Между тем Месье достойно исполнил супружеский долг в отношении юной жены и даже чувствовал себя влюбленным… ровно две недели! Не больше, ибо он был очень умен и проницателен и быстро понял, каким дьявольским кокетством наделила его жену матушка-природа. Понял он и то, что у него нет ни малейшего шанса заслужить ее любовь, и вернулся к своим прежним привязанностям: артистам, друзьям и приятелям – довольствуясь тем, что Генриетта – отличная хозяйка и его апартаменты приобрели славу самого приятного места во дворце.
Со своей стороны, Мадам строила грандиозные планы: она хотела быть только первой и собиралась действовать решительно. Не обладая королевским титулом, она могла стать королевой в реальной жизни. Супруга Людовика XIV, ничтожная Мария-Терезия, скромная, невыразительная, богобоязненная и едва говорившая по-французски, не могла оспаривать у нее первенства, которого она жаждала. Да и Филипп, к которому она относилась как к приятелю, нередко обременительному, тоже не мог этому препятствовать. Что же касается того, от кого ее грядущее царствование зависело, то у Генриетты были серьезные основания рассчитывать на успех.
Вполне сознательно утроив самое изысканное кокетство, Мадам то и дело старалась попадаться ему на глаза. А поскольку Людовик только этого и ждал, ибо ему нравилось видеть отблеск собственного величия в блеске черных глаз невестки, то его окружение быстро догадалось, что из новой симпатии монарха можно сделать не только объект наблюдения, но также извлечь кое-какую выгоду. Итак, вскоре Мадам стала центром притяжения самого молодого, веселого и буйного двора, который когда-либо существовал на пространстве между Тюильри и Фонтенбло.
Однако в королевском окружении находился человек, не одобрявший явной склонности монарха к его невестке. Это был один из членов английской свиты бывшей принцессы, молодой и очень красивый герцог Бэкингемский, сын знаменитого Бэкингема, который был настолько влюблен в Анну Австрийскую, что даже собирался воевать против Франции.
До этого проклятого брака Генриетты с Месье молодой Бэкингем был фаворитом, наперсником и верным пажом Кошечки. Отныне низведенный до уровня обычного гостя-иностранца, который рано или поздно уберется восвояси, красавец герцог не мог с этим смириться. Еще во время их путешествия во Францию он намеревался вызвать на дуэль адмирала, которому было поручено доставить принцессу к жениху, и тот, молодой герцог де Норфолк, чудом избежал последствий его бешеной ревности.
Стараясь вернуть угасающее расположение Мадам и привлечь к себе внимание, Бэкингем бросал через окно золотые монеты и придумывал тысячи изощренных безумств в стиле испанских воздыхателей. Тут были и серенады под окнами принцессы, и ежедневные роскошные букеты, подарки, стихи и разного рода знаки внимания, что в конце концов вызвало гнев у того, кто больше остальных имел на это право: Месье, оскорбленный выходками англичанина, прямиком отправился к матери, чтобы высказать свое негодование.
– Да Бэкингем просто осаждает мою жену! – начал он без вступления. – К тому же ему больше нечего делать в нашем королевстве. Пусть убирается на родину, и не будем больше об этом говорить!
Анна Австрийская, очень любившая Бэкингема-отца, с радостью заступилась бы и за его отпрыска, но она поняла по необычно резкому тону сына, от которого всегда видела лишь любезное, полное нежности обхождение, что дискуссии на эту тему он не допустит. И ей пришлось взять на себя эту малоприятную миссию.
Вскоре Бэкингему пришлось со слезами и вздохами отчаяния покинуть дворец без надежды на возвращение… что сразу же расчистило место королю, отныне избавленному от назойливого конкурента. Все лето 1661 года Мадам и ее государь почти не расставались. Погода тогда стояла превосходная, в тенистых зарослях Фонтенбло было тепло и уютно, и нега, упоительная нега молодости пронизывала сердца и тела, кружила голову, властно призывая к любви…
Как только Людовик заканчивал свои королевские дела, он являлся к Генриетте, и, увлекая за собой целую толпу молодых людей обоего пола, они бродили по лесам, охотились либо купались в Сене днем, когда же наступал вечер, слушали музыку, танцевали или отправлялись на полуночные прогулки.
Как далеко зашли их взаимоотношения? Никто не мог сказать наверняка, но король не привык мириться с тем, что на его чувство не отвечают, и тогда всячески демонстрировал свою немилость. Что касается Мадам, то вряд ли она так тщательно заряжала пушки, чтобы те стреляли вхолостую. Вскоре при дворе уже ни у кого не оставалось сомнений, кто в действительности является королевой Франции. Ведь не зря государя и его невестку запечатлел Миньяр[45] в образе Аполлона и пастушки, окруженных нимфами и амурами, которые осыпают лепестками роз счастливую пару?
