Отойдя от шока, жокеи притащили кричащего, брыкающегося Нивиса в медпункт. Он настаивал, что хочет участвовать в следующем забеге, где был заявлен ранее. Потрясенные служащие отказались дать разрешение и потребовали, чтобы он отправился в больницу. Нивис отказался. Он вернулся на следующий день, готовый бороться до конца. Пока жители Сан-Франциско в нескольких газетах читали его некролог, решительно не-мертвый Нивис как одержимый заканчивал второй или третий из пяти своих забегов. Сведения о его кончине были опубликованы на пятьдесят девять лет раньше срока.
Оставшийся не у дел жокей – забытый жокей. Из-за этой жестокой истины большинство жокеев готовы скакать в любом состоянии, не обращая внимания на самые страшные травмы. «Один раз у меня была сломана нога, – рассказал бывший жокей Уад Стадли, – и один раз трещина в черепе, но ничего серьезного». Джонни Логден однажды выиграл крупные скачки с трещиной в позвоночнике и переломом ноги. Когда жеребец по кличке Длинноногий Дядюшка внезапно понес прямо на закрытые ворота в паддок, перепрыгнул их и упал на спину, подмяв под себя наездника, Стив Донохью просто стянул сломанное запястье куском ткани и участвовал в скачках, управляя лошадью одной рукой. В другой раз он упал с лошади, но сапог застрял в стремени, и лошадь волочила жокея по земле. Голова Стива болталась прямо возле стучащих копыт кобылы, пока его нога не выскользнула наконец из стремени. Не желая пропускать следующие скачки, Донохью приезжал в конюшню на машине, там его усаживали на лошадь, и он каждый день с гипсом на ноге принимал участие в заездах. Более того, он целый год ездил верхом с серьезнейшими внутренними травмами после того, как другая лошадь при падении пригвоздила его к земле. И хотя Стив знал, что травмы очень серьезные, он отказывался ложиться на лечение. Он все больше слабел, наконец кто-то отвел его к врачу. Донохью вошел в смотровой кабинет и тут же потерял сознание. Врач немедленно отвез пациента в операционную. Донохью чудом выжил. Вскоре стала понятна причина, по которой он продолжал скакать, невзирая на чудовищную боль, – пока бедняга лежал в больнице, тренер запросто его уволил.
И потом, жокеи не позволяли себе признать собственные травмы, потому что это дало бы волю их извечному врагу – страху. Признать боль означало признать опасность. В их профессии страх присутствовал на физическом уровне. Как только жокей впускал его в душу, тот мог вырасти до непомерных размеров и парализовать жокея прямо на беговой дорожке. Побеждает тот, кто рискует, кто в отчаянной дерзости посылает лошадь вперед в узкий просвет между соперниками. Если жокей боится, он, по словам Лютера, выбирает «путь женатого человека», робко держится внешней бровки трека, подальше от сбившихся в кучу соперников. Никто не наймет человека, который проявит нерешительность в пылу схватки. Жокеи способны учуять страх в сопернике и беспощадно воспользуются им на пути к победе, стараясь запугать. «Если жокей выкажет хоть малейшие признаки трусости, – писал Аркаро, – ему придется нелегко»{172}.
В результате даже между собой жокеи никогда не говорили об опасности, боли или страхе. В разговорах они использовали обтекаемые эвфемизмы для описания неприятных реалий своей работы. Так, если на треке произошел несчастный случай, говорили, что жокей «свалился», его «выбило из седла». В своих автобиографиях жокеи в мельчайших подробностях вспоминают крупные скачки, в которых принимали участие, но падения и травмы обходят стороной, упоминая о них лишь вскользь. Даже при приступах мучительной боли или при полной неподвижности жокеи старались не расставаться с иллюзией своей неуязвимости.
Для некоторых из них страх разрушал эту иллюзию. «Об этом не принято было говорить, – вспоминал Фаррелл Джоунс, жокей, который смог заслужить прозвище Дикий Жеребец{173}. – Я думал об этом. Не знаю, думали ли другие парни. Но я думал. Было жутко». Даже Аркаро, один из самых бесстрашных жокеев, признавался, что первое падение, когда одна лошадь наступила ему на спину, а другая задела копытом голову, в результате чего он получил сотрясение мозга, два сломанных ребра и пробитое легкое, врезалось в память, и это воспоминание преследовало его до конца карьеры. Это был, по его словам, «пугающий опыт, который невозможно стереть из памяти»{174}.
Для родных наездника этот страх тоже не проходил даром. Хелен Лютер сотни раз переживала во сне смерть мужа. В смутных кошмарах она видела, как лошадь падает на землю, накрывая Томми, и просыпалась в холодном поту.
