– Ты правильно сделала, что не забеременела от него. Все-таки лучше питать хоть немного уважения к мужчине, которого выбрала производителем.
– Но мужчина, к которому я питаю самое большое уважение, не спит со мной.
– Почему так?
– Потому что он гомосексуалист.
Он не нашелся, что ответить. Знал, что я права.
Антуан обосновался на соседней ферме почти в одно время со мной. Альфред, бывший хозяин, умер несколько лет назад.
Антуан был нездешний, а потому искал местечко самое уединенное и самое отдаленное от Канталя, его родного района. Там ему предстояло унаследовать ферму отца, но, когда родители (выбив из него признание) и соседи узнали, что он предпочитает мужчин, все пошло прахом. Он получал анонимные письма, пережил акты вандализма, его грозили прикончить, а отец в один прекрасный день просто перестал с ним разговаривать. Безумие какое-то. Он, такой мягкий, чувствительный, весь нараспашку, не захотел бороться. Мать ничем не помогла. Она тоже считала, что для него лучше уехать туда, где его никто не знает. Впрочем, так было лучше для самих родителей. Антуан решил все начать с нуля. Иначе пришлось бы бороться всю жизнь.
Причем бороться против людской глупости. Все равно что пытаться вырастить клубнику под снегом.
А я испытала искреннее облегчение оттого, что по соседству поселится кто-то другой. Альфред не был грязным типом, он был просто грязным. У моего дедушки хватало сил смотреть на это сквозь пальцы. А у меня не получалось. Мы регулярно бывали на его ферме – во имя добрососедских отношений и чтобы помогать друг другу, когда того требовала работа. Альфред Майер родился от немца-солдата. Его мать, по этой причине обритая[20], решила дать сыну отцовскую фамилию, чтобы на крайний случай он мог обратиться в Германию. Если для нее все обернется совсем плохо. В результате несколько месяцев спустя она узнала, что тот солдат погиб, его во время Освобождения убили партизаны. Не вовремя он им подвернулся… Тогда она впряглась в работу на ферме родителей, те уже старые были, а сын, естественно, стал ее преемником. Когда старая Берта умерла, Альфред остался один, потерянный, не способный позаботиться ни о себе, ни о доме.
Это была настоящая берлога. Попробуй что-то найти. Стол, вечно заставленный грязными стаканами, служил посадочной полосой для тучи мух, роившихся по всей комнате. Просто Руасси Шарль-де-Голль[21]. Предлагая выпить, он брал со стола грязные стаканы и ополаскивал их под краном. Так что пить не больно хотелось. А дедушка был вежлив. Он выбирал домашнюю настойку, что имело побочный положительный эффект – заодно дезинфицировало стакан. Кругом царило зловоние. И еще, когда он смотрел на меня – один глаз полуприкрыт, другой выпучен, – у меня кровь стыла в жилах. Как раз в тот вечер, когда я заговорила об этом с дедушкой, он и подсказал мне насчет ножа и веревки в кармане.
А потом, в один прекрасный день, мы отправились к нему, чтобы одолжить какой-то агрегат. Искали его повсюду. Нет Альфреда. А ведь это было время Огней любви, сериала, который он бы не пропустил ни за что на свете. Бедняга, наверно, это скрашивало его одиночество. Даже редкие торговцы, которые отваживались к нему наведываться, знали, что в эти часы к нему лучше не соваться. В конце концов мы услышали, как в риге скулит собака. Она крутилась вокруг кипы сена. Подойдя ближе, мы увидели пару ног и пару рук, торчащих с каждой стороны кипы. Наверно, он пролежал там много дней, потому что в риге собрались все мухи. Прежде чем откатить кипу весом в триста килограмм, дед велел мне выйти и подождать снаружи, а еще предупредить жандармов. Я осталась. Я навидалась всякого. Но эту картину я буду вспоминать до конца жизни. Под кипой, которая его прикончила, мы обнаружили Альфреда, он был плоский, как жаба, которую переехали на дороге. Но в два раза более широкий. Пожарники[22] отвезли тело в похоронное бюро, и я так и не уразумела, как им удалось уместить его в гроб.
Его старшая сестра, которая не проявляла ни малейшего интереса ни к ферме, ни к брату, продала хозяйство общине.
А через несколько лет его арендовал Антуан.
Мы сошлись, будто знали друг друга с детства, и он очень скоро объяснил мне положение дел, чтобы избежать любой двусмысленности. Мы стали лучшими друзьями. Он был чистый, хорошо пах, и мухам в дом доступа не было.
В тот вечер, когда я явилась к нему с письмом Жюстена, я и призналась ему в любви, на которую он не мог ответить.
