– Как глупо. Как стыдно.
– А вот у тебя получается совсем не глупо и не стыдно. И не забывай, я про себя все время думаю: ну что поделать, он же англичанин, – только с моей стороны это скорее комплимент.
– Ты все еще нервничаешь. Потому что не знаешь, повторится ли все это снова?
– Да. – Она стояла сгорбившись, свесив голову и уронив руки, – Ричард воспринимал эту позу как женственную, человечную, общечеловеческую, без всякой специфики.
– Если это зависит от меня, то обязательно повторится.
Они обнялись и замерли. В этом их объятии засквозило нечто, чего не было раньше, – возможно, облегчение. И нечто еще. Радость.
– Милый, – проговорила Анна.
– Милая. Пусть я и женат.
– Давай-ка теперь поторопимся, а то профессор Леон с Хампарцумяном вернутся. Иди вниз. Я тебя скоро догоню.
Некоторое время Ричард стоял в унылом вестибюле, испытывая изумление не по какому-то конкретному поводу, а вообще. Подошла Анна с тонкой книжечкой в руке. Мгновенно, еще до того, как она вручила ее ему, он понял, что это такое и что там внутри, а пал духом с поразительной стремительностью и непреложностью.
– Вот, возьми, – проговорила она. – Сейчас не смотри. Но обязательно посмотри потом, причем не только на то, что я там написала для тебя, – она улыбнулась, словно в этом было что-то слегка непристойное, а потом добавила деловитым тоном: – Может быть, после того, что произошло, мои стихи понравятся тебе больше.
Не в силах придумать никакого ответа, он снова обнял ее, но это объятие получилось совсем не таким, как предыдущее, каким-то неправильным; она, похоже, ничего не заметила, а ему показалось, что была в этом объятии увеличенная доза приветливости, дружеского расположения, чего-то в этом роде. Увеличенная – на сколько? На двадцать процентов? На пятнадцать? К дьяволу!
– Ну, что ж, – сказал он. – Ну, пожалуй…
Книжечка без труда уместилась в его боковой карман.
– Тебе пора.
– Я позвоню.
Она истово кивнула – она ему верила. На миг они стиснули друг дружке руки, потом Ричард шагнул на улицу, оглашаемую истошным рокотом вертолета, который самодовольно плюхал по воздуху в каких-нибудь пятидесяти метрах над его головой.
Сперва Ричард решил, что раскроет книгу Анниных стихов не раньше, чем окажется в неприступной твердыне своего кабинета. Потом подумал, что сделает это, когда усядется в такси, которое без труда поймает на улице позначительнее, за углом. Потом, преисполненный трепета и куда более острого, чем доселе, ощущения беспомощности, он встал прямо на тротуаре, вытащил книгу из кармана и раскрыл. Поток автомобилей был не таким могучим, как в прошлый его визит, похоже, водители-тяжеловесы обнаружили более удобную лазейку. Прохожих почти не было.
Он заметил размашистую надпись кириллицей на одной из первых страниц, но не стал на ней задерживаться и устремился к основному тексту. До того, как он погрузился в этот самый текст, ему представилось вполне возможным, по крайней мере теоретически, что на свежий взгляд ее стихи, хотя бы отдельные стихотворения, хотя бы отдельные строфы, вдруг неожиданно и непредвиденно окажутся сносными или даже недурными. Сразу же после этого он решил, что скорее они покажутся ему столь же или почти столь же бездарными, как и раньше, однако ему будет все равно, он разглядит в них прелестные детали или, может быть, утешительно примиряюще подробности исторического, культурного и тому подобного характера. Не говоря уж о личном характере.
За три-четыре минуты, проведенные в непосредственной близости от контейнера с пустыми бутылками, он прочел достаточно. Он положил книжку обратно в карман и снова зашагал к перекрестку. Мимо прошла женщина средних лет, потом другая, помоложе. Ни та ни другая даже не взглянули на него, и уж тем более не остановились поинтересоваться, знает ли он, что у него такая багрово-красная или смертельно-бледная физиономия, и не специально ли он так трясет руками. То, что он только что увидел, было еще хуже прежнего, та же пустая претенциозность, но к ней добавилась нотка навязчивой назидательности, выраженной в столь же банальных и столь же неряшливо подобранных словах. Нарочитая смазанность смысла – он знал, что может положиться на свое владение неформальным русским и в состоянии понять практически любой оборот, хоть сколько-нибудь уместный в серьезной поэзии. Неуклюжая версификация. Все сразу.
