– Не-а! – мы его сегодня пристрелим в дилижансе – Ты ни о чем не переживай, малыша. Пошли к Пейджу, мороженого с содовой купим.
И мы срываемся в яркую сухую ночь, звезды над краснокирпичными снегами резки и ясны, с них ножи сыплются – большие жилистые деревья распустили когти глубоко под мостовыми и торчат так высоко в небеса, что похожи на серебро, просыпанное в Вышине, люди ходят между фонарей, минуя массивные основания стволов чего-то, что живет и даже не задумывается об этом – Мы втекаем в поток тротуаров в центр города – к «Стойлу омаров» – на Мерримак-стрит – к Стрэнду – ко всему этому густому чуть ли не бунтарскому нутру города разрумянившемуся перед субботней ночью в то время только пятнадцать лет назад когда не у всех были машины и люди за покупками ходили пешком и с автобусов в кино, не все было закупорено и странно за жестяными стенками и только встревоженные глаза выглядывают на опустелые тротуары современной Америки теперь – Полин, Па и я не могли бы смеяться, и переживать восторг, и подпрыгивать так радостно, как в ту ночь, если б сидели в каком-нибудь автомобиле мрачно захороненной троицей на переднем сиденье, ругались бы из-за пробок на дороге в окошке телевизора Времени – вместо этого мы скакали пешком по сугробам на сухие тротуары городского центра, вычищенные лопатами, к деловым вращающимся дверям диких полночных кафе.
– Подтянись, Джек, отстаешь. Давай сегодня оттянемся! – орала на улице Полин, мутузя меня кулаками, играя со мной.
– Ладно.
Шепотом мне на ухо:
– Эй, как же мне ноги твои сегодня понравились! Я и не знала, что у тебя такие ноги! Ух-х, а можно я приду к тебе в гости, когда у тебя будет своя холостяцкая квартирка? Эй!
– Слушайте, – у моего отца возникла мысль, – а как насчет немного перекусить у Чина Ли? – чутка чоп-суи или чего-нибудь?
– Нет, давайте только мороженого!
– Где? В «Би-Си» или у Пейджа?
– Ой, да где угодно – Черт, я не хочу толстеть, мистер Дулуоз.
– Вреда не будет – Я тридцать лет был толстяком, но до сих пор жив – Даже не заметишь.
– Посмотрите на миссис Мэдисон и ее сыночка – Ты их знаешь, Джек, они у меня по соседству живут. И этот пацаненок еще за нами постоянно подглядывал?
– И собака во дворе за серым забором?
– Слушайте, – это Папка, – на мой взгляд, так из вас, детки, хорошенькая парочка выйдет – Чего ж вы вместе не ходите? – хихикает себе в рукав – а втайне серьезен.
Полин:
– О, мы раньше и ходили постоянно, мистер Дулуоз. – Глаза ее неожиданно подергиваются дымкой.
– Так а сейчас чего не ходите? Только потому, что у Ti Pousse вроде как подружка в другой части округа завелась? – не обращай внимания на него, послушай его старика, тшшш, – шепчет ей на ухо, после чего оба взрываются хохотом, и смеются-то надо мной, но я весь звеню от радости, что они меня знают и любят, и я согласен с отцом.
Но неожиданно вспоминаю о Мэгги. Она в «Рексе», отсюда рукой подать, за неонками Кирни-сквер, за всеми темными головами ночи, там она, танцует, с Кровгордом, в невыразимо печальной музыкальной розе заката и серенад лунного света, и мне лишь нужно туда пойти, отмахнуть в сторону штору, увидеть всех танцоров, поискать глазами ее силуэт, надо-то всего лишь посмотреть.
Но я не могу оставить Па и Полин, разве что под каким-нибудь предлогом, притворством. Мы идем в кафе, там народ с соревнований, а также люди из кино, из «Кита» на Стрэнде, или с Мерримак-сквер, публика с разных мероприятий общественного значения, о которых можно упоминать на следующий день, у площади видны их дорогие машины, а иногда и прямо на ней (до 1942 года) – Па мой потрепан, зубы редкие, смуглый и смиренный в своем большом пальто не по размеру, он озирается и видит несколько человек, которых помнит, презрительно фыркает или смеется, смотря как относится к ним – Мы с Полин деликатно едим свои сливочные – из-за невообразимого подавленного возбуждения накинуться на них и сожрать огромными ложками – Просто сценка в родном городке в субботу вечером – в Кинстоне на Куин-стрит эти южане уныло ездят взад-вперед или бродят пешком, заглядывая в тусклые скобяные сенно-фуражные лавки, а в цветном районе перед курятниками и стоянками такси собралась поболтать толпа – В Уотсонвилле, Калифорния, мрачное посредиполье, и наемные батраки Мексики прогуливаются, иногда обхватив друг друга руками, отец с сыном или друг с другом, в печальной калифорнийской ночи белого сырого тумана, филиппинские бильярдные, а город зелен на бережке – В Дикинсоне, Северная Дакота, в субботу вечером посреди зимы воет вьюга, автобусы застряли за городом, дикая теплая еда и бильярдные столы в великолепных ресторанах-столовых ночи, а все стены украшают картинки со старыми заблудшими ранчерами и разбойниками – Снежный прах арктического одиночества кружит в борозде с полынью – городок снаружи, потерянная тощая ограда, ярость снежной луны – Лоуэлл, кафе-мороженое, девушка, отец, мальчик – местные пейзане вокруг одни местные пейзане и лохи.
