Не могу передать, как сильно я хочу окунуться в эту картину. Ее пейзаж столь очевидно дикий, а глушь столь очевидно труднопроходимая, что все это вызывает в вас безрассудное искушение. Несомненно, вы бы погибли здесь. Возможно, вас растерзала бы пума, или вас оглушили бы томагавком, а может, вы бы просто потерялись и блуждали, сбитые с толку, пока не встретили свою смерть. Это можно понять с первого взгляда. Но вы ничего не боитесь. И через минуту-другую уже изучаете передний план картины, пытаясь найти путь вниз по течению над крутыми скалами, и размышляете, можно ли через ту расселину, что виднеется впереди, добраться до ближайшей долины. Прощайте, друзья. Судьба зовет. Не ждите к ужину.
Таких пейзажей уже не существует. А может быть, что и никогда и не существовало. Неизвестно, какие вольности позволил себе этот франт: то ли, что было на самом деле, вышло из-под рьяных мазков его кисти. В конце концов, кто бы, будь у него мольберт, складной стул, набор красок и необычный вид дикой природы, полной опасностей, не ринулся бы нарисовать нечто величественное и утонченное, особенно в жаркий июльский денек.
И пусть Аппалачи доиндустриальной эпохи выглядели, возможно, не столь нетронутыми цивилизацией и волнующими, как на картинах Дюрана и подобных ему художников, но в любом случае они, должно быть, представляли собой действительно необычайное зрелище. Трудно представить, как мало было известно людям и каким многообещающим казался в былые времена мир, лежащий за пределами восточной береговой линии. Когда известный просветитель и политик Томас Джефферсон в 1803 году отправил Льюиса и Кларка в их знаменитую сухопутную экспедицию по Америке на нетронутые территории, он не сомневался, что они встретят там мохнатых мамонтов и мастодонтов. Если бы тогда уже знали о динозаврах, он, что вполне вероятно, попросил бы их принести ему миленького такого трицератопса.
Первые люди с востока, осмелившиеся войти в самую глубь чащи (индейцы, разумеется, побывали там примерно где-то за 20 тысяч лет до них), не искали доисторических животных. Да и путь на Запад с целью освоения новых земель их не интересовал. Они искали растения. Ботаническое разнообразие Америки невероятно завораживало европейцев, поэтому на этом можно было заработать деньги и снискать себе славу. Восточная часть леса изобиловала растительностью, доселе неведомой Старому Свету, и ученые, как и энтузиасты-любители, с особым рвением желали найти здесь что-то новенькое. Представьте, если бы завтра космический корабль обнаружил джунгли, растущие под газовыми облаками Венеры. Только подумайте, сколько, предположим, заплатил бы Билл Гейтс за какое-нибудь экзотическое венерианское растение с усиками и фиолетовыми лепестками, лишь бы поставить его в горшок в своей оранжерее.
Таким для европейцев был в XVIII веке рододендрон, а также камелия, гортензия, черешня, рудбекия, азалия, астра, оноклея, катальпа, каликант, венерина мухоловка, пятилистный плющ и молочай. Эти растения, а также сотни других были собраны в американских лесах, доставлены по морю в Англию, Францию и Россию, где их приняли с алчной страстью и дрожащими руками.
Все началось с Джона Бартрэма, а если точнее, с открытия табака. Но с научной точки зрения все началось именно с Бартрэма – квакера из Пенсильвании, рожденного в 1699 году, который проявил интерес к ботанике и начал посылать семена растений и их черенки своему другу-квакеру в Лондон. В надежде обнаружить новые виды он отправился в смелое путешествие в глушь леса, иногда проходя тысячи миль через пересеченную гористую местность. Хотя Бартрэм был самоучкой, никогда не изучал латынь и имел скудное представление о классификации Линнея, он был передовым собирателем живых растений, а еще обладал необъяснимым мастерством в поиске и распознавании неизвестных видов. Из восьми сотен растений, обнаруженных в Америке колониального периода, Бартрэм нашел почти четверть. А его сын Уильям открыл еще больше.
До конца века восточные леса были просто заполонены ботаниками. Это были Питер Калм, Ларс Юнгстрем, Константэн Самюэль Рафинеск-Шмальц, Джон Фрейзер, Андре Мишо, Томас Наттелл, Джон Лайон и несчетное число других ученых. Там в этот период побывало столько людей, что зачастую не представляется возможности определить с точностью, кто что открыл. В зависимости от того, какому источнику принадлежат эти данные, можно утверждать, что Фрейзер обнаружил либо сорок четыре новых растения, либо двести пятнадцать, либо где-то в этом промежутке.
