Когда же по приказу короля через пару недель они вернулись, Людовик XIV, атакованный матушкой, был уже твердо убежден, что нужно что-то сделать, не подставляя под удар семейную жизнь, а Мадам, тоже имевшая разговор с матерью, была полностью с ним согласна. Но это «что-то» должно было защитить их от бешеной ревности супругов и одновременно позволило бы им продолжить нежную дружбу, от которой ни тот, ни другая не собирались отказываться.
В первую же встречу, когда они смогли уединиться в парке Фонтенбло, между ними состоялся серьезный разговор.
– Бесполезно скрываться, Сир, ведь везде, где мы появляемся вместе, за нами ведут самое пристальное наблюдение.
– Согласен, но как же мы будем видеться в таком случае, ходить на прогулки, купаться, просто находиться рядом, если я не смогу к вам приходить? Наши ревнивцы успокоятся только при нашем полном разрыве, а этого я не вынесу!
Мадам смущенно улыбнулась. Приятно все-таки услышать такое из королевских уст! Как не потерять голову! Она одарила короля бархатным, ласкающим взглядом.
– И все же есть такая возможность, Сир. Простите, что я об этом подумала, но уловка может оказаться весьма действенной.
– Вы хотите сказать, что мы сможем продолжать видеться и ни у кого не возникнет подозрений?
– Думаю, да. Вот только…
– Говорите!
– Почему не предположить, что вы посещаете мой дом, желая встретиться с другой?
– Не по душе мне это, Генриетта! Значит, у меня дурной вкус? Мыслимо ли смотреть на других, когда рядом вы? Какая нелепость! И на кого пал ваш выбор?
– О, не знаю. Кто-нибудь из фрейлин. Среди них немало хорошеньких. Почти все они приехали со мной, вы их не знаете… В любом случае, по-моему, это должно успокоить ревнивцев.
– Месье, возможно, и да. Но как быть с королевой?
– С королевой? Она слишком высокомерна, чтобы ревновать к обычной фрейлине.
– У вас на все найдется ответ. Что ж, ваш план может сработать. Посмотрим, кого вы мне предложите. Не вашу любимицу, надеюсь? Не мадемуазель де Монтале? У нее чересчур лукавые глаза, и я всегда буду думать, что она надо мной потешается.
– Ладно. Но ни в коем случае не мадемуазель де Тонне-Шарант.
– Почему? Она, на мой взгляд, красива, и к тому же знатного происхождения.
– Именно, даже слишком красива, – заметила Мадам с чисто женской логикой. – Я стану вас ревновать. Нет уж, доверьтесь мне: по-моему, я нашла то, что нам нужно.
– Кого же?
– Малышку Лавальер. Она такая робкая, скромная, что не посмеет извлекать выгоду из вашего внимания и не станет несносной. Потом, она небогата. Вы обеспечите ее «приданым», а мы «оплатим» таким образом нашу любовь, да заодно и поможем бедной девушке: с деньгами она без труда найдет себе мужа.
– Я даже не знаю, о ком вы ведете речь! – раздраженно заметил король. – Наверное, она и вправду очень застенчива. Хорошо, пусть будет Лавальер! Та или другая, не все ли равно…
План незамедлительно был приведен в действие. Людовику понравилась та, которой ему предстояло расточать любезности, – а монарху всегда было трудно завязывать отношения, – неприметная девушка с белокурыми, отливающими серебром волосами, большими голубыми глазами и личиком, если и не красивым, то очаровательным. Все существо ее словно было соткано из нежности и грации, а коль уж Мадам сочла ее неопасной, то, значит, она просто недостаточно хорошо знала мужскую психологию. Луиза де Лавальер слегка хромала, но была подобна цветку – хрупкому и прекрасному, и прелесть ее не оставила равнодушными многих знатных кавалеров, в том числе и ближайшего друга Месье – очень привлекательного, высокородного, красивого и отважного графа де Гиша, сына маршала, герцога Грамонского. Но она всем отказывала под разными благовидными предлогами. Впрочем, говорили, что она была обручена с неким виконтом де Бражелоном, служившим в армии.
Но ни один из них не знал сердечной тайны Луизы, тайны, которую она не выдала бы и ценой жизни. С тех пор как она впервые увидела короля, когда тот отправлялся в Испанию, чтобы жениться на инфанте, и остановился в Блуа у своего дядюшки Гастона Орлеанского, Луиза де Лавальер страстно влюбилась в государя.
Видя, что, вопреки всем ожиданиям, она стала объектом внимания короля, бедная девушка, восхищенная и польщенная, дала волю своим чувствам. Искренняя и глубокая любовь обладает порой огромной властью над теми, к кому обращена, и Людовик, прежде видевший в ней лишь сообщницу, был покорен. Обезоруженный этой неожиданной страстью, так непохожей на все, что он знал прежде, монарх в конце концов без памяти влюбился в девушку… забыв совершенно, что когда-то обожал Мадам.
