Мы попросили представителей АСК сделать объявление – предупредить беженцев, что в Намбуле не хватает продовольствия, и сказать, что им лучше оставаться на месте. Но люди только пожали плечами и рассмеялись. Очевидно, они считали, что там, где находится штаб западных агентств и ООН, всегда найдется еда. Они слушали человека из АСК, а я внимательно вглядывалась в их лица и думала: да, я увижу их всех снова, когда их кожа натянется на скулах, застыв в постоянной улыбке, волосы выпадут, они не смогут ходить, их дети умрут, и никто из нас не сможет помочь. Ужасное ощущение – когда ты чувствуешь ответственность, но не в силах ничего сделать. С наступлением темноты мы уехали в Ади-Вари.
Приехав в больницу, мы обнаружили, что Мухаммеда уже забрали в Сафилу. О’Рурк задержался, чтобы осмотреть нескольких больных, а я пешком направилась в штаб АСК. Я объяснила Хагозу ситуацию с продовольствием в Восточной Намбуле и предложила ему направить беженцев по деревням, где еще оставалась еда. Но в ответ увидела знакомое выражение лица, которое означало: «Не надо рассказывать мне сказки. Будто я поверю, что люди с Запада не смогут прислать еду, когда захотят. Будто я не знаю, что у вас горы зерна и реки вина». Когда я вернулась в штаб НОФК, О’Рурк нашел «Лендровер», на котором мы могли бы добраться до Сафилы, и договорился, чтобы до границы нас сопровождал грузовик с вооруженной охраной. От границы мы поедем одни.
Теплело, и из окна доносился приятный запах земли Намбулы. Грузовик впереди нас остановился, и О’Рурк тоже притормозил. Через минуту грузовик снова двинулся в путь, свернув на другую дорогу. Мы подъезжали к границе. Солдаты НОФК точно знали, где проходит разделительная линия. Через полчаса грузовик опять остановился, и на этот раз солдаты вышли из кабины. Мы тоже вылезли из джипа и попрощались с ними с преувеличенной сердечностью, пожимая руки и обнимаясь, будто мы встретились на отдыхе, а теперь разъезжаемся по домам.
– Только не надо обмениваться телефонами, – сквозь зубы процедил О’Рурк, освободившись из крепких объятий солдата. Тот обнимался с ним уже второй раз. – Еще немножко, и он попросит меня стать крестным отцом его ребенка или постирать ему носки.
Какое-то время мы стояли в пустыне и ждали, пока затихнет рев отъезжающего грузовика. Небосклон был усыпан звездами, каждая из которых светила ярко, как маленькое солнце.
– Ты молодец, – сказал О’Рурк, кивая в сторону Кефти.
– Ты тоже.
У меня закружилась голова. Я ощутила под ногами холодный песок. Мы стояли очень близко и смотрели друг на друга.
– Поехали? – сказал он.
Нужно было скорее отъехать подальше от границы: здесь было небезопасно. К тому же было уже десять – а до Сидры не меньше пяти часов езды. Я села за руль. Спустя какое-то время мы поменялись. Мы оба вымотались. Выехав из Кефти, мы испытали огромное облегчение, но тут же навалилась усталость. Лампочки с приборной доски отбрасывали свет на лицо О’Рурка.
Он закатал рукава до локтей. У него были сильные, крепкие руки и запястья. Вдруг мне показалось, что у О’Рурка самые красивые запястья, какие я только видела, – сильные, мужественные, прекрасные запястья.
– Как далеко мы заедем сегодня ночью? – спросил он и смутился, осознав двусмысленность своих слов.
– Не знаю, ты же за рулем.
Чуть позже он остановил джип и выключил зажигание.
Мы разожгли костер и сели на кусок брезента. О’Рурк достал бутылку виски.
– Откуда у тебя виски? – удивленно спросила я.
– Из штаба НОФК.
Еще у него была марихуана. Мы смотрели на костер. Большое черное бревно белело и покрывалось трещинами, расщепляясь на угольки. Передавая мне косяк, он нечаянно коснулся моей руки. Сначала мы сидели в тишине, но потом я откинулась на брезент, и мы стали разговаривать. Он тоже лег на брезент, чуть поодаль.
О’Рурк рассказал, что его отец был дипломатом. Они жили в разных частях Африки и на Дальнем Востоке. После окончания медицинского колледжа он записался в Корпус Мира. Его отец умер, мать жила в Бостоне. Он разочаровался в медицине и долгое время работал в Нью-Йорке, снимал рекламные ролики для фармацевтических компаний и независимое кино. Заработал кучу денег.
– Потом все рухнуло.
– Почему?
Минуту он молчал, затем произнес:
– Я не хочу об этом говорить… ты не против?
– Хорошо.
– Теперь расскажи, как ты здесь очутилась, – сказал он.
