Когда мы вышли на сцену под жидкие аплодисменты, директор Стюарт хлопнул нас по плечам своими ручищами, взглянул на нас, словно хотел сожрать живьем, и тихо сказал:
– Я очень тронут. Тем, что вы сделали. Вы – достояние нашей школы.
Потом мы трое сели на стулья сбоку, и гигантская голова Эрла, как и моя – почему-то еще более гигантская, – появились на экране и в течение двадцати восьми минут всю школу Бенсона терзали фильмом «Рейчел».
Короче. Если бы это была типичная книга для подростков, сейчас началась бы часть, в которой после фильма вся школа вскочила бы на ноги и зааплодировала, а мы с Эрлом получили бы Настоящее Признание и начали По-Настоящему Верить в Себя, а Рейчел бы каким-то чудом выздоровела, или, может быть, умерла, но мы бы На Всю Жизнь Сохранили в Сердцах Благодарность Ей за То, Что Она Помогла Нам Обнаружить в Себе Скрытые Таланты, а Мэдисон стала бы моей девушкой, и я бы тыкался мордочкой ей в буфера, словно ласковый детеныш панды, когда хотел.
Вот почему мелодрамы – отстой. Ничего из этого не произошло. Напротив, случилось почти все, чего я так боялся, если не хуже.
1. Моим одноклассникам фильм «Рейчел» не очень-то понравился
Они его просто возненавидели. Сочли странным и дурацким. А еще решили, что это мы заставили всех его посмотреть, прослушав объяснения директора Стюарта. Большая часть ребят не особо вслушивалась в его речугу. Согнанные в актовый зал, они «включились» только, когда погас свет, и решили, что это была наша затея показать всем свой тупой фильм. А поскольку он действительно отстойный, естественно, все его возненавидели. Мы с Эрлом наблюдали их реакцию со сцены. Народ нетерпеливо ерзал, болтал от скуки, бросал на нас злые взгляды, учителя шипели свое вечное «Тише» – в общем, восторга фильмец не вызвал.
Периодически вообще раздавались крики отвращения. Тарантул, например, заставил более чем пару человек выйти из себя. «Это неправильно!» «Фу, мерзость!» «ПОЧЕМУ МЫ ДОЛЖНЫ НА ЭТО СМОТРЕТЬ?»
Пожалуй, ужаснее всего было лицезреть реакцию подруг Рейчел: Анны и Наоми. Они обе смотрели фильм с нескрываемым отвращением. Наоми выражала свои чувства сердитой гримасой и закатыванием глаз каждые десять секунд. И я не могу ее за это винить. С Анной дела обстояли еще хуже: она просто сидела с несчастным видом, утешаемая Скоттом Мэйхью – тем самым, «блюющим инопланетянином». Он-таки пролез в ее парни и теперь гневно зырил на меня холодными немигающими глазами гота, обнаружившего, что его доверие предали. Полагаю, мне повезло, что у него не было при себе меча.
Учителя наперебой выражали свое одобрение, что 1) плохо говорит об их художественном вкусе, и 2) заставило народ возненавидеть фильм еще сильнее. На каждом лице было написано, какой отстойный фильм мы сделали. И всем начало казаться, будто мы сняли его только для того, чтобы привлечь к себе внимание. При одной мысли об этом мне хочется закидать себя насекомыми с ядовитыми жалами.
Некоторым любителям травки фильм понравился, но меня это совсем не обрадовало. Дейв Смеггерз, например, поймал меня в коридоре и сказал, что, по его мнению, фильм был «глубоким».
– Прикольно, чувак, – распинался он. – Ты берешь смерть, типа, смерть реального человека, и выставляешь ее прикольной. Прикольной как я не знаю что! Мне просто мозг вынесло!
Я не стал, понятное дело, даже заморачиваться объяснять ему, что наша цель была совершенно противоположной.
Мэдисон утверждала, что ей понравилось, но совершенно очевидно, говорила так просто из вежливости, – сама же призналась, что ничего не поняла.
– Ребята, вы такие… оригинальные люди, – объясняла она, словно это давало нам право творить чудны´е, отталкивающие, дурно сработанные поделки и заставлять всех остальных на них смотреть.
В общем, посмотрели все. И почти все с отвращением.
Выражаясь словами Сердитого Сирийца Низара, «В рыло захотели? Я вам устрою, долбаный хрен на фиг в задниссу».
2. Теперь у моих одноклассников появилась причина не любить меня
В общем, за несколько дней после показа «Рейчел» моя экологическая ниша в бенсоновой экосистеме снова претерпела изменения. И снова к худшему. В начале года я был Грегом Гейнсом, приятельствовавшим со всеми и каждым. Потом стал Грегом Гейнсом, Возможно, Парнем Неинтересной Девушки. Это было так себе, как и Грег Гейнс, Киношник. Но теперь я стал Грегом Гейнсом, Киношником, Который Намеренно Снимает Дерьмовые Непонятные Фильмы и Заставляет Всех Их Смотреть. Я стал одиноким шимпанзе, ковыляющим по лесной подстилке, и повесил себе на затылок огроменную мишень с надписью: «Слабо Попасть Какашкой?».