Довольно скоро Ричард поймал такси и, не задумавшись, дал свой домашний адрес. Потом все-таки задумался, не дать ли какой другой, однако не дал. Он запрется в своем кабинете, сославшись, если понадобится, на острый приступ срочной работы, и ни за что не станет выходить. Не станет выходить – до какого момента, до какого события? Всю дорогу до дома он строго и многословно выговаривал себе, какого дьявола он так завелся, неужели несколько стишков могут сказаться на его отношении к Анне в целом, сам-то он тоже не гений всех времен и народов, а что, если бы она была скверной портнихой, или домохозяйкой, или бренчала бы на балалайке, и какого вообще дьявола он так завелся? Толку из этого самобичевания не вышло никакого. Все еще подавленный и все еще не разобравшись, чем именно, он расплатился возле своего дома с таксистом и столкнулся с Пэт Добс, огибавшей припаркованный «ТБД».
– Привет, Ричард, – поздоровалась она. – Ты случайно не знаешь, где Корделия?
– Ее нет дома?
– Ну, разве что она заперлась изнутри и выбросила ключ. Что лично меня бы не удивило.
– Ты хочешь сказать, она попросила тебя приехать, а когда ты приехала, выяснилось, что ее нет дома?
– Получается, что так. – Пэт вгляделась в Ричарда. – У тебя все в порядке?
– Нет, – ответил он.
– А что случилось? Что-нибудь ужасное?
– Ну, умереть никто не умер. И не заболел. И под машину не попал.
Они еще немного постояли. Потом Пэт проговорила, вернее, негромко прокричала, чтобы перекрыть транспортный рокот:
– Хочешь, я зайду вместе с тобой? – Не получив ответа, она добавила: – Я бы не отказалась от чашки чая.
Ричард довольно ловко выудил из кармана ключ и отпер дверь. Он не то чтобы совсем позабыл, кто такая Пэт, однако до него вдруг дошло, что он не слишком ясно помнит, насколько хорошо ему полагается ее знать. Еще ему пришло в голову, что если он без единого слова юркнет в кабинет и запрется там, как предполагал сделать раньше, это может показаться невежливым. Поэтому он остался стоять посреди вестибюля, озираясь, точно явился сюда в роли потенциального покупателя.
Пэт от души надеялась, что Корделия не свалится им на голову прямо сейчас и не помешает Ричарду сказать то, что он, вне всякого сомнения, собирается сказать или что из него можно без особого труда вытянуть. По всей вероятности, дело касается этой его русской, которую он наверняка трахнул и/или придушил. При этом она чувствовала, что нельзя показывать, до какой степени она хочет и даже жаждет выслушивать его откровения.
– Может, налить тебе чаю, Ричард?
– Да-да. Спасибо.
– Иди присядь, я принесу в гостиную.
– Не надо, – решительно воспротивился он, – Я пойду с тобой на кухню.
– Ну и замечательно.
Они еще не вышли из вестибюля, как Ричард заговорил.
– Возможно, ты помнишь, – он и сам только сейчас об этом вспомнил, – э-э… когда ты последний раз тут была, Пэт, мы говорили об одной русской по имени Анна Данилова, которая гостит в Англии. Она, э-э… пишет стихи.
– О да, конечно. Ты сказал, что довольно хорошие стихи.
– Что? Нет, этого я не говорил. Откуда ты взяла?
Пэт открыла кухонный кран с холодной водой и ждала, пока текущая из него белесая жидкость станет больше похожа на обыкновенную воду.
– Наверное, Корделия мне сказала, но ведь она могла услышать это только от тебя.
– Нет, я этого никогда не говорил. Ну, тем не менее…
– Еще был какой-то разговор про «Хэрродз». Они туда по-прежнему собираются?
– Нет. Не знаю. В общем, видишь ли… Пэт… эта Анна Данилова… мы с ней вроде как… вроде бы…
– Вы с ней…
– Да. Сегодня днем. Совсем только что. Нет, не надо ничего об этом говорить.
– Я и не собиралась ничего об этом говорить. Но ведь ты сам, по-моему, хочешь что-то сказать?
– Да, ну, это было прекрасно, тут никаких сомнений быть не может, прекрасно для нас обоих, прекраснее не бывает, вот оно что, – проговорил Ричард убежденно, скороговоркой, которая удивила бы любого, кто его знал. В нем и намека не осталось на обычную робость, всегда возникавшую, когда ему приходилось рассуждать о тонкостях женской психологии. В то же время он не сумел придать своему тону выражения безграничного энтузиазма.
От Пэт, которая видела его далеко не первый раз, это не укрылось.
– Ну так и в чем проблема? – проговорила она ободряюще и по возможности удобно устроилась на одной из Корделиных табуреток, с рельефно выполненным сиденьем, рассчитанным на седалище на пару размеров больше, чем у Пэт.
