Я уже собралась уходить, но тут подошла медсестра и сказала, что Мухаммед хочет поговорить со мной. Он был в палате один; лежал на спине, запрокинув голову. В стене виднелись пулевые отверстия и квадратная дыра, наполовину обнажавшая железный решетчатый каркас.
– Мне нужно тебе кое-что сказать, – загадочно произнес он.
Я опустилась на кровать.
– Есть одна женщина, – прошептал он. – Ее зовут Худа Летей. Запомнишь? Худа Летей. – Его лихорадило. – Я хотел попросить… может, ты…
– Что? – поторопила его я.
– Расспроси о ней. Найди ее, когда будешь в горах.
– Конечно. Кто такая Худа?
– Эта женщина…
– Да?
Он закрыл глаза.
– Не беспокойся, я найду ее.
– Ее зовут Худа Летей. Она доктор экономических наук.
– Как мне ее найти?
– Думаю, она может быть среди беженцев, в горах. Я хотел сам ее отыскать.
– Не волнуйся. Я расспрошу о ней.
– Она была моей студенткой в университете Эзареба.
– Почему ты хочешь, чтобы я нашла ее?
Он отвернулся, будто ему стало стыдно.
– Я собирался на ней жениться.
Собирался жениться. Я знала: Мухаммед всегда держит слово.
– Что случилось?
– Ее родители были против. Они нашли ей богатого жениха. Она не осмелилась пойти наперекор их воле.
– Как мне найти ее?
– Она очень красивая.
– А поконкретнее?
– Летей – ее девичья фамилия. После замужества она взяла фамилию Имлахи. Я только хочу убедиться, что она в безопасности. Она родом из Эзареба. У нее длинные темные волосы, необычайно блестящие, и она постоянно смеется. Если ты найдешь ее и окажется, что она больна… или осталась одна… может быть, ты согласишься…
– Я привезу ее, – сказала я. У Мухаммеда, как и у всех нас, была мечта.
– Спасибо.
Мухаммед был не похож на самого себя. Его дух был сломлен. Он должен был помнить, кто он такой, иначе его охватит отчаяние.
– Хочешь, я передам ей стихотворение? – спросила я.
В его глазах зажегся живой огонек.
– Посмотришь направо – саранча, посмотришь налево – саранча, – начала я. Это была наша любимая игра.
– Как-то вечером прошелся я по Бристол-стрит, – Мухаммед повеселел. – Толпы людей на улице кишели, как…
– …саранча, – закончила я. Он улыбнулся. – Ты сравнишься лишь с…
– …саранчой. Ты невинна, как…
– …саранча. Одиноко я брожу, словно…
– …саранча.
Он засмеялся – глухо, с горечью, – но все же засмеялся.
– Октябрь – самый жестокий месяц, – начал он. – Саранча размножается…
– …оставляя за собой мертвую землю, – закончила я. Это было уже не смешно. Я крепко сжала его руку, вышла из палаты и направилась в штаб Народного освободительного фронта Кефти.
Я сидела напротив регионального военного командира. Ему было не больше двадцати шести лет. Он специально приехал в город, чтобы встретиться с нами. Мы находились в вытянутой узкой комнате, совершенно пустой, если не считать стола, за которым сидели мы с командиром, книжной полки, полной потрепанных тоненьких брошюрок, и еще одного стола в другом конце комнаты. Кроме нас здесь было еще шестеро солдат: двое стояли за спиной командира, остальные расположились вокруг стола. Мне было немного не по себе в одной комнате с кучей огромных мужиков в военной форме – я вдруг почувствовала себя физически уязвимой. У командира было узкое, умное лицо и борода. Своей обходительной манерой общения он напомнил мне Мухаммеда.
Командир долго извинялся за взрыв и налет с воздуха. Он подчеркнул, что разминирование было проведено самым тщательным образом, что в течение шести месяцев на отрезке между Намбулой и горной дорогой не произошло ни одного взрыва, – нам просто не повезло. Истребители Абути, должно быть, заметили дым, – как правило, они никогда не пролетают над приграничным регионом. Он всё знал о нашей миссии и, похоже, был очень заинтересован в ее успехе.
Я объяснила, что мы не можем рисковать и ехать дальше, но командир обещал пустить вперед две машины, предоставить грузовик и вооруженный эскорт. Передвигаться будем только ночью. Маршрут, на котором мы наткнулись на мину, использовался редко; по другой дороге постоянно ходили машины. Эпицентр нашествия саранчи находился всего в четырех часах езды. Стоило проехать чуть дальше – в Тессалай, – и можно было увидеть беженцев, спускающихся с гор. Весь путь занял бы одну ночь. Цель нашей миссии была так близко – учитывая, через что нам пришлось пройти. Я ответила, что мне нужно вернуться в больницу и посоветоваться с О’Рурком. Командир извинился и вышел из комнаты.