– Ладно, парнишка, – говорит мой отец, – а скажи-ка, ты хочешь сейчас один Полин пойти проводить, или ты идешь домой, или как?
– Я ее провожу… – У меня уже большие планы по части Мэгги – и я подмигиваю отцу, наигранно. Он считает, что это забавно.
– Тогда до завтра, парнишка. Эй, смотри-ка – вон все равно Джин Плуфф идет – вот с ним я на автобусе домой и поеду.
Потом, позже, я избавляюсь и от Полин тоже под каким-то другим предлогом, касающимся времени, у меня в моем дождливом сердце едва хватает места видеть и слышать то, что должен – Я потерялся, постоянно втыкаюсь в какие-то толпы народу на площади. Мы вьем петли у автобуса, я провожаю ее «домой» до ее автобуса домой перед «Брокельманом» – Затем, как во сне, рву в «Рекс».
Уже полночь. Играет последний танец. Танец, на котором гасят свет. В кассе никого. Я заскакиваю внутрь, озираюсь. Темно. Вижу Бесси Джоунз, слышу скорбные саксофоны, шаркают ноги. Наконец – последних наседок в хмурых пальто на балконе.
– Эй, Бесс!
– Чего?
– Где Мэгги?
– Ушла в одиннадцать – Кровгорд еще здесь – Ей все обрыдло, и она пошла домой – одна.
– Так ее здесь нет? – Я чуть не плачу, слыша муку в собственном голосе.
– Нет – она же ушла!
– Ох, – и я не могу потанцевать с нею, не могу преодолеть высокогорную грезу этой ночи, придется ложиться спать с остатками боли еще одного дня. «Мэгги, Мэгги», – думаю я – И лишь слабо начинаю соображать, что она разозлилась на Кровгорда.
А когда Бесси Джоунз вопит «Джек, это потому, что она тебя любит», я это понимаю. Тут не так – что-то другое, и не так, и грустно, и тошно – «Где моя Мэгги? – рыдаю я самому себе. – Я сейчас туда пойду. Но она меня никогда не впустит внутрь. Три мили. Ей будет наплевать. Холодная. Что же мне делать? Ночь».
Музыка так прекрасна и печальна, что я никну послушать ее, стоя, думая, потерявшись в своей трагедии субботней ночи – А вокруг меня все эти слабые голубоватые ангелы романтической любви летают в лучах прожекторов в горошек, у музыки разбито сердце, она томится по молодым близким сердцам, по губам девчонок, едва вышедших из детства, по заблудшим невозможным хористочкам вечности, медленно танцующим у нас в умах под безумный загубленный тамбурин любви и надежды – Я вижу я хочу прижать мою Огромнотень Мэгги к себе на все оставшееся время. Вся любовь потеряна. Я выхожу, под музыку, на обескураженные тротуары, к вероломным дверям, недружественным ветрам, рыкающим автобусам, жестким взглядам, безразличным огням, призрачным скорбям жизни на улицах Лоуэлла. Я снова иду домой – и никак не умею ни плакать, ни просить.
А Мэгги тем временем на другом конце города плачет у себя в постели, все совершенно несчастно в могиле вещей.
Я ложусь спать с кошмаром на крыльях. В подушке моей печальна утеха. Как говорит моя мама, «On essaye a s’y prendre, pi sa travaille pas» (Стараешься-стараешься, а в итоге одно говно выходит).
Утро – такое время, когда расслабленные сном лица детей Господних должны приводиться в порядок, растираться и пробуждаться…
Весь тот день, воскресенье, я скорблю у себя в комнате, в гостиной с газетами, навестить меня приходит Елоза и соболезнует моему лицу, что наводит долгие сумраки на его собственное («В твоем старом городишке говорить особо не о чем, если не считать старой поговорки: „Тоска смертная“», – на самом деле говорит он), но лишь между возбужденными отчетами обо всем, что тем временем происходит.
– Загг – знаешь что? – Тут вчера вечером Мышу и Скотти шлея под хвост попала, и они устроили у Винни такую борьбу, что чуть печку не разворотили, Скотти его чуть не убил – В субботу днем мы играли в баскетбол с «Пантерами» из Северной общей, когда ты отдыхал – Я им показал, малявка – Семь в корзину, два фола – шестнадцать очков – Я им просто показал свой боковой бросок одной рукой, прикинь? Видел вчера на соревнованиях М. К.? Я вчера был с предками у дяди – С хорошей девчонкой там поболтал, такая малышка – Сказал, что ухо ей откушу – Она грит влеээ! – Хии хии – В саботу Барни Макгилликадди О’Тул тоже дал жару, сам одиннадцать очей забил, один длинный прицельный из центра площадки, но команда уже не та, Загг, пока ты снова к нам не вернешься.
