– Ну вот видишь, все дело в моих очках, именно они тебя смущают…
– Да говорю я, не в них дело! Давай уже сменим тему, забей на очки! Лучше спроси меня про мой будущий дом моды, например.
– Как же он будет называться?
– Ну, само собой, «Гортензия Кортес».
– И сколько у тебя будет людей в штате?
– На настоящий момент есть я, я и я. Мы готовы работать двадцать четыре часа в сутки. Моя комната превратится в ателье, куда все будут приходить, чтобы взять у меня интервью, потому что успех будет незамедлителен.
– Целую тебе пятки, о божественное создание!
– Вот-вот. Именно так отныне ты и должен со мной разговаривать.
Она закружилась, завертелась, скользя ногами по плитке, уперев руки в бока, и упала в плетеное кресло, накрытое белой банной простыней.
– Так, что у тебя за сенсация? – спросила она, отдуваясь. – Ты вроде мне говорил до этого про какую-то сенсацию?
Марк поправил очки, уселся поудобнее в облаке пены и развел руками, что символизировало начало речи.
– Знаешь ли ты фортепианную пьесу Бетховена «К Элизе»?
– Конечно, – сказала Гортензия, напев первую строчку: «Ми, ре, ми, ре, ми, си, ре, до, ля…»
– Так вот, – перебил он, – она должна была называться не так, а «К Терезе», поскольку женщину, в которую был влюблен Бетховен, звали Тереза. Он хотел на ней жениться, сочинил для нее эту мелодию. Подарил ей, а Тереза его возьми да отвергни. Он расстроился и убрал партитуру в шкаф. Спустя много лет после его смерти эти ноты нашли. Чернила выцвели, и название трудно было разобрать. Архивист смог расшифровать только: «К …зе». А поскольку у него была невеста Элиза, он назвал пьесу «К Элизе». Удивительная история, да?
– Да зачем мне вся эта ерунда, плевать я на них на всех хотела! Ты что, думаешь, у меня есть возможность терять время? Мне нужно свое дело запускать!
– Ты думаешь, что пьеса «К Элизе» имела бы такой успех, если бы называлась «К Терезе»? Я вот нет. Это с Элизой ночи напролет сидишь в прокуренном баре, это Элизу ты целуешь и гладишь, дрожа от страсти, это за Элизой ты готов мчаться на край света. Но не за Терезой.
– А скажи, кстати, где Гэри проводит вечера напролет, раз он бывает не с тобой.
– А он тебе не говорил?
– Нет, и я его не спрашивала.
– А что ты мне за это дашь?
– А вовсе ничего. Просто спрошу у него самого. Мы живем вместе, напоминаю. Ну так что?
– Ох, да это и не секрет. Он репетирует сонату Бетховена с Бобрихой.
– С кем, с кем?
– С Бобрихой. Бобр – это такое животное из семейства грызунов. Самая страшненькая девчонка на курсе. Но когда она играет, все на колени падают. Гэри первый. Он выбрал ее партнершей для грядущего в этом месяце концерта.
– Но Бобриха – это же не имя, как ее зовут?
– Калипсо. Se llama Calypso! Calipso Muñez.
– Они репетируют для школы?
– Да, концерт состоится 30 апреля в 19 часов в актовом зале. Там будут музыкальные агенты, представители самых крупных оркестров, знаменитые пианисты, виолончелисты, дирижеры и прочие.
– Но так это через неделю! Я могу прийти послушать?
– Ну конечно же! Я тоже буду там выступать…
Гортензия заметила, что у нее на одном пальце задрался ноготь, схватила пилку, подпилила ноготь и встала с кресла.
– Ты не спросишь меня, хорошо ли я подготовился? Боюсь ли я выступления? Хорош ли мой партнер?
– Давай плескайся дальше, детка. И спасибо за информацию.
– Гортензия! Вернись! Мне страшно тут одному среди пены!
Но в этот вечер Гортензия не стала спрашивать Гэри о Калипсо Муньес.
Они ужинали в кафе «Люксембург».
Она рассматривала его в упор. Подвергала проверке на собственном внутреннем детекторе лжи. Она всегда знала, когда он лжет. Другое дело, что он никогда не врал, он говорил, что ему это не нужно. Он предпочитает говорить правду, это повышает его мужскую самооценку, вот что он говорил.
Гортензия заказала рагу из зайца по-королевски, Гэри – королевские тарталетки с куриным фаршем. Названия блюд были написаны по-французски курсивом. Гэри заметил, что французы – странные ребята: сначала рубят королям и королевам головы, а потом готовят из них изысканнные блюда.
– И ведь нет чтобы сделать из них хот-дог или гамбургер! Нет, выдумывают мудреные, замысловатые кушанья. Это ностальгия по монархии или просто садистские наклонности?