Когда он ушел, я поняла, что должна довести дело до конца, даже если О’Рурк будет против. Бессмысленно возвращаться обратно, так ничего и не добившись, только нажив себе неприятности. Командир вернулся и привел женщину-солдата. Ее звали Белай Абрехет. Она должна была стать моим проводником в Ади-Вари. У нее был усталый вид, на лице ни тени улыбки.
Я навела справки о маршруте. Хотелось знать, чем мы рискуем. Мосты через ущелье были разрушены, так что придется ехать на север до перевала, спускаться в ущелье, подниматься с другой стороны и двигаться дальше на север по устью пересохшей реки, где и откладывали яйца самки саранчи. Потом, если захотим ехать дальше, мы можем повернуть на восток и подняться в горы. Я расспросила командира о размерах нашествия и ущерба урожаю и об эпидемии холеры, но он сказал, что нужно поговорить с людьми из Ассоциации содействия Кефти. Я предложила сразу поехать туда и решила, что вернусь в больницу после того, как поговорю с представителями АСК, и в четыре-пять часов мы снова встретимся в штабе. Часы показывали два.
На улице стояла жара, но не такая, как в Намбуле: солнце так же обжигало кожу, но в воздухе чувствовалась прохлада, и в тени было холодно. Городок Ади-Вари располагался на склоне холма, спускающегося к краю ущелья. Вниз вела широкая каменистая тропа – это была главная улица, вдоль которой громоздились постройки из грубого камня и бетона с жестяными крышами. Дорога кишела людьми, собаками, козами. Солдаты слонялись по улице, сбившись в небольшие группки. В отличие от Намбулы здесь никто не носил джеллабу. Жители были одеты в дешевую европейскую одежду или накидки темных цветов. В Ади-Вари не было военного гарнизона – он служил бы слишком заметной целью для бомбардировок. Жители Кефти хранили оружие под землей. Там же находились и больницы.
Мы спустились по холму и остановились у какого-то строения, стены которого почернели от копоти: посередине горел огонь. Мужчина, стоявший у входа, наклонился к очагу и вынул четыре подгоревших кружочка хлеба. Я давно ничего не ела, и теплый, мягкий хлеб пришелся как раз кстати и успокоил желудок. Я почувствовала себя очень хорошо – даже лучше, чем обычно. Мои силы были на подъеме. Думаю, это была защитная реакция после шока.
По дороге в штаб АСК Белай немного развеялась. Я предложила ей кусочек хлеба, и она рассмеялась. Ей было двадцать четыре. Она немного говорила по-английски. Белай поднесла руку к моему лицу, потрогала мои сережки и попросила подарить их ей. Я уже к этому привыкла, сняла серьги и протянула ей. Я спросила, принимала ли она участие в сражениях, и она ответила: «Немножко», потом отвернулась и уставилась в одну точку будто не хотела говорить об этом. Мимо проходили солдаты, они приветствовали ее, как школьные друзья.
Я представляла себе войну совсем по-другому. Когда я еще жила в Лондоне, мне казалось, что бои идут не прекращаясь, как в окопах Первой мировой. Я думала, что стоит оказаться в зоне военных действий, и тут же попадешь под обстрел. Но я ошибалась. Просто в новостях обычно показывают только стрельбу. Здесь жизнь шла своим чередом – если не считать нескольких опасных точек. Этих мест старались избегать, знали, чего нельзя делать, – как в детстве, когда взрослые запрещают играть на проезжей части. Конечно, иногда случалось непредвиденное и люди погибали – взрывы раздавались словно ниоткуда. Но в остальное время все продолжали жить обычной жизнью, ходили за хлебом.
Мы спустились по главной улице к обрыву. Я увидела остатки разрушенного истребителями моста – толстую бетонную колонну, вмонтированную в скалу, из которой торчал клубок ржавеющих металлических скоб. Утес не обрывался резко вниз – в ущелье глубиной двести ярдов, виляя меж красных скал, вела узкая дорожка. Река вилась пенистой ленточкой меж берегов, покрытых галькой или поросших травой. У меня промелькнула дикая мысль, что это отличное местечко для пикника.
Мы повернули налево и пошли вдоль обрыва, потом вернулись на склон и вошли в поселение. Я заметила вывеску АСК и несколько «Лендроверов», припаркованных у ворот. В штабе на стенах висели картины художников Кефти – примитивные военные сцены. Я и раньше видела эти картины. В городской ратуше Сидры, которую японцы построили еще в шестидесятых, иногда проводились выставки африканского искусства.
