В деревне кипела бурная деятельность. Все жители вышли в поле. Их спины ритмично сгибались и разгибались и издалека напоминали извивающихся червяков. На каждом поле зерно убирали бороздками, а потом рыли глубокие траншеи и наполняли их соломой, чтобы в случае нашествия насекомых разжечь огонь и защитить урожай. По мере приближения к деревне слышалась веселая болтовня, рев животных, визг детей, крик петуха. Страшно было подумать, что эта безмятежность может быть нарушена в любую минуту. Два часа, маленький самолет и немного пестицидов – и все проблемы были бы решены.
Мы сидели в помещении НОФК, пили чай. И вдруг солнце закрыла туча. Сразу же раздался крик, протяжный стон, который в Кефти знаменует смерть близкого. Это была саранча. Мы вышли за ограду и увидели огромное облако, нависшее над полем.
Поселяне побежали на поле. Мы последовали за ними и попали в самую гущу саранчи. Насекомые проносились мимо, ударяя крыльями по лицу и незащищенным частям тела, будто во все стороны летели деревянные щепки. Из траншеи вверх поднималось пламя, и повалил густой дым – кто-то бросил в костер отсыревшую солому. Стало темно, почти как ночью. Я на время забыла о том, что надо фотографировать, натянула свою голубую шаль на голову и побежала в поле. Селяне молотили воздух палками, к концам которых были привязаны пучки прутьев. Кто-то сунул палку мне в руки. Я застыла, не в силах сдвинуться с места. На каждом узком желтом листе и на колоске кишело по семь-восемь насекомых. Я видела, как один лист просто исчез, и насекомые упали на землю, но тут же взметнулись вверх. Я начала колотить по стеблю, но саранча будто прилипла и не двигалась с места. Вокруг стоял оглушительный рев. Прямо напротив сквозь дым, языки пламени и темноту я увидела худую старуху, которая колотила по колосьям. Коричневая ткань, обернутая вокруг ее тела, соскользнула, и обвислые груди тряслись в такт ударам. Она выпустила палку из рук, подняла руку и сжала ослабевшие пальцы в кулак. Ноги ее подкосились, будто в реверансе, и она рухнула ниц, уткнувшись лицом в землю.
Через четыре часа урожай был уничтожен. Селяне кричали от горя, выли, рвали на себе волосы, вздымая руки к небу, и падали на землю, – всё было как в кино, сцена публичного оплакивания. И я понимала, почему они убиваются. Полуденное солнце палило белым светом, выжигая сухую землю, мерцая предательским миражом на горизонте. Следующего урожая ждать придется шесть месяцев. Деревня осталась без еды.
Мы, работники благотворительных организаций, были не в силах помочь. Мы двигались по иссушенной земле и молча наблюдали, как целая нация остается без пропитания. Что можно было сделать? Некоторые жители получили ожоги и тепловые удары, и О’Рурк помог им. Я делала снимки, чувствуя себя вуайеристом-извращенцем. Мы могли лишь предупредить их, что в Сафиле продовольствия на всех не хватит.
Поспав в подземном укрытии, с наступлением темноты мы двинулись в путь. Теперь я ненавидела темноту. У подножия холма тропа резко пошла вверх. Нас окружали высокие горные вершины. Воздух становился все чище. Мы долго поднимались, пока не оказались на вершине, и начали спускаться в узкую долину. Скалы располагались под прямым углом к тропе. Истребители Абути не рискнули бы летать здесь в темноте, особенно безлунной ночью.
Внезапно наш водитель поднял руку и театрально произнес: «Тессалай».
Это была самая высокая гора, которую мне доводилось видеть. Расщелина в горном хребте вела к перевалу Тессалай – коридору сквозь самый высокий участок западного нагорья длиной в четыре мили. В конце скалистый проход замыкала невысокая горная цепь, формировавшая расселину в хребте. Тропинка змеилась вверх по хребту и вниз, в ущелье.
Даже прежде чем мы начали взбираться на холм, в темноте на краю дороги показались очертания человеческих фигур. Фары осветили небольшую группу людей. Один из них вышел на дорогу и помахал нам. Похоже, они и не надеялись, что мы остановимся, – они видели грузовики Освободительного фронта, а военные ничем не смогли бы им помочь. Мы поднимались по серпантину, а людей становилось все больше и больше. В конце перехода группы беженцев попадались с интервалом в пятьдесят футов. Увидев, что мы приближаемся, все они делали одно и то же – выпрямлялись и неуверенно поднимали руки, надеясь, что мы остановимся.
