– Не могли бы вы мне сказать, где именно ваше нью-йоркское отделение приобрело данную работу?
Лицо Пикара вытянулось. Он взглянул на Пако, потом снова на Марли:
– Вы не знаете? Вам не рассказали?
– Не могли бы вы сказать мне сами?
– Нет, – сказал Пикар. – Очень жаль, но не могу. Видите ли, мы не знаем.
Марли уставилась на него в полном недоумении:
– Прошу прощения, но я не совсем понимаю, как такое возможно…
– Она не читала отчетов, Пикар. Расскажите ей все. Услышать историю из первых уст – это может подстегнуть ее интуицию.
Пикар бросил на Пако странный взгляд, потом взял себя в руки.
– Конечно, – сказал он, – с удовольствием.
– Вы думаете, это правда? – спросила она Пако, когда они вышли на залитую солнцем улицу; в толпе тут и там мелькали японские туристы.
– Я сам ездил в Муравейник, – ответил Пако, – и опросил всех, кто имел хоть какое-то отношение к этому делу. Робертс не оставил никаких записей о покупке, хотя обычно он скрытничает не больше, чем любой арт-дилер.
– И его смерть была случайной?
Испанец надел зеркальные очки «порше».
– Столь же случайной, какой бывает любая подобная смерть, – ответил он. – У нас нет никакой возможности узнать, как или где он приобрел шкатулку. Мы обнаружили ее здесь восемь месяцев назад, и все наши попытки проследить ее путь оканчивались на Робертсе, а тот уже год как мертв. Пикар выпустил из своего рассказа то, что мы едва не потеряли шкатулку. Робертс хранил ее в своем загородном доме вместе с целым рядом прочих предметов, которые его наследники сочли просто набором курьезов. Весь лот едва не продали на публичном аукционе. Иногда мне хочется, чтобы так и произошло.
– А остальные предметы, – спросила Марли, примеряясь к его шагу, – что представляют собой они?
Он улыбнулся:
– Вы думаете, мы их не отследили, каждый в отдельности? Отследили, проверили. Все они, – тут он нахмурился, делая вид, что напрягает память, – «ряд малопримечательных образчиков современного народного искусства»…
– А что, известно, что Робертс интересовался чем-то подобным?
– Нет, – отозвался он, – но мы знаем, что приблизительно за год до смерти он подал заявку на членство в институте «Арт-Брют», здесь, в Париже, и добился того, чтобы стать попечителем «Собрания Эшман» в Гамбурге.
Марли кивнула. «Собрание Эшман» состояло в основном из работ психопатов.
– Мы питаем разумную уверенность, – продолжал Пако, беря ее под локоть и направляя за угол, в боковую улочку, – что он не делал никаких попыток использовать ресурсы того или другого учреждения. Может быть, прибег к услугам посредников, хотя это маловероятно. Сеньор, конечно, нанял несколько десятков специалистов, чтобы проверить архивы обоих заведений. Без всякого результата…
– Скажите, – поинтересовалась Марли, – почему Пикар думает, что недавно видел герра Вирека? Как это возможно?
– Сеньор богат. Сеньор любит являть себя по-всякому.
Он завел ее в какое-то кафе – несмотря на поблескивающие зеркала, ряды бутылок и игральные автоматы, оно напоминало отделанный хромировкой коровник. Зеркала лгали о размерах помещения, в глубине зала Марли увидела отраженный тротуар, ноги пешеходов, солнечный зайчик на втулке колеса. Пако кивнул сонного вида мужчине за стойкой бара и, взяв ее за руку, повел через мелководье круглых пластмассовых столиков.
– На звонок Алена вы можете ответить и отсюда, – сказал он. – Мы устроили так, чтобы его переадресовали из квартиры вашей подруги.
Он выдвинул ей стул – автоматический жест профессиональной вежливости, и она подумала, не был ли он и в самом деле некогда официантом, – и поставил на стол сумку.
– Но он же поймет, что я не у Андреа, – возразила Марли. – А если я отключу видео, у него тут же возникнут какие-нибудь подозрения.
– Ничего этого он не увидит. Мы сгенерировали цифровой образ вашего лица и требуемый фон. Осталось только ввести программу в этот аппарат.
Вынув из сумки элегантный телефон, он поставил его на стол перед Марли. На крышке устройства бесшумно развернулся и тут же приобрел жесткость тонкий, как бумага, полимерный экран. Марли однажды случилось наблюдать, как выходит на свет бабочка, и этот экран напомнил ей чем-то трансформацию подсыхающих крыльев насекомого.
– Как это сделано? – спросила она, осторожно касаясь экрана. На ощупь тот напоминал тонкую сталь.
– Новый поликарбон, – сказал он, – разработка «Мааса»…
Телефон тихонько замурлыкал. Поправив аппарат так, чтобы экран оказался точно перед Марли, Пако обошел столик.