Я рассказала ему почти всё, ведь я была под кайфом. Но не сказала ни слова об Оливере. Наступила тишина. Он передал мне косяк, и наши руки снова соприкоснулись. Мы были совсем одни. Он сидел совсем близко, невыносимо близко. Мы не должны этого делать, подумала я. Вспомнила о Линде. О том, что будет, когда мы вернемся в Сафилу. Я легла на брезент и посмотрела на звезды. От марихуаны мысли парили где-то далеко. Я затянулась и подумала: не все ли равно, что мы сделаем сегодня ночью?
– Посмотри, – произнесла я через несколько минут. – Посмотри на звезды. Глядя на них, я чувствую себя такой ничтожной, такой беспомощной. Маленькой песчинкой во вселенной. – Я облизала губы. – Зачем мы живем на земле, О’Рурк?
– Ты уже летаешь, да?
– Летаю, как маленькая фея, – ответила я и протянула ему косяк.
Он помолчал, а потом ответил:
– Чтобы жить правильно, наверное.
Он поднялся и пошел к грузовику. Я слышала, как открылась дверь. Он что-то искал. Потом дверь закрылась. Он вернулся и принес одеяла, протянул мне. Потом наклонился и поцеловал меня, будто желая спокойной ночи. Потом поцеловал еще раз. В третий раз это был уже не дружеский поцелуй.
– Я буду спать здесь, – сказал он. – Если тебе что-нибудь понадобится, только свистни.
Я проснулась в два часа. Во сне я придвинулась к нему совсем близко. Я села и огляделась. Костер догорел, и угли побелели, но в середине все еще торчал черный кусок дерева, тлеющий снизу. Нас окружали деревья с большими круглыми листьями – такие же росли в Сафиле. О’Рурк спал, тяжело дыша и закрыв рукой лицо. Я легла и снова стала смотреть на звезды. Все еще было тепло, лишь изредка проносилось легчайшее дуновение ветерка. Натянув одеяло повыше, я повернулась лицом к спине О’Рурка. На нем была тонкая рубашка цвета хаки. Я лежала так близко, что лицом почти касалась его спины. Он повернулся, устраиваясь поудобнее. Я заметила, что дышит он уже по-другому, и поняла, что он проснулся. Я тихо лежала, слыша биение своего сердца. Мне были видны лишь очертания его подбородка. Потом я увидела, как он приоткрыл один глаз, взглянул на меня и снова закрыл. Он медленно повернулся на бок, ко мне лицом. Протянул руку и дотронулся до моей спины, затем обнял за талию. Я задержала дыхание. Наши губы были совсем близко, почти соприкасались. Он привлек меня к себе. Я прижалась к нему, прижалась бедрами и почувствовала сквозь джинсы его твердый член. Он придвинулся чуть ближе и поцеловал меня. И на этот раз противостоять было невозможно – в свете костра, одни на тысячи миль вокруг, после ужаса, который нам пришлось пережить.
Я проснулась, чувствуя, как по всему телу разливается тепло. О’Рурк уже встал и кипятил в котелке воду. Было еще очень рано – солнце только показалось за горизонтом. Я открыла глаза и тут же зажмурилась. Нам не следовало этого делать. Все было прекрасно, но это неправильно. Может, между Линдой и О’Рурком больше ничего не было, но она явно была влюблена в него. Я не хотела расстраивать ее, не хотела расстраиваться сама и ставить О’Рурка в неловкое положение, особенно в такое непростое для всех нас время. Но, к сожалению, романтические чувства уже всколыхнулись во мне и с каждой минутой становились все сильнее, не проявляя ни малейшего уважения к кризисной ситуации, в которой мы оказались.
Он не заметил, что я проснулась. Я украдкой наблюдала за ним, старалась запомнить каждую черточку его лица. Он смотрел на огонь, опершись локтем о колено, ткань цвета хаки натянулась на спине. Я разглядывала его задумчивый, спокойный профиль и понимала, что со мной происходит. В Африке несовместимые вещи сосуществовали бок о бок – комедия и трагедия, серьезность и легкомыслие, и это уже давно перестало меня удивлять. Даже когда происходило ужасное, я все равно раздражалась по мелочам. И мое сердце не утратило чувствительности – наоборот, ощущения стали в сто раз острее, накалились до предела.
Со времени неудачного романа с Оливером прошло четыре года – долгий период воздержания. Но отсутствие секса с лихвой компенсировалось полным душевным спокойствием. И вот теперь, как раз когда мне необходимо быть уравновешенной и собранной, – вот это. Мне нужно было взять себя в руки. Меньше всего я хотела вновь попасть в эмоциональную мясорубку, как было с Оливером. Сейчас совсем неподходящий момент, даже если бы и Линды не было. Нам придется просто забыть о том, что случилось прошлой ночью, притворяясь, что ничего не изменилось.