Прелестная «ширма»
Чувства Людовика XIV к Мадам и, естественно, чувства Мадам к королю были настолько явными, если не сказать демонстративными, что сбитые с толку придворные не знали, что и думать: не будет ли королева Мария-Терезия в один прекрасный день отвергнута монархом, чтобы освободить место его блистательной невестке, и не потребует ли последняя мягко, но решительно, чтобы он расторгнул брак? Все это, однако, трудно было осуществить, поскольку королева ждала ребенка, и подобные изменения привели бы к скандалу. Но при дворе уже все знали, что невозможно противостоять воле короля, если он скажет: «Я хочу!».
Однако произошло то, чего никто не ожидал. Знамя бунта подняла королева – самое забитое и приниженное существо во дворце, чего никто не мог и предположить. Месяцами следила она за развитием любовных отношений между обожаемым супругом и англичанкой, причинявших ей неисчислимые страдания. Влюбленная, как юная девушка, одержимая ревностью страстной испанки, она бросилась за помощью к единственному человеку, который мог ее понять и поддержать, – королеве-матери Анне Австрийской, приходившейся ей теткой.
Итак, войдя в покои Анны, она с удивлением обнаружила там второго «жалобщика» – Месье. Багровый от гнева, с растрепанными волосами, что у него всегда было признаком сильнейшего волнения, Филипп Орлеанский расхаживал по комнате матери, сверкая глазами, изрыгая ругательства и яростно теребя кружевное жабо.
С порога Мария-Терезия услышала последнюю фразу его гневной речи:
– … Хочу, в конце концов, знать, за кого из ваших сыновей вышла Мадам – за короля или за меня!
Увидев вошедшую королеву, герцог застыл как вкопанный в смущении, но она ободряюще и с грустью ему улыбнулась.
– Вы абсолютно правы, брат мой! Я тоже пришла сюда с жалобой и просьбой о помощи. Полагаю, с нами обоими поступают непозволительно, с вами и со мной…
– И в чем причина? – отрезала королева-мать, очень недовольная тем, какой оборот начинает принимать дело. – Вы оба попросту устранились и ничего не предпринимаете. Вам, сын мой, следует поменьше заниматься украшением апартаментов, модной одеждой и друзьями – Гишем и другими – и больше времени посвящать жене. А вы, дочь моя, прекратите дуться на супруга, и поменьше слез – он этого не выносит, – поменьше рабской любви и побольше кокетства.
– Королева-кокетка? Какой ужас!
– Разве Мадам без него обходится? Вот она почти и стала королевой. Если вы видите в ней соперницу, по меньшей мере используйте то же оружие!
– Полноте! – оборвал ее Месье. – Будто вам неизвестно, что только не придумывает король, желая побыть с Мадам наедине: прогулки, концерты в узком кругу, полуночные трапезы, и на них он, как правило, забывает нас пригласить – королеву и меня. Когда же, предупрежденные, мы там появляемся, оказывается, что милая компания уже улетучилась неизвестно куда! Нет, я решительно заявляю, матушка, нужно положить этому конец!
Анна Австрийская ничего не ответила. Она прекрасно понимала, что эти несчастные правы – поведение короля и Мадам вышло за рамки приличий, и ей следовало принимать всерьез недовольство Филиппа. Если, не дай бог, он сильно разозлится, могут возникнуть неприятности, как во времена Гастона Орлеанского, несносного братца покойного Людовика XIII.
– Возвращайтесь к себе оба, – сухо произнесла она. – Обещаю, что сделаю все от меня зависящее.
«Все от нее зависящее» вылилось в посещение престарелой королевы Англии, все еще жившей в Пале-Рояле, которой было сделано внушение, что коль скоро она не приструнит дочь, муж просто выгонит ту из дома.
Что до Месье, он также попытался навести порядок в своем хозяйстве, правда самостоятельно. В тот же вечер, хотя назавтра был назначен бал, а на послезавтра – пикник, он усадил Генриетту в карету, несмотря на ее протесты, и увез на несколько дней в замок Виллер-Котре под предлогом, что жена еще его не видела.
Когда же по приказу короля через пару недель они вернулись, Людовик XIV, атакованный матушкой, был уже твердо убежден, что нужно что-то сделать, не подставляя под удар семейную жизнь, а Мадам, тоже имевшая разговор с матерью, была полностью с ним согласна. Но это «что-то» должно было защитить их от бешеной ревности супругов и одновременно позволило бы им продолжить нежную дружбу, от которой ни тот, ни другая не собирались отказываться.