Прошло несколько недель, на протяжении которых меланхолия преследовала меня, как комарье летним вечером. Сколько ни маши руками, они все вьются и вьются…
А потом я начала обдумывать, не отправиться ли в Испанию на искусственное оплодотворение. Я все выяснила, дело казалось достаточно простым.
Три дня спустя я нашла у себя на письменном столе карточку осеменителя с нацарапанной запиской: Молодой кантальский бычок, горячий, хорошо сложенный, предлагает свое семя, чтобы осуществить мечту хорошенькой пиренейской брюнеточки. Произведено во Франции.
Я так и села у стола. Идея была странноватая. С одной стороны, голову сломаешь, как потом объяснить ребенку его происхождение, а с другой – очень соблазнительно представить себе ребенка от мужчины, которого я действительно люблю самой искренней любовью. В конечном счете, даже если мы не живем вместе, даже если мы не спим вместе, почему это должно выглядеть более абсурдным, чем переться через все Пиренеи за каким-то сперматозоидом? И уж во всяком случае, его предложение было куда более достойным, чем шанс сделать это с первым встречным, рискуя снова нарваться на сволочь вроде Жюстена. В моих глазах он был идеальным отцом, и пусть он гомосексуалист, разве это чем-то умаляет его достоинства?
– Сюзи знает, что он ее отец?
– Пока что нет. Он ее крестный. Мы решили подождать, пока она подрастет, чтобы все ей правильно объяснить. Тот факт, что он крестный, позволяет ему быть с ней рядом и учить, как отцу.
– Но, хм… У меня один вопрос, может нескромный…
– Как мы это сделали?
Я следила за своей температурой каждое утро. Когда наступал период овуляции, три вечера подряд Антуан приезжал ко мне, закрывался в ванной комнате, делал свои дела и сразу же давал мне шприц.
Впрыскивание, потом в течение пятнадцати минут особая поза йоги – надо стоять на руках, упираясь головой в пол, – и до следующего утра я не вставала, чтобы дать сперматозоидам возможность двигаться в правильном направлении. Он сам закрывал за собой дверь. Все равно у него были мои ключи.
Мы повторяли попытки на протяжении трех месяцев. И ничего. Во мне не уживалось. Хуже, чем у моих самых плохих коров. Мы с Антуаном здорово над этим смеялись. Профессиональный сдвиг.
А потом, на четвертой овуляции, он вышел из ванной комнаты с пустым шприцем. И сказал мне: Все, хватит! Я подумала, что он отступился, что ему надоела эта нелепая комедия. На глаза навернулись слезы. Он подошел ко мне и просто сказал: Ребенка делают не так.
Это была самая прекрасная ночь в моей жизни. Не знаю, как ему удалось, он мне никогда ничего не говорил, но я не думала ни о чем, кроме наших тел, и о том, ради чего мы это делаем. Может, он поступил так же. Или же думал о голом Орландо Блуме.
Не важно, главное, что его петушок смог и с женщиной управиться.
Сам акт, надо признать, был чисто механическим. Он не поднимал головы, уткнувшись лицом мне в шею, и совершал ритмичные движения, туда-сюда, все быстрее и быстрее. С него лил пот, как во время косьбы жарким летним днем. Я сосредоточилась на своей яйцеклетке, представляя, как она, теплая и светящаяся, перемещается по трубе в ожидании нападающих.
Наконец он хрипло выдохнул и сказал мне, что кончил. А следующий момент был совершенно изумительный. Он натянул трусы. А мне было хорошо голой рядом с ним. Мы так и пролежали, сплетясь, до глубокой ночи. Только на этот раз без слез. Он мне описывал предполагаемое путешествие своих хромосомных представителей на манер спортивного комментатора во время «Тур де Франс»[23]: Сейчас майка в горошек возглавила гонку, чтобы пробиться через шейку матки, маршрут четвертой категории сложности. Покрытие очень скользкое, видимость плохая. Но что происходит? Плотная группа участников теперь разделилась на две части, одна направилась к правой трубе, другая в противоположном направлении, к левой. Но победитель будет только один. Внимание, последнее усилие, чтобы достичь вершины яйцеклетки, финальной части забега, но кто же выйдет победителем?..
Я не смеялась, потому что крепко сжимала ягодицы, чтобы держать участников в тепле и готовности. Но как же я была счастлива…
Девять месяцев спустя появилась Сюзи.
Когда акушерка объявила нам, что ее следует поместить под ультрафиолетовую лампу, потому что у нее послеродовая желтуха, из-за которой она вся желтая, мы оба расхохотались. Сюзи выиграла свой «Тур де Франс» в маленькой желтой маечке[24].