Поскольку план принцессы обернулся против нее самой, бедная Лавальер обрела в лице Мадам смертельного врага, который не переставал наносить удары.
Изгнанная Генриеттой из своего дома, разумеется, негласно, несчастная Луиза в панике покинула Лувр, найдя убежище и защиту в монастыре кармелиток в Шайо. Но кое-кто узнал, что произошло на самом деле. Обеспокоенная последствиями выходки Мадам, мадемуазель де Монтале, ее близкая подруга, не замедлила сообщить об этом громко и внятно графу де Сент-Эньяну на приеме, устроенном в честь испанского посла.
Людовик XIV обладал превосходным слухом. Прервав официальную церемонию, он расспросил Монтале, оседлал коня и пустил его галопом в Шайо, откуда и привез испуганную и счастливую Луизу.
Сцена, которую он затем устроил Мадам, стала знаменитой. Король бранился, сердился, но принцесса, полная высокомерия, не сдавалась. Тогда Людовик стал ее умолять, даже пролил слезы. Только тогда Мадам уступила, сопроводив свое поражение словами, которые глубоко ранили короля.
– Хорошо! – сказала она. – Я оставлю у себя мадемуазель де Лавальер. Оставлю ее в качестве вашей девки!
И Людовик XIV никогда не простит ей этих слов.
Итак, мадемуазель де Монтале, сослужившая столь прекрасную службу королевским чувствам, была на редкость умной девицей, умевшей читать в женских сердцах. Огорчение Мадам, оставленной ради Лавальер, глубоко тронуло наперсницу принцессы и, кроме того, подхлестнуло ее непомерное честолюбие. Ей пришла в голову мысль, что было бы неплохо утешить Мадам, которая, судя по всему, уже никогда не полюбит своего супруга.
А ведь кое-кто попробовал, правда робко и смущенно, привлечь внимание принцессы, и был им все тот же граф де Гиш, который в прежние времена увивался за Лавальер. Впрочем, ни о какой любви речь не шла, это было лишь мимолетное увлечение.
С Мадам все было по-другому: Гиш на самом деле искренне полюбил принцессу, и эта любовь не укрылась от пронзительного взгляда Анны де Монтале.
Действуя с большой ловкостью, она сумела пробудить интерес своей подруги к красавцу графу. «Семнадцатилетняя Цирцея, – писал Филипп Эрланже[46], – обратив к нему взор, сумела разжечь в душе либертина костер истинной страсти… Первые искры этого костра брызнули во время балета «Времена года», который давали 26 июля[47]…»
Так же как любовь Луизы де Лавальер в свое время зажгла короля, так и чувства Гиша не оставили Мадам равнодушной, и очень скоро, под осторожным покровительством Монтале, молодые люди смогли доказать друг другу взаимное расположение.
Естественно, что влюбленный в Мадам граф де Гиш несколько охладил свой пыл по отношению к Месье. Это предательство поразило принца в самое сердце. Старший по возрасту, Гиш был для него всем: наставником, самым дорогим, нежным другом, порой даже чересчур нежным…
Вне себя от бешенства, принц засыпал друга упреками, хотя и не знал, насколько далеко зашли его отношения с Мадам. Увы, граф не собирался вдаваться в эти нюансы, и, кроме того, разделенная страсть наполняла его безмерной гордостью. И вскоре, «во время выяснения отношений с Месье, он порвал с ним так, словно был ему ровней».
Разрыв этот наделал немало шума, и маршал де Грамон[48], опасаясь его пагубных последствий для себя и своей семьи, отправился к королю и умолял его поскорее отослать куда-нибудь сына. Гиш немедленно получил назначение и отбыл в Нанси пожинать в одиночестве плоды своих любовных подвигов, оставив разгневанную Мадам.
Но Генриетте не пришлось долго предаваться гневу. Месье, решивший, что нужно сделать что-нибудь, дабы супруга успокоилась, нашел самый простой и безопасный способ из всех возможных: он сделал ей ребенка.
Подозрительная цикорная водица
Если 1661 год и начался для Мадам с триумфа, то заканчивался он куда более прозаично. Пока Генриетта упорно боролась с тошнотой беременности, первого ноября все услышали звон колоколов и пальбу из пушек, возвещавших о рождении Великого дофина. В королевстве, помимо Филиппа, теперь появился еще один наследник, прямой преемник короля, в то время как у его брата детей еще не было.
Месье вовсе не предавался печали из-за утраченных надежд. Несмотря на все его пороки, он был добр, великодушен и не завидовал положению брата.