– Ваш звонок. Помните, что вы дома! – сказал он и, потянувшись через стол, коснулся клавиши с титановым покрытием.
Маленький экран заполнили лицо и плечи Алена. Будто задымленное, с плохой подсветкой изображение значило, что звонит он из телефонной будки.
– Доброе утро, дорогая, – сказал Ален.
– Привет, Ален.
– Как дела, Марли? Полагаю, ты достала деньги, о которых мы договорились? – (Ей было видно, что одет он в какую-то темную куртку, но разрешение не позволяло разобрать детали.) – Твоей приятельнице стоило бы взять несколько уроков по уборке дома, – сказал он и, казалось, попытался заглянуть ей за спину.
– За всю свою жизнь ты ни разу не убрал комнату сам, – отозвалась она.
Ален с улыбкой пожал плечами:
– У каждого свои таланты. Мои деньги у тебя, Марли?
Она взглянула на Пако, тот кивнул.
– Да, – сказала она. – Конечно.
– Чудесно, Марли. Великолепно. Есть только одна крохотная загвоздка. – Он все так же улыбался.
– И какая же?
– Мои информаторы удвоили цену. Соответственно, и я должен удвоить свою.
Пако кивнул. Он тоже улыбался.
– Хорошо. Мне, конечно, придется спросить… – Теперь ее от него просто тошнило. Захотелось выключить телефон.
– И они, естественно, согласятся.
– Так где мы встретимся?
– Я позвоню еще раз. В пять, – сказал он.
Изображение съежилось до единственной сине-зеленой точки, как на экране радара, потом и она исчезла.
– У вас усталый вид, – сказал Пако, складывая экран и убирая телефон в сумку. – Вы выглядели старше, когда говорили с ним.
– Правда?
Перед ее внутренним взором вдруг почему-то возникла витрина в галерее «Робертс», все эти лица. «Прочти нам „Книгу имен мертвых“». Все они – Марли, подумала она, все эти девушки – это я, какой была в долгую пору юности.
– Вставай, придурок. – Реа не слишком нежно пихнула его под ребра. – Поднимай задницу.
Бобби очнулся, сражаясь с вышитым крестиком покрывалом и полуоформившимися силуэтами неизвестных врагов. С убийцами матери. Он лежит в незнакомой комнате, в комнате, которая может быть где угодно. Многочисленные зеркала в рамах из позолоченного пластика. Ворсистые алые обои. Так декорировали свои комнаты готики, если могли это себе позволить, но он видел, как их родители оформляли в таком же стиле целые кондо. Швырнув на темперлон узел каких-то шмоток, Реа засунула руки в карманы черной кожаной куртки.
Покрывало в розово-черную клетку сбилось складками вокруг талии. Бобби глянул вниз и увидел, что членистое тело многоножки почти полностью утонуло в колее свежего розового шрама в палец шириной. Бовуар говорил, что эта штука ускорит заживление. Бобби недоверчиво потрогал новенькую ткань – болезненно, но, в общем, переносимо. Затем перевел взгляд на Реа, выставил средний палец и сказал:
– Сама поднимай задницу на это.
Несколько секунд они в упор смотрели друг на друга поверх поднятого пальца Бобби. Наконец Реа рассмеялась.
– Ладно, – сказала она, – один-ноль в твою пользу. Я перестану тебя доставать. А сейчас подбери вещички и одевайся. Тут должно найтись что-нибудь, что тебе подойдет. Скоро за тобой явится Лукас, а он не любит, когда его заставляют ждать.
– Да? А мне он вроде показался спокойным мужиком.
Бобби стал рыться в куче одежды: отбросил в сторону черную рубашку с пейслийскими узорами из состирывающегося золота, красную атласную куртку с оторочкой из белой искусственной кожи по рукавам, черное трико с вставками какого-то прозрачного материала…
– Где ты это взяла? – спросил он. – Я не могу носить такую дрянь…
– Это моего младшего братца, – ответила Реа. – Осталось с прошлого сезона – и лучше бы тебе натянуть что-нибудь на свою белую задницу, пока не появился Лукас. Эге, а это мое. – Она вырвала трико, как будто Бобби собирался его украсть.
Бобби натянул черную с золотом рубашку, еще пришлось повозиться с кнопками из стекляшек под черный жемчуг. Нашел наконец пару черных джинсов, но мало того что они оказались обвисшими и плиссированными, так в них еще и не было карманов.
– Это все штаны, какие у тебя есть?
– Господи, – вздохнула она, – я видела одежду, которую срезал с тебя Пай. Тоже мне, блин, модник. Просто оденься, ладно? Мне не нужны неприятности с Лукасом. С тобой он, может, и миндальничает, – значит, просто у тебя есть что-то очень ему нужное, вот он и не выделывается. У меня, уж конечно, ничего такого нет. Так что из-за меня Лукас угрызений совести испытывать не будет.