Одним из его неоспоримых открытий стал ароматный южный бальзам фрейзеровской ели, которая столь часто встречается в высокогорьях Северной Каролины и Теннесси. Но его имя ель получила благодаря тому, что он взобрался на вершину Клингманс-Доума до того, как это успел сделать его соперник Мишо.
В течение весьма значительного отрезка времени эти люди действовали с потрясающим размахом. Одна из экспедиций Бартрэма-младшего длилась почти пять лет, и он ушел в глубь леса настолько далеко, что его списали со счетов, считая без вести пропавшим. Когда же он вернулся из леса, то с удивлением узнал, что Америка уже целый год воевала с Великобританией, что послужило причиной бесследного исчезновения его руководства. Мишо путешествовал из Флориды до Гудзонского залива, а Наттелл, известный своим героизмом, отважился дойти до самых берегов Верхнего озера, куда он шел пешком за нехваткой средств.
Зачастую они собирали чрезвычайно много растений, если не сказать, непомерно много. Лайон сорвал 3600 побегов крупнолистной магнолии всего с одного холма и еще тысячу других растений, включая красивый красный цветок, из-за которого он впал в горячку, а все его тело покрылось одним сплошным волдырем. Как оказалось, он нашел ядовитый сумах. В 1765 году Джон Бартрэм обнаружил особенно прекрасную камелию Franklinia Altamaha, которая уже к тому моменту была редкостью, а за двадцать пять лет полностью вымерла. Сегодня она выжила только в культивированном виде. И это полностью заслуга Бартрэма. В это время Рафинеск-Шмальц провел семь лет, скитаясь по Аппалачам, ничего особо не обнаружил, но собрал 50 тысяч семян и черенков.
Как им это удалось, остается для меня загадкой. Каждому растению нужно было дать описание и имя, нужно было собирать их семена и срезать черенки. Последние нужно было посадить в горшок, обернув плотной бумагой или парусиной. Их необходимо было поливать и за ними нужно было ухаживать, а еще их нужно было вынести каким-то образом из чащи в цивилизованный мир. Лишения и невзгоды поджидали натуралистов неустанно и в большом количестве. Всюду их подстерегали медведи, змеи и пантеры. Сын Мишо был сильно ранен медведем, набросившимся на него из-за деревьев. (Черные медведи в те времена, похоже, были значительно яростнее, так как почти в каждом дневнике описывались случаи их внезапных и ничем не спровоцированных атак на человека. Вполне вероятно, что медведи восточной части Америки стали менее агрессивными, потому что научились ассоциировать людей с оружием.) Индейцы тоже были в основном враждебными, хотя нередко смущались при виде европейского джентльмена, тщательно собирающего растения, которые и так росли в изобилии. Также проблемой были такие болезни, как малярия и желтая лихорадка. «Я не знаю никого, кто вынес бы такое утомительное путешествие и составил мне компанию», – устало жаловался Джон Бартрэм в письме своему боссу в Англии. И неудивительно.
Но очевидно, что оно того стоило. Цена особо дорогого семени могла доходить до двадцати одного шиллинга. За одно путешествие Джон Лайон получил чистыми 900 фунтов после вычета расходов, что составляло весьма значительную сумму, а на следующий год он вернулся и заработал почти столько же. Фрейзер совершил одно длительное путешествие, которое спонсировалось Екатериной Великой, императрицей России, а когда вернулся из глуши лесов, то узнал, что в России уже правит новый царь, которому растения были неинтересны и который счел Фрейзера безумцем и отказался платить ему по контракту. Поэтому Фрейзер все взял с собой в Челси, где у него был небольшой питомник растений, и прилично на этом заработал, продавая азалии, рододендроны и магнолии английскому дворянству.
Некоторые делали это ради простого удовольствия обнаружить что-нибудь новое. Особенно вызывает восхищение Томас Наттелл, умный и профессиональный работник типографии без образования из Ливерпуля, отправившийся в Америку в 1808 году. Здесь он неожиданно увлекся растениями, поэтому предпринял два долгих похода, которые оплатил из своего кармана. Он совершил множество важных открытий и щедро одарил найденными им растениями «Ливерпульский ботанический сад», ни на минуту не задумавшись о том, что мог бы на этом обогатиться. Всего за девять лет, с самого нуля, он стал ведущим специалистом по американским растениям. В 1817 году Наттелл выпустил (в прямом смысле, потому что не только написал, но и сам напечатал) свой главный труд «Виды североамериканских растений», который большую часть века считался основной энциклопедией американской ботаники.