Хелен каждый день смотрела, как скачет Томми. Это большая редкость в конном спорте. Большинство жен жокеев не могут видеть, как их мужья несутся на лошадях, и редко когда появляются на ипподроме. Хелен пропустила только одни скачки. В тот день конь по кличке Кирпич взвился в стартовом боксе, и стальной прут стартовых воротец буквально вонзился в голову Томми. Он лежал на земле, а его скаковой шлем, расколовшийся на части, валялся рядом с ним. Томми не позволил служащим ипподрома отвезти его в больницу. «Жена будет здесь», – повторял он, уверенный, что Хелен сидит на трибуне. Но Хелен в тот день не пришла. И хотя Томми выжил и выздоровел, она никогда не переставала сожалеть, что не была тогда рядом с ним.
С того дня она больше не пропускала ни одного забега, следя за каждым движением лошади, на которой скакал ее супруг. Она прожила в страхе каждую минуту его карьеры. Как только они поженились, сложился определенный ритуал: каждый раз, когда лошадь Томми покидала паддок и ступала на трек, Хелен начинала истово молиться, чтобы она благополучно пришла к финишу, не покалечив и не потеряв седока.
Но ее молитвы не спасли Томми дождливым июльским днем на ипподроме в Эмпайр-Сити{175}. Он был в ста метрах от победы, когда его кобыла внезапно споткнулась о собственные ноги и рухнула на землю головой вперед. Хелен увидела, как ее муж по дуге летит из седла прямо в грязь и скрывается из виду, придавленный собственной кобылой и еще тремя лошадьми, которые врезались в упавшее животное. И как, падая, лошади с размаху бьют Томми копытами по голове.
Хелен не помнила, как сорвалась с трибуны и очутилась на треке. В голове билась лишь одна мысль: «Он там, под всеми этими тушами!» Следующее, что она запомнила, – как стояла над телом мужа. Хелен была уверена, что он уже мертв.
Томми на носилках отнесли в медицинский отсек. Его старенький помощник, Джонни Митчелл, склонился над ним, и слезы старика капали на щеки жокея, когда он осторожно вытирал грязь и кровь с его лица. Хелен стояла позади Джонни и неотрывно смотрела на мужа. Он не шевелился. Хелен била такая дрожь, что зубы стучали. Она слышала, как кто-то сказал: «У этой женщины шок!» – и сунул ей в руки стакан. Она отказалась. И мужчина, которому она вернула стакан, сам выпил бренди.
Томми погрузили в карету скорой помощи и отвезли в больницу Сент-Джонс. Хелен не взяли, и ей пришлось добираться туда самой. Она села в машину Томми и колесила по Нью-Йорку, путаясь в незнакомых улицах. Бензин в баке закончился, и она остановилась на заправке. Служащий заправки вставил шланг в бензобак и вышел поболтать с клиенткой. «Вот ведь ужас, – сказал он, – Томми Лютер погиб!»
Хелен пришла в смятение. Она не знала, что делать и куда ехать. Сначала она хотела вернуться на ипподром, но потом передумала и направилась в больницу. Наконец она как-то добралась до нужного места и вбежала в больницу. Томми все еще был жив! Хелен чуть не потеряла сознание.
Томми выжил. Несколько дней он страдал провалами памяти, а на восстановление пространственного восприятия понадобилось полгода – довольно долго он шатался как пьяный. Томми Лютер принимал участие в скачках на протяжении еще двадцати лет после этого случая, от которого у него на голове остался шрам от копыта.
Хелен вернулась домой одна. Это был съемный домик в Йонкерсе, один из бесконечного ряда безликих съемных жилищ, в которых она жила десятилетиями, как жены почти всех жокеев. Они никогда не задерживались в этих жилищах надолго – не успевали ни домашнего любимца завести, ни цветы вырастить, ни картины по стенам развесить. Соседи насмешливо косились на так называемых «ипподромных». Однажды в такой же съемной квартире Хелен обнаружила под кроватью спрятавшегося грабителя. Но соседи никак не отреагировали на ее крики, решив, что «ипподромные» всегда так общаются. Вернувшись вечером домой, Хелен ломала голову, как решить материальные проблемы: зарплата жокея не могла покрыть заоблачные тарифы страховки, которая требовалась при такой работе, равно как и счета за медицинское обслуживание. Руководство ипподрома рассматривало любые попытки создать какие-либо фонды помощи пострадавшим жокеям как объединение в профсоюзы и немедленно избавлялось от наездника, который предпринимал шаги в этом направлении. Поэтому жокеи не имели никаких страховок и обходились тем, что пускали шапку по кругу, когда кто-то из коллег получал серьезные травмы. Женщинам вроде Хелен оставалось только надеяться, что собранных средств хватит на лечение.