– Душа француза полна парадоксов, – улыбнулась Гортензия. – Потому-то мы так интересны! Думаешь, ты так же сильно любил бы меня, если бы я родилась в Лихтенштейне?
– А кто тебе сказал, что я тебя так уж сильно люблю? – улыбнулся он в ответ. – Твой гороскоп?
– Моя непогрешимая интуиция и мое пламенное сердце.
– «Гораздо труднее понравиться людям хладнокровным, чем полюбиться пламенным сердцам». Кто же это сказал, не помню.
– А я и не знаю. Может быть, ты?
Он попробовал кусочек тарталетки. Подумал. Еще подумал. Показал рукой, что просит, чтобы его не отвлекали. И вдруг завопил:
– Ну конечно! Вспомнил. Барбе д’Оревильи! Ну и вот, я такой же, как и он.
– Это что значит? – спросила Гортензия, сердце ее тревожно забилось.
Иногда ему удавалось выбить ее из равновесия. В ней все замирало, голова кружилась, она не понимала, на каком она свете.
Гэри наблюдал за ее замешательством и явно наслаждался.
– Мне нравится, когда ты волнуешься. Ты делаешься такой хрупкой, трепетной, непередаваемо соблазнительной. Не такая уж ты непробиваемая в конечном счете.
Она пожала плечами. И вернулась к прежней заботе: вступил ли он в преступную связь с Бобрихой. Посмотрела ему прямо в глаза, в них не было заметно ни тени двуличия или лжи. Нет, он не влюблен или, по крайней мере, пока об этом не догадывается – и она будет последним человеком, который его об этом предупредит. И потом, может ли человек влюбиться в грызуна?
Только не Гэри.
Гэри любит красоту. Он говорит, что подлинная красота озаряется душой, которая, как прожектор, высвечивает совершенство, некую таинственную гармонию. Он говорит еще, что она проникает во все чувства, в кровь и что человек чувствует, что пленен, не понимая причины. Становится словно зачарованный.
Он улыбается ей, целует.
Она сделала вывод, что беспокоиться не о чем.
Он попросил ее скорее рассказать, чем же кончилась встреча с Еленой. Она в подробностях поведала ему всю историю. Он похлопал в ладоши – медленно и торжественно, чтобы подчеркнуть грандиозность затеянного мероприятия, и заказал суфле а-ля принцесса Генриетта.
Она поинтересовалась, не огорчает ли его, что она уедет в Париж? Он ответил: «Нет, мы уже жили отдельно, и вполне неплохо получалось. Мы не созданы для совместной жизни».
Не то чтобы Гортензию так уж порадовало последнее утверждение.
Она опустила голову, Гэри спросил, хочет ли она кофе; на его губах играла улыбка, одновременно ироничная и торжествующая, словно он чувствовал, что Гортензия сейчас всецело в его власти. Она тотчас задалась вопросом: а с какой стати он так в себе уверен? Была уже готова задать ему роковой вопрос, но сдержалась. Иногда он внушал ей робость. Он обладал каким-то природным авторитетом, который удерживал ее на расстоянии.
Она предпочла помолчать и подумать. «Любила ли бы я его так же, если бы знала о нем все? Любила ли бы я его так же, если бы он не обладал способностью постоянно удивлять меня?»
Она решила – нет и принялась размышлять о фразе, которую он бросил ей в качестве информации для размышления:
«Гораздо труднее понравиться людям хладнокровным, чем полюбиться пламенным сердцам».
А кто это сказал? Она уже забыла.
Позже, в их огромной кровати, прежде чем прильнуть к нему, она прошептала: «Смотри-ка, мы уже два дня не ссорились…» Он вздохнул: «Да почти три, ты думаешь, я считать не умею?»
И решительно положил руки на ее бедра.
Она обняла его за плечи, потянулась к нему, коснулась лицом его лица, скользнула щекой по щеке, губами по губам, поцеловала в верхнюю губу и спросила:
– Что с нами будет, Гэри? Ты знаешь?
На следующий день пришло новое послание от Зоэ.
«Мама не вернулась, она читала в Лионе какую-то лекцию. Говорила, что сегодня вечером вернется. Она не позвонила, сейчас восемь часов вечера, и мне не удается с ней связаться. Это, согласись, совершенно ненормально. Два дня я уже не получаю от нее никаких вестей. Это на нее не похоже, она всегда мне рассказывает, где она и что с ней. Я беспокоюсь. Что мне делать, а?
Гортензия не знала, что ей ответить.
Она предложила Зоэ созвониться по скайпу.
Они вместе все решат. Сейчас она еще хотела понаслаждаться этим невероятным событием: она откроет свой собственный дом моды: «Гортензия Кортес». Она станет новой Коко Шанель.
Ей хотелось бы остановить время, ощутить счастье карамелькой на губах, вообразить, вообразить во всех подробностях дивную, прекрасную новую жизнь.
