– Срочная работа, – сказал наконец Конрой. – Сам знаешь, как это бывает.
Голос Конроя был плоским и безжизненным, будто в подражание дешевому аудиочипу. Лицо – широкое и белое, мертвенно-белое. Черные круги, мешки под глазами и грива выбеленных, зачесанных назад волос. На Конрое была черная рубашка поло и черные брюки.
– Пошли внутрь, – поворачиваясь, сказал он.
Тернер безучастно последовал за ним, пригнувшись, чтобы войти в дверь каюты. Белые ширмы, светлая сосновая обшивка – строгий шик токийских корпораций.
Конрой уселся на низкий прямоугольный пуф из синевато-серой искусственной замши. Тернер остался стоять, руки расслабленно висят по бокам; между ним и Конроем – стол. Конрой взял со стола серебряный, с насечками, ингалятор.
– Дохнешь усилитель холина?
– Нет.
Вставив ингалятор в ноздрю, Конрой затянулся.
– Хочешь суси? – Он отставил ингалятор на стол. – С час назад мы поймали пару окуней.
Тернер не шевельнулся, по-прежнему в упор глядя на Конроя.
– Кристофер Митчелл, – негромко произнес Конрой. – «Маас-Биолабс». Руководитель их гибридомного[6] проекта. Он переходит в «Хосаку».
– Никогда о нем не слышал.
– Так я тебе и поверил. Хочешь выпить?
Тернер покачал головой.
– Кремний – уже вчерашний день, Тернер. Митчелл – это тот самый, кто заставил работать биочипы, а «Маас» сидит на всех базовых патентах. Ну да кому я рассказываю. Митчелл – спец по моноклональным антителам. Он хочет выбраться. Ты и я, Тернер, мы с тобой должны его вытащить.
– Я думал, я в отставке, Конрой. Мне неплохо отдыхалось.
– Именно это и сказал консилиум психиатров в Токио. Ну то есть ты же пообтерся уже немного, а? Она психолог-практик, на жалованье у «Хосаки».
На бедре Тернера задергался мускул.
– Они говорят, ты готов, Тернер. После Нью-Дели они немного волновались, так что хотели лишний раз перепроверить. Заодно и какая-никакая терапия – никогда же не повредит, верно?
Для собеседования она надела лучший свой жакет, но в Брюсселе шел дождь, а денег на такси у нее не было. От станции «Евротранса» пришлось идти пешком.
Ладонь в кармане выходного жакета – от «Салли Стэнли», но уже год как ношенного – белым узлом скрутилась вокруг скомканного факса. Факс ей больше не нужен, адрес она запомнила, но, похоже, ей никак не выпустить бумажку, как не победить транс, который держит ее в своих тисках. Ну вот она все смотрит и смотрит в витрину дорогого магазина мужской одежды. Взгляд Марли попеременно застывает то на солидной фланелевой рубашке, то на отражении собственных темных глаз.
Нет сомнений, одни лишь эти глаза будут стоить ей работы. Даже мокрые волосы не в счет – теперь она жалела, что не позволила Андреа их подстричь. Ведь глаза выставляли напоказ всем, кто потрудится в них заглянуть, боль и вялость, и уж это точно не укроется от герра Йозефа Вирека, наименее вероятного из возможных нанимателей.
Когда доставили факс, Марли настаивала на том, чтобы отнестись к нему как к дурной шутке – мол, просто еще один докучливый звонок. А докучали ей предостаточно, спасибо журналистам. Звонков было столько, что Андреа пришлось заказать специальную программу для телефона в своей квартире. Программа не пропускала входящие звонки с номеров, которые не были занесены в постоянную память телефона. Потому-то, уверяла Андреа, и прислали факс. Как еще с ней могли связаться?
Но Марли лишь качала головой, глубже закутываясь в старый махровый халат Андреа. С чего это вдруг Вирек, невероятно богатый коллекционер и меценат, пожелает нанять опозоренную бывшую кураторшу крохотной парижской галереи.
Тогда приходил черед Андреа качать головой в раздражении на эту новую, «опозоренную» Марли Крушкову, которая целыми днями теперь не выходила из квартиры и порой не обнаруживала в себе сил даже чтобы одеться. Попытка продать в Париже одну-единственную подделку едва ли кому-то в новинку, что бы там ни воображала себе Марли, говорила Андреа. Не будь пресса так озабочена тем, чтобы выставить мерзкого Гнасса старым дураком, каковым он в сущности и является, продолжала она, эта история не попала бы даже в сводки новостей. Просто Гнасс был достаточно богат и буянил достаточно регулярно, чтобы сойти за скандал недели. Андреа улыбнулась:
– Не будь ты так привлекательна, о тебе бы вообще никто не вспомнил.
Марли покачала головой.
– И подделка-то пришла от Алена. Ты сама ни в чем не виновата. Забыла, что ли?