Достигнув вершины, грузовики остановились. Я представила, как выглядел бы перевал, простиравшийся под нами, в свете луны. Мне хотелось запечатлеть передвижение беженцев, увидеть, сколько их. Водители попытались повернуть фары так, чтобы мы могли видеть фигуры, карабкающиеся вверх по серпантину. Те, кто проходил мимо, выглядели не так плохо, как я опасалась. Истощенные, но не умирающие с голоду; за спинами у них были мешки. Может, они учли прошлый опыт и решили отправиться в путь, пока еще были силы. Но до Сафилы было очень далеко. Двигаться через Тессалай было опасно: истребители Абути знали о передвижениях беженцев и каждый день бомбили ущелье с воздуха. Из-за бомбежек дорога стала непроходимой для грузовиков. Ночью беженцы старались преодолеть как можно большее расстояние, а с рассветом скрывались в бомбоубежищах в долине.
Уже светало. Мы решили отыскать убежище и провести осмотр. На самом верху горного хребта мы нашли большую пещеру, которая легко вместила бы все три грузовика. Поверхность земли у входа была залита черным машинным маслом, повсюду валялись запчасти. Рядом стояли военные грузовики. Это походило больше на ремонтную мастерскую, чем на бомбоубежище. Люди курили, несмотря на разлитое масло. У меня появилось предчувствие, что живыми мы оттуда не выйдем. Я не хотела там оставаться. Поделилась своими соображениями с О’Рурком, и он согласился.
Мы проехали как можно дальше по другой стороне хребта, пока не оказались в кратере. Вышли и направились к ближайшему убежищу. Водители остались, чтобы отогнать грузовики в безопасное место. Пешком мы пошли зря: как только люди поняли, что мы иностранцы и, значит, у нас может быть еда и деньги, на нас набросились. Нас окружили мгновенно – беженцы дергали меня за одежду грязными руками и агрессивно тыкали пальцами себе в рот. Я не боялась, потому что видела такое тысячу раз и понимала, что они не причинят нам вреда. Они просто разыгрывали пантомиму, пытаясь продемонстрировать свое бедственное положение.
Солдаты начали бить людей палками. Они ударяли не сильно, но тем не менее получалось, что мы с О’Рурком, заботливые ангелы-хранители с Запада, продирались сквозь толпу, спеша спасти голодающих, а наш военный эскорт расчищал дорогу, калеча голодных женщин и детей. Через пятнадцать секунд О’Рурк застыл как вкопанный и заорал во всю глотку:
– Прекратите их бить!
Пораженная толпа тут же перестала его дергать. Наступило молчание.
– Уберите палки, – обратился он к солдатам. – Уберите палки!
Они посмотрели на него, как на умалишенного, но опустили палки.
– Дайте нам пройти, – обратился он к толпе беженцев. – Дайте пройти! – Он жестом показал им, что делать.
Толпа расступилась перед ним, как Красное море перед Моисеем, и мы двинулись вперед. Я обернулась и увидела, что солдаты за нашей спиной опять начали колотить беженцев палками. Беженцы смеялись.
Нас проводили в укрытие, напоминавшее широкий туннель, вырытый в склоне холма. Внутри ровными рядами лежали подстилки и стояли низкие деревянные кровати. На них спали люди. В центре пещеры было открытое пространство, где сидели те, кто не спал. Мы поставили стол, взвесили и измерили детей, расспросили беженцев. Соотношение роста и веса в среднем равнялось восьмидесяти пяти процентам, что было не так уж плохо, – главное, чтобы индекс не опускался ниже восьмидесяти процентов. Значит, к тому моменту, как эти беженцы доберутся до Сафилы, они будут истощены, но не так сильно, как те, кто поступил несколько дней назад.
Беженцы шли из деревень, расположенных на западном взгорье, на расстоянии сорока миль в обе стороны от той точки перевала Тессалай, где сейчас находились мы. Пока урожай был уничтожен лишь на этом небольшом участке. Я вспомнила, что говорил Гюнтер на вечеринке в посольстве, – он оказался прав. Но тем не менее саранча только что вылупилась, бог знает, что будет через несколько недель. К тому же мы не представляли себе, что происходит в других районах Кефти. Пока было ясно, что в Сафилу направляются от пяти до семи тысяч беженцев.
Я расспросила беженцев о Худе Летей, но среди них не оказалось никого из Эзареба. Видимо, крупные города кризис пока не затронул.
О’Рурк устроился в углу. Он осматривал больных. Всех мучили обычные для голодающих болезни: понос, дизентерия, проблемы дыхательных путей, корь. Ничего неожиданного, и слава богу – не было случаев менингита. Но у нас все равно не хватит лекарств. Если все эти люди попадут в Сафилу, наш лагерь очень скоро превратится в кладбище, как четыре года назад.
