– Я не смогу взглянуть Мухаммеду в лицо, – сказала я.
– Нет, сможешь, – ответил О’Рурк. – Вот увидишь. Он сильнее нас с тобой. Он не придаст этому такого значения.
Как потом оказалось, О’Рурк был прав. В Африке потерять ногу – не такая трагедия, как на Западе. Мой знакомый врач-протезист из Красного Креста рассказывал, как его пациенты в швейцарской клинике примеряли тысячи протезов, прежде чем находили тот, который был бы незаметен под брюками. Зато его пациенты в Кефти прикрепляли первую попавшуюся деревянную ногу, и больше он их не видел. Главное, чтобы нога была, – значит, можно продолжать жить дальше. И они не заботились о том, чтобы скрыть недостаток. Может, дело в войне – на мину можно было наткнуться на каждом шагу. Но мне казалось, что африканцы ценят внутренний мир человека гораздо больше, чем мы.
Забравшись в кузов грузовика, я увидела, что Мухаммед очнулся и сел. Я была в шоке: впервые после взрыва я увидела его при дневном свете, в грязной джеллабе, посеревшей от дыма, покрытой засохшими сгустками крови.
– Рози. – Он протянул руку. – Я стал инвалидом войны. Теперь ты будешь любить меня еще сильнее?
Я взяла его за руку, но не смогла произнести ни слова.
– Не расстраивайся. Прошу тебя. Ты должна радоваться, что я жив. Видишь, я жив, я с тобой, хоть у меня и нет ноги.
– Заткнись. Тихо.
Я подумала: какой же О’Рурк грубиян – испортить такой момент! Но тут услышала самолет – отдаленный гул с востока. Уже через несколько секунд гул перерос в оглушительный рев – такое впечатление, будто самолет находился в грузовике рядом с нами. Я застыла на месте. Сейчас случится ужасное, подумала я, сейчас начнется бомбардировка и мы все умрем. Солдат очнулся, вздрогнул и закричал от боли. О’Рурк наклонился и зажал ему рот. Мухаммед сидел, закрыв глаза и сложив руки на животе. Мы ждали, что вот-вот раздастся взрыв. Но шум начал стихать – похоже, самолет пролетел мимо. Наконец наступила тишина.
– Я думал, им не разрешено подлетать так близко к границе, – произнес О’Рурк удивительно спокойным голосом.
– Теперь они знают, что мы здесь, – сказал Мухаммед.
– Мы должны двигаться вперед, – сказал О’Рурк.
– Но как… как же солдат? – спросила я. Он лежал тихо, но глаза сверкали, как у безумного. Он был в шоке.
– Оставь его, оставь – он умрет, – сказал Мухаммед.
Солдат не понимал по-английски, но его зрачки расширились от ужаса.
– Мы не можем оставить его в таком состоянии – это бесчеловечно, – сказал О’Рурк.
– Вы не понимаете. Мы в Африке, здесь идет война. Он солдат, – ответил Мухаммед.
– Но он мучается от боли, – сказала я.
– Вы можете прекратить его мучения, – ответил Мухаммед.
О’Рурк промолчал. Очевидно, у него были лекарства.
– Вы не можете убить его, – сказала я.
– Мы просто ускорим естественный процесс, – возразил Мухаммед.
– Подождем, – сказал О’Рурк.
– Доктор, если бы вы не вмешались, этот человек был бы уже мертв. Вы в самом сердце Африки, здесь вы не можете применять западные стандарты медицины.
– Если бы я этого не сделал, вы были бы мертвы.
– Это не имеет отношения к нашему спору.
– Как вы можете так говорить? – О’Рурк рассердился. – В ваших рассуждениях нет никакой логики.
– Позвольте не согласиться.
– Пошел ты, Мухаммед! – закричал О’Рурк. – Ты подстраиваешься под ситуацию. Это глупо.
– Мы говорим о жизни этого человека. Я предлагаю выход из положения. То, что случилось со мной, не имеет к нему никакого отношения, так же, как и любое другое увечье.
– Ты рассуждаешь нелогично.
– Разве логика не меняется в зависимости от обстоятельств?
– Ради бога! – взорвалась я. – Вы ходите кругами. Давайте решим что-нибудь.
Мы решили перенести Мухаммеда чуть вперед, а потом вернуться за солдатом. Перед нашим уходом О’Рурк дал ему снотворное. Мы взяли Мухаммеда под руки и так попытались двигаться. Но ничего не получилось – здоровая нога с трудом выдерживала вес тела. О’Рурк принес носилки, мы уложили Мухаммеда и понесли его. Он был на удивление легким.
Мы вошли в лес. Вокруг росли низкие, сучковатые деревья. Ветви пропускали мягкий свет солнца и образовывали причудливый рисунок на траве. Все происходило как во сне. Я не могла поверить, что идет война. Примерно через полмили мы заметили большое дерево с круглой кроной, похожее на шелковицу. Мы положили Мухаммеда в тень, оставив ему немного воды, и направились обратно.