Я даже не мог заставить себя ни с кем поговорить в школе. Теперь вообще не получалось ни с кем поговорить без упоминания фильмов. Народ то и дело кричал мне гадости в коридоре – часто про тарантула, который, видимо, стал символом агрессивной мерзости нашего фильма, – и я оказался не в состоянии найти мало-мальски нормальный ответ. Вместо этого просто ускорял шаг, чувствуя себя отвратительно.
В терминах социальных групп: ботаны относились ко мне с нескрываемой жалостью. Богатенькие стали интересоваться, когда я планирую начать съемки гей-порно. Театралы – это было хуже всего – видимо, решили, что теперь, когда я зашел на их «поляну», между нами возникло какое-то творческое соперничество. А большая часть остальных ребят просто относились ко мне со смесью недоверия и отвращения.
Короче, это было не айс.
3. Мы с Эрлом сильно, очень сильно отдалились друг от друга
Нам стало неинтересно тусоваться вместе. Совершенно.
4. Я потерпел катастрофу и стал отшельником
Если честно, я очень плохо отреагировал на то, что произошло. «Показ» состоялся в декабре, и я проходил в школу еще неделю, а затем, за неделю до зимних каникул, просто забил на нее. Заехал в «Хоум-Депо», купил замок, кое-как присобачил его к двери с помощью шуруповерта и заперся в своей комнате.
После всей этой истории с фильмом единственный, с кем я еще кое-как разговаривал, был отец. Да и то: мы не столько действительно разговаривали, сколько писали друг другу эсэмэски. Чудно, конечно.
Сынок, ты сегодня пойдешь в школу?
нет
Почему?
тошнит
Вызвать доктора?
нет, мне просто надо побыть одному
То есть ты не сломал руку или т. п.?
с чего мне ломать руку
Ты не умеешь обращаться с шуруповертом! Шутка.
нет, я не сломал руку
Ладно, пообедай в кухне – бери, что хочешь. Я буду в кабинете, если что-то понадобится.
Позже я узнал: мама так расстроилась, что даже позволила папе уговорить себя на некоторое время от меня отстать. Это я, конечно же, одобрял и приветствовал. На самом деле то, что мама наконец-то вылезла из моей жизни, было, возможно, единственной причиной, удержавшей меня от побега пешком в Буэнос-Айрес.
Неделю я сидел в комнате и только смотрел фильмы. Сначала – только хорошие, в надежде, что от них на душе станет легче, но все они постоянно напоминали, каким дерьмовым киношником был я сам. Я стал смотреть плохие фильмы, но и они не помогали. То и дело я вставлял в дисковод диск Гейнса/Джексона и вынимал его через пять минут. Какой отстой! Ну правда. У нас не было нормального оборудования, не было актеров. Мы были просто детьми, мастерившими неуклюжие детские поделки. Я включал те, что сам считал лучшими, и они были ужасны. «Звездные перемирия», «Илиаду-2002», «Котобланку». Жуть. Мерзость. Скучно, глупо, смотреть невозможно.
И на третий день я взбесился, достал ножницы, исцарапал все диски и выбросил. Понимая, что лучше мне от этого не станет, все равно уничтожил их все – потому что на фиг.
Короче, я чувствовал себя ужасно, как никогда, пока отец не позвонил мне на мобильный однажды вечером и не сказал, что Рейчел снова в больнице.
Когда я вошел в палату Рейчел, там уже сидела Дениз. Нам нечего было сказать друг другу, так что мы оба неловко сидели некоторое время рядом. Я чувствовал, что, возможно, мне следовало уйти, но понимал: от этого станет еще хуже. Рейчел спала. У нее, по всей видимости, началось воспаление легких.
Мне ужасно хотелось, чтобы Рейчел проснулась. Теперь это выглядит глупым и бессмысленным – мне нечего было ей сказать, но тогда мне просто хотелось поговорить с нею еще раз. Я сидел и смотрел на нее около часа. Вьющихся волос не было, за сомкнутыми губами не было видно слишком больших зубов. И глаза были закрыты – их я тоже не видел. Вы, наверное, подумали бы, что лежащий в палате человек вовсе не выглядел как Рейчел, но ей это каким-то образом удавалось.
На самом деле я весь этот час проплакал, потому что до этого все-таки не принимал по-настоящему мысль, что она умирает, а сейчас она буквально умирала у нас на глазах – все было совершенно иначе.