Ничего не ответив, Марли ушла в ванную, все так же кутаясь в потертый халат.
За желанием подруги утешить, хоть как-то помочь, Марли уже начинала чувствовать раздражение человека, вынужденного делить очень небольшое помещение с несчастным и не вносящим своей лепты в хозяйство гостем.
И Андреа еще пришлось одолжить ей денег на билет «Евротранса».
Мучительным усилием воли Марли вырвалась из замкнутого круга невеселых мыслей и слилась с плотным, но степенным потоком серьезных бельгийских покупателей.
Девушка в ярких брючках в обтяжку и огромной дубленой куртке, явно с плеча своего приятеля, слегка задела ее на бегу и, шаркнув ножкой, улыбнулась вместо извинения. У следующего перекрестка Марли заметила витрину с одеждой того стиля, который сама предпочитала в студенческие годы. Одежда выглядела невероятно молодежной.
В белом спрятанном кулачке – факс.
Галерея Дюпре – рю о’Бёр, дом 14, Брюссель.
Йозеф Вирек.
Секретарша в холодной серой приемной галереи Дюпре вполне могла здесь и вырасти – очаровательное и, скорее всего, ядовитое растение, пустившее корни за плитой из полированного мрамора с утопленной в него эмалированной клавиатурой. Она подняла на приближающуюся Марли лучистые глаза. Марли тут же вообразила: щелчок фотозатвора – и вот портрет замарашки уже несется прочь в какой-нибудь дальний закоулок империи Йозефа Вирека.
– Марли Крушкова, – сказала она, борясь с желанием извлечь плотный комок факса и жалко разгладить его на холодном, безупречном мраморе. – К герру Виреку.
– Герр Вирек, к сожалению, не сможет быть сегодня в Брюсселе, фройляйн Крушкова.
Глядя, как шевелятся идеально очерченные губы, Марли испытывала одновременно боль от такого ответа и острый укол удовлетворения, с которым научилась принимать разочарование.
– Понимаю.
– Однако он решил провести собеседование посредством сенсорной связи. Будьте добры пройти в третью дверь налево…
Комната была белой и голой. Справа и слева по стенам висели картины без рам: листы чего-то похожего на вымокший под дождем картон, испещренные различной формы дырками. Katatonenkunst[7]. Консервативно. Такие работы продают обычно безликому комитету по закупке, присланному советом директоров какого-нибудь голландского коммерческого банка.
Она села на низкую, обитую кожей банкетку и наконец позволила себе выпустить из руки факс. Она была одна в комнате, но предположила, что за ней каким-то образом наблюдают.
– Фройляйн Крушкова. – Молодой человек в темно-зеленом рабочем халате техника стоял в дверном проеме напротив той двери, через которую вошла она. – Через минуту, пожалуйста, пересеките комнату и войдите в эту дверь. Прошу вас взяться за ручку плотно и не спеша, чтобы обеспечить максимальный контакт металла с кожей вашей ладони. Затем осторожно переступите через порог. Пространственная дезориентация должна быть минимальной.
– Прошу проще… – Марли моргнула.
– Сенсорная связь, – сказал техник и удалился. Дверь за ним бесшумно закрылась.
Марли встала, подергала размокшие лацканы жакета в надежде придать им форму, коснулась волос, но передумала и, глубоко вздохнув, шагнула к двери. Фраза секретаря подготовила ее только к тому виду сенсорной связи, о котором она знала, – симстим-сигналу, переправляемому через «Белл-Европу». Она думала, ей придется надеть шлем с впаянными дерматродами, а Вирек воспользуется пассивным зрителем как живой видеокамерой.
Но размеры состояния Вирека позволяли нечто качественно иное.
Когда ее пальцы сомкнулись на медной дверной ручке, та словно бы конвульсивно выгнулась, в первую секунду контакта проскользив по тактильному спектру текстуры и температуры тканей.
Потом ручка вновь стала металлической… железяка, выкрашенная зеленой краской… чугун, уходящий вниз и вдаль, к линии горизонта… превратилась в старые перила, за которые Марли теперь ошарашенно цеплялась.
В лицо ей бросило несколько капель дождя.
Запах дождя и влажной земли.
Калейдоскоп мелких деталей, собственные воспоминания о пьяном пикнике студентов факультета искусств накладываются на совершенную иллюзию Вирека.
Ни с чем не спутаешь эту раскинувшуюся сейчас под ней панораму Барселоны с ее окутанными дымкой вычурными шпилями собора Святого Семейства. Борясь с головокружением, Марли схватилась за перила и второй рукой. Она же знает это место. Она – в парке Гуэля, пряной сказочной стране, созданной архитектором Антонио Гауди на голом склоне сразу за центром города. Слева от нее, так и не соскользнув по скату расколовшегося валуна, застыла гигантская ящерица. Безумный узор прожилок на обливной керамике кожи. Струйки воды из улыбки-фонтана орошали клумбу поникших цветов.