Возвращаться к машинам было совершенно неразумно. Это было опаснее, чем все наши предыдущие затеи. Мне было очень, очень страшно. Всю дорогу я молчала. Когда мы уже прошли половину пути, снова послышался гул самолета. Мы вытянулись на траве в тени кустарника. Шум становился все ближе, и вот пронеслись два самолета – совсем низко, прямо над нашими головами. Земля под нами вибрировала и дрожала от шума. Я схватила О’Рурка за плечо, вцепившись в него ногтями. Серое брюхо самолета заслонило небо над моей головой. Раздался взрыв, и мы зарылись лицом в траву. Мир вокруг раскололся на части, затрясся, задрожал, завертелся.
Мы были живы. Мы лежали на земле. Зато от нашей «Тойоты» и грузовика осталась лишь груда металлических щепок, заполнивших кратер примерно в пятидесяти ярдах от нас. Странно, но мне в голову лезли эгоистичные мысли. Я могла думать только о том, что теперь у меня будут неприятности: я взяла «Тойоту», принадлежавшую агентству, поехала в Кефти, и ее разорвало на кусочки.
– Ну вот, наша маленькая моральная дилемма решена, – пошутил О’Рурк.
От солдата ничего не осталось. Мы поискали тело, но ничего не обнаружили. Оказалось, что рано утром О’Рурк похоронил двух солдат в неглубоких могилах на окраине леса. Могилы были целы.
Когда Мухаммед увидел, что мы невредимы, он улыбнулся так радостно, что, казалось, его лицо вот-вот треснет. Никогда еще я не видела его таким счастливым. Он обнял нас и вытер слезу.
– Думаю, теперь Аллах показал вам, что к чему, – сказал Мухаммед.
– Что?
– Все-таки логика была на моей стороне.
У нас не было припасов, только вода, сумка О’Рурка и кусок сыру. Было девять часов. Надо было двигаться вперед, пока не поднялось солнце. Но мне казалось, что мы не должны уходить просто так. Надо было почтить память солдат. Мухаммед и О’Рурк посчитали меня ненормальной, но я заставила их помолиться вместе со мной. Я с трудом вспомнила слова молитвы: «Господи, отпусти рабов своих с миром».
Мы шли пешком, пока впереди не показались горы Кефти – иссиня-черные, угрюмо нависшие над ущельем. Ласковое солнце освещало зеленую поляну, щебетали птицы – как будто мы в воскресный день отправились на неспешную прогулку. Меня вдруг переполнило ощущение безграничной свободы, точно я оторвалась от земли и сейчас воспарю в воздух. Думаю, другие чувствовали то же самое.
Внезапно О’Рурк затрясся от смеха.
– Твой обряд, Рози, – сказал он. – «Господи, отпусти рабов своих с миром». Это неправильно. Они же только отправляются к Господу. Значит, должно быть: «Господи, прими рабов своих».
Мне вдруг показалось, что это самые нелепые слова, которые я только слышала в жизни. Мы с Мухаммедом тоже начали истерично смеяться и повторять: «Господи, прими рабов своих». Носилки пришлось опустить. Мы просто падали от смеха, хватаясь за животы и сгибаясь пополам. И тут в ста ярдах раздалась пулеметная очередь.
Это были солдаты Освободительного фронта из Ади-Вари. Они искали нас. Их было восемь человек. Солдаты вывели нас на надежную тропу и понесли Мухаммеда на носилках. Дорога резко пошла в гору – мы прошли две мили и вернулись на главную трассу, по которой ехали через границу. Тропа заворачивала и огибала холм. Впервые мы смогли разглядеть ландшафт: темная холмистая местность, разорванная на две части глубоким красным ущельем; позади нависают горы, покрытые лесом. На краю ущелья сгрудилось несколько домишек – поселок Ади-Вари. Жестяные крыши яркими, слепящими бликами отражали солнце.
Нас ждал грузовик, который сразу же направился в больницу. Больница Ади-Вари – квадратная постройка, окруженная большим зеленым двором, – была намного чище и опрятнее, чем госпитали Намбулы. Жители Кефти вообще были более организованны, многие получили хорошее образование. О’Рурк разговаривал с местными врачами. Убедившись, что с Мухаммедом все будет в порядке, я сказала О’Рурку, что хочу поговорить с людьми из Освободительного фронта насчет саранчи. О’Рурк предложил мне немного отдохнуть, но я отказалась. Я была рада, что он отпустил меня и не стал со мной возиться.
Я уже собралась уходить, но тут подошла медсестра и сказала, что Мухаммед хочет поговорить со мной. Он был в палате один; лежал на спине, запрокинув голову. В стене виднелись пулевые отверстия и квадратная дыра, наполовину обнажавшая железный решетчатый каркас.
– Мне нужно тебе кое-что сказать, – загадочно произнес он.
