите, не имеет привычки часто делать так? – Он зажал нос и издал пару ужасных звуков.
Мы активно закивали.
– Да, я переночевал с ней и парой парней вчера у Plumorchard Gap Shelter. – Он внимательно нас осмотрел и с сомнением спросил:
– Она ваша подруга?
– Нет, что вы, – ответили мы, открещиваясь от нее, как поступил бы любой разумный человек на нашем месте. – Она вроде как прицепилась к нам на пару дней.
Он понимающе кивнул и улыбнулся:
– Тот еще фрукт, неправда ли?
Мы улыбнулись в ответ.
– Все было настолько плохо? – спросил я.
На его лице отразилось выражение искренней боли. Затем, сопоставив все, он неожиданно сказал:
– Вы, должно быть, те самые ребята, о которых она рассказывала.
– Правда? – удивился Кац. – Что именно она рассказывала?
– Да ничего, – ответил он, подавляя улыбку, которая вынудила нас снова его спросить:
– Так что она рассказывала?
– Ничего, ничего. – Он продолжал улыбаться.
– Да что такое?
Он немного замялся.
– Так и быть. Она назвала вас парой толстых слабаков, которые ничего не смыслят в походах, и что она устала весь путь тащить вас на себе.
– Что она сказала? – в шоке переспросил Кац.
– Вообще, мне кажется, она использовала слово «ссыкло».
– Она назвала нас ссыклом? – сказал Кац. – Теперь я ее точно убью.
– Думаю, вы с легкостью найдете людей, которые помогут вам ее удержать, – отрешенно промолвил наш собеседник, вглядываясь в небо, и добавил: – Говорят, будет снег.
Я издал звук полный боли. Это было последнее, чего мы хотели.
– Правда? Сильный?
Он кивнул:
– Сантиметров 12–16. Чем выше в горы, тем больше снега. – Он приподнял брови, разделяя мои опасения. – Снег – это не просто препятствие, это реальная опасность.
Он выдержал паузу, чтобы мы смогли оценить все наши радужные перспективы, а после сказал:
– Стоит поторопиться.
Я понимающе кивнул. Ради этого мы и были снова в горах. Я посмотрел ему вслед, повернулся и увидел, как Кац мотает головой.
– Как она могла? После всего, что мы для нее сделали? – потом он заметил на себе мой взгляд и надломленным голосом спросил: – Что? – и еще более надрывно: – Что?
– Никогда, слышишь, никогда больше не мешай мне наслаждаться моим пирогом. Ты понял?
Он вздрогнул.
– Ага, договорились. Черт возьми! – И он медленно потащился дальше, ворча себе под нос.
Через два дня мы узнали, что Мэри Эллен выбралась из леса с полностью сбитыми ногами, попытавшись преодолеть 56 км за два дня. Это была плохая идея.
Восприятие расстояния кардинально меняется, когда ты проходишь его пешком. Полтора километра ощущаются нормально, пять километров уже кажутся довольно значительным путем, а пятнадцать – целой бесконечностью, восемьдесят – так совсем за пределами добра и зла. Только небольшая группа людей осознает, насколько действительно огромен мир, и эти люди – походники. И это восприятие в планетарных масштабах – наш маленький секрет.
Жизнь тоже становится предельно простой. Время перестает иметь какое-либо значение. Когда темно, ты идешь спать; когда встает солнце – ты начинаешь путь, а то, что между, то просто между.
Это и правда удивительно. Не иметь никаких обязательств, договоренностей, долгов или просто дел, никаких особых амбиций, только короткий список простых желаний. Ты существуешь в тихой монотонности, вне всякого гнева, «вдали от борьбы за место под солнцем» – как выразился путешественник и ботаник Вильям Бартрам. Все, что от тебя требуется, так это желание продолжать свой путь.
Нет никакого смысла спешить, потому что ты вообще-то никуда не направляешься. Насколько бы далеко ты ни продвинулся, ты всегда будешь в одном и том же месте – в лесу. Там, где ты был вчера, и там, где ты будешь завтра. Лес – это бесконечная черная дыра. Каждый изгиб дороги открывает новую панораму, неотличимую от других; при каждом взгляде на деревья ты наблюдаешь все еще единую переплетенную массу. И ты знаешь, что твой путь является огромным и бессмысленным кругом. И главное, что отчасти и это не важно.
Порой ты просто уверен, что карабкался по этому склону три дня назад, еще вчера пересекал этот ручей или забирался по этому поваленному дереву как минимум уже два раза за сегодняшний день. Но по большей части ты вообще ни о чем не думаешь. В этом нет смысла. Взамен ты пребываешь в состоянии передвижного дзена, в котором твой мозг, подобно воздушному шарику, привязан к тебе невидимой нитью. Он лишь сопровождает тебя, но не связан с иными частями тела. Ходить часами становится занятием автоматическим, незаметным, как процесс дыхания. В конце дня ты уже не думаешь: «Эй, за сегодня я прошел 26 км». Это будто говорить: «Эй, сегодня я вдохнул и выдохнул восемь тысяч раз». Это просто то, что ты делаешь.
Так мы и шли, час за часом, по крутым холмам, вдоль острых как нож обрывов, вдоль травянистых вершин, через бескрайние ряды дубов, ясеней, каштанов и сосен. Небо становилось все мрачнее, а воздух прохладнее, но только на третий день выпал снег. Он начался утром, падая редкими, едва уловимыми тонкими хлопьями. Но затем ветер усилился, а потом стал еще сильнее, пока стал настолько свирепым, что даже деревья выглядели испуганными. Это был не просто снег, это была целая уйма снега. К обеду мы очутились посреди резкого, холодного и сильного шторма. А вскоре дошли до тропинки, ведущей к узкой полке (до прижима) горы Биг-Батт.
Даже в идеальных погодных условиях путь через Биг-Батт требовал предельного внимания и осторожности. Это можно сравнить с попыткой балансировать на подоконнике небоскреба, потому что полка здесь составляет 35–40 см, да еще кое-где и осыпается. С одной стороны ее обрамляет крутой двадцатипятиметровый обрыв, а с другой – угрожающе покатая гранитная стена. Раза два я сталкивал с тропы небольшого размера камни, чтобы с ужасом наблюдать, как они, падая, разбивались, а затем находили покой где-то невероятно далеко подо мной. Путь был усыпан камнями и пронизан извилистыми корнями деревьев, о которые мы постоянно спотыкались, но самым ужасным было то, что полка была покрыта гладким льдом и припорошена тонким слоем снега. Вдобавок на тропе то и дело возникали крутые валуны, плотно покрытые льдом, что только затрудняло наше и без того не сильно элегантное ползание. И на протяжении всего времени, пока мы едва тащились по этой нелепо узкой и опасной полке, наши глаза застилал непрекращающийся снег, усиленный порывами ветра, который ревел меж качающихся деревьев и трепал наши рюкзаки и нас самих. Это была не обычная метель, это была самая настоящая буря. Мы старательно и осторожно продвигались вперед, отрывая каждую ногу только точно удостоверившись, что другая крепко стоит на земле. Даже так Кац дважды сумел издать полные искреннего ужаса и вместе с тем немного мультяшные звуки, что-то вроде: «А-Я-Я-Я-АЙ» и «И-И-И-А-А». Услышав их, я повернулся и увидел, что он повис на дереве. При этом его ноги пытаются найти землю, а огромные глаза полны ужаса. Это было безумно пугающе.
