Она спрашивает, в каком мире мы жили бы, если бы все вокруг лгали, не умея и не желая произнести то, о чем нельзя молчать, или сделать то, на что нас запрограммировала природа? Если бы лекарства и алкоголь мешали нам осознать, что нам действительно нужно.
Это не слишком меня впечатлило, но вай-фай в доме я отключил.
Я слишком молод, чтобы губить хорошее дело. Легальный секс – это ведь все еще здорово. Правда?
Однажды моя подружка будет переживать критические дни наедине с коробкой конфет и «Сексом в большом городе», а я наберу в поисковой строке «Майя Хиллс видео по-собачьи бесплатно», случайно сверну не туда – и всё, после этого меня сможет заинтересовать только дюжина азиатских девочек-инвалидов, одетых в плюшевые платьица, поедающих человеческие фекалии и давящих ластами хомячков.
Звучит заманчиво, но нет, спасибо, мне хватит. Старого пса не научишь новым трюкам.
Когда приятель вылезал из машины, он все еще не врубался. Искупление – жертва, сказал он. Может, она пыталась заглянуть в глаза своим внутренним демонам и была готова сгореть на костре общественного порицания или начать новую жизнь.
А может, ответил я, ей просто не хватает внимания и заботы?
Той ночью малюсенькая, хиленькая, на вес золота собачонка моей подружки сделала то, что всегда делает на ночь глядя, – нырнула под простыни, как грызун (грызун и есть), повозилась, нашла дорогу и устроилась в хозяйкином лоне. Свернулась, как идеально нарисованная какашка. Я впервые задумался, как они этому учатся.
Моя тогда еще не бывшая девушка помешана на сексе. Рассказали дикую историю, чуть не арестовали – ей, озабоченной, побоку. Когда мы улеглись, она стала ласкать мою шею и тереть между ног, сначала мне, потом себе, там, где собака, – и выбрала не самый подходящий момент.
Мне было о чем подумать.
Например, о том, что ее лучшая подруга сношалась со стаффордширским терьером. И бог знает с кем еще.
И ей это нравилось.
Уж если этот скелет она выставила на всеобщее обозрение, боюсь подумать, что осталось в шкафу.
Когда я уклонился и месяц не прикасался к подружке, наши отношения полетели псу под хвост. Что возвращает нас к началу истории.
Можете считать ее услугой и предупреждением. Только не советую особо распространяться. И что бы вы ни решили, не говорите, от кого ее услышали. Вдруг мы с подружкой еще помиримся. Я легко прощаю. И вообще очень преданный.
Расскажите священнику или еще кому. Выйдите в сеть. Парня, который знает парня, который трахал девчонку, которая трахала собаку, ни в одной тусовке долго терпеть не будут. Виновен как соучастник. По той же причине детишкам с именами Адольф и Усама бывает так сложно завести друзей.
И не подумайте, я никого не осуждаю. Но и не оправдываю. Я всего лишь несовершенный человек, который пытается придать смысл несовершенному миру.
Будь наш мир совершенным, у девушек имелись бы роскошные седаны, угловатые спорткары, первосортная выпивка и сверкающие бирюльки – все, что, по их убеждению, способно заполнить дыру в сердце, – и они не называли бы себя в честь этих предметов. Будь наш мир совершенным, мы бы довольствовались тем, кто мы есть, а не искали бы самореализации, прячась за кожаными масками и сетевыми именами.
Люди не играли бы на чужих слабостях, и счастья хватало бы на всех. Каждому щенку нашелся бы дом.
Однако наш мир несовершенен.
Эта история, нелюбимая шавка, мне уже надоела, и я оставляю ее в коробке с надписью «Бесплатно».
И можете поклясться любому, кто согласится вас выслушать, – зуб даю, провалиться мне, – что история эта правдивая.
Потому что это так.
И теперь она ваша.
Джейсон М. Файлан
Двигатели, гермокольца и астронавты[33]
В тот день мы обменялись уймой шифрованных записок – решали, что делать с Фредди.
На следующее утро миссис Алфавит первые десять минут урока таращилась на его пустую парту.
Я не убивал миссис Алфавит, но помог убить. Мы все помогли.
Она взяла себя в руки и сказала:
– Давайте сфотографируемся всем классом.
Мы поставили на штатив камеру с автоспуском и построились вдоль доски. Третий парень слева в заднем ряду, Теренс, – видали его лицо? Остальные стоят по струнке и улыбаются в объектив, а Ти пялится куда-то вбок с разинутым ртом. Такое же лицо было у миссис Алфавит месяцем раньше, когда космический челнок «Челленджер» взорвался в прямом эфире. Двигатели, гермокольца и астронавты разлетелись по небу и рухнули в океан.
Для учеников, которые с трудом складывали два и два, в настоящем имени миссис Алфавит было слишком много согласных. Родителям она не нравилась, потому что была «из какой-то занюханной пустыни» и «только вчера с верблюда слезла».
Зато ей можно было сбагрить нас, учеников коррекционного класса, и восемь часов делать вид, что никакого ребенка с задержкой в развитии у тебя никогда и не было.
Первый выстрел дробовика попал в миссис Алфавит. У нее в животе будто взорвалась мультяшная динамитная шашка.
Каждый год устраивают ночную службу при свечах. Те немногие, кто остался в живых, всегда обещают прийти. В этом году здесь только мы с Теренсом. По окончании мы идем в «Барли-хауз» на западе города и занимаем кабинку подальше от студентов и хипстоватых бездельников. Берем по кружечке, шутим, показываем друг другу снимки своих детей, вспоминаем постельные подвиги, а потом расходимся по домам. И еще на год пропадаем из виду.
Мама Ти умерла накануне его седьмого дня рождения. К шестому классу бедняга мог разнюниться по любому поводу. Когда в школе появился Фредди, Ти решил с ним подружиться, но тот назвал его «шизанутым голубым ниггером с членами на голове». Малыш Теренс Мур, в рыжих вельветовых брючках и полосатой рубашке, разрыдался, убежал и долго сидел под деревом, спрятав лицо и содрогаясь всем телом.
На той же перемене Фредди стянул трусики с Моники Джордан, плюнул в волосы Эрике Венир, разбил Сэму Джиффорду часы «Пакмена» и спустил с крыльца бедного толстяка Германа Уэсли.
Потом мы вернулись с улицы в школу. Мимо нас прошла миссис Алфавит. Она тащила Фредди в кабинет директора Гэзерса. Фредди махал руками, брыкался, орал, разбрызгивал сопли и пускал изо рта пену. По его левой штанине растеклось темное пятно.
Когда за ними закрылась дверь, Колин Стерлинг сказал, что у этого новенького душа чернее, чем дно пустой консервной банки, и попал в точку.
Миссис Алфавит вернулась без Фредди и попросила нас быть с ним поласковей, потому что у него тяжелая жизнь. Пару месяцев назад у него умер папа.
– Дети, как мы помогаем тем, кому грустно?
Мы ответили хором, как сектанты:
– От теплых слов тепло на сердце.
Чуть позже появился Фредди. Он сел и уронил голову на парту.
Когда все ждали автобуса и пытались быть поласковей с Фредди, он сказал, что в старой школе получил высокий результат в тесте «кью-ай», а в «школе для жирных голубых даунов» ему делать нечего. И что они с папой раньше стреляли птиц и слушали «Джудас прист», а на папиных похоронах он бросил вонючую бомбочку, а еще однажды видел журнал, где две голые тети тискали себе титьки и ели друг друга «там внизу».
За два дня до той групповой фотографии мы довели любовь и терпение миссис Алфавит до предела. С глубокими морщинами на лице, с краснотой и потеками под глазами, она вертела в руках фотографию каких-то людей в пустыне. Мы отправили Матильду спросить у миссис Алфавит, почему она грустит, и та ответила, что когда святые люди ополчаются друг на друга, добро и зло блекнут. Остаются одни лицемеры, которые предают Бога тем, что во имя Него идут убивать. Она сказала:
– Когда вы делаете что-то очень плохое, вас толкает на это Дьявол.
Она дважды велела нам угомониться. На третий раз обычно раздавался пронзительный «палестинский вопль» и нас лишали перемены, но в тот день миссис Алфавит просто вышла из класса. Через четверть часа она вернулась. Все замолчали, перестали валять дурака и уткнулись в учебники. Все, кроме нас с Фредди.
Пока ее не было, Фредди натянул между нашими партами тонкую проволоку. Он сказал, что убьет мою маму, если я пикну.
Он поднял руку, и миссис Алфавит с отсутствующим взглядом направилась к нему. Она споткнулась о проволоку, полетела на пол и потянула за собой наши парты, которые рухнули на нее сверху. Платье задралось до груди, руки были в грязи и царапинах, по лицу черными фейерверками расплылась кровь. На ее крики сбежались учителя. Ее увели, а мы до конца дня просидели с библиотекаршей миссис Адонис. Она была странная, и от нее пахло сыром и розами.
На следующий день миссис Алфавит, опираясь на трость, вошла в класс. Она увидела на столе цветы и открытки, которые мы принесли, и расплакалась. Она говорила мало, только сидела и плакала, а нам разрешила все утро рисовать.
