И казалось, рояль способен ее понять,
Может с ней разделить ее горе, —
Ведь он тоже осиротел, как и она сама.
Каждый вечер Шарлотта видела на пюпитре раскрытые ноты.
Это была последняя пьеса, исполненная ее матерью.
Музыка Баха.
Так, в тишине, пройдет еще много рождественских праздников.
Тысяча девятьсот тридцатый год —
Время отрочества Шарлотты.
Люди о ней судачили: она, мол, живет в своем мире.
Жить в своем мире – чем же это чревато?
Мечтами и, несомненно, поэзией,
Но притом еще необычной смесью отвращения и блаженства.
Шарлотта могла страдать и смеяться одновременно.
Ее понимала лишь фройляйн Хазе – вот кто не требовал слов.
Шарлотте достаточно было прижаться к пышному бюсту фройляйн
И почувствовать, что ее слышат.
Некоторые тела несут утешенье.
Но теперь фройляйн Хазе нечасто общалась с Шарлоттой:
Альберт говорил, что в тринадцать лет ей уже не нужна
гувернантка.
Он не знал и знать не хотел, что на самом деле нужно Шарлотте.
Раз так, решила Шарлотта, мне вовсе не стоит расти.
Девочка все сильнее страдала от одиночества.
Самая близкая из подружек вдруг изменила ей с Катрин.
Новенькая недавно в их классе, но тотчас же стала
всеобщей любимицей.
Как это ей удается?
Бывают девочки, наделенные даром влюблять в себя окружающих.
Шарлотта боялась остаться покинутой,
Значит лучше ни с кем вообще не сближаться,
Ибо ничто не вечно.
Нужно жить, избегая возможных разочарований.
А впрочем, неправда, это нелепо, —
Стоит взглянуть на ее отца:
Он стал угрюмым анахоретом, отгородившимся от людей.
И тогда Шарлотта заставила его выходить в свет.
На одном из званых обедов он сидел напротив известной певицы.
Она уже записала пластинку, по слухам чудесную.
Ее обожали повсюду в Европе.
К тому же она исполняла в церквях духовную музыку.
Альберт с трудом подбирал слова, он совсем перед ней оробел,
Их беседа то и дело перемежалась паузами.
Будь певица больна, врач бы знал, о чем говорить,
Но, увы, эта дама отличалась прекрасным здоровьем.
И в какой-то момент он пролепетал: вообще, у меня есть дочка.
А Паула (так звали певицу) сказала в ответ: о, это прелестно!
Устав от успеха, она мечтала о встречах с людьми попроще.
Курт Зингер[2], неистовый дирижер, боготворил Паулу,
Ради нее был готов бросить все (то есть супругу),
Неотступно ее преследовал объясненьями в пылкой любви,
Силился соблазнить, суля золотые горы.
Как невропатолог, он врачевал женские нервы
И, решив ее приворожить, даже прибег к гипнозу.
Паула чуть было не уступила, но все же отвергла его.
Как-то после концерта, в фойе, подошла к ней супруга Курта
И в отчаянии плеснула на соперницу яд из флакона —
Яд, который, видно, сама не решилась принять.
Эта любовная драма
Привела певицу в смятенье.
Паула поняла: нужно как можно скорей выйти замуж,
Чтобы покончить с тягостным положением.
В такой ситуации Альберт показался певице спасителем.
И, кроме того, Паула предпочла руки хирурга рукам дирижера.
Альберт рассказал Шарлотте о своем знакомстве с Паулой.
Она в восторге упросила отца пригласить певицу на ужин.
Это будет для них большой честью!
И он подчинился.
В тот знаменательный вечер Шарлотта надела самое лучшее платье,
Единственное свое любимое.
Помогла фройляйн Хазе готовить ужин и накрывать на стол.
Сегодня все должно быть безупречно.
Восемь часов. В дверь позвонили.
Она, трепеща, отворила.
Паула вошла с сердечной улыбкой.
Наверное, ты Шарлотта? – спросила певица.
Да, это я, хотела ответить девочка,
Но только кивнула, не в силах заговорить.
Ужин прошел чрезвычайно приятно.
Паула пригласила Шарлотту на один из своих концертов.
Добавив: потом ты сможешь даже зайти в гримерную.
Вот увидишь, там у нас очень красиво.
Лишь в закулисной жизни есть настоящая правда.
Она говорила так мягко, голос звучал так прелестно,
В ней не было ничего от избалованной дивы, —
Напротив, Паула держалась на удивление просто.
Кажется, все прекрасно, думал Альберт,
Так прекрасно, словно Паула всегда жила в нашем доме.
Ужин окончен. Хозяева упросили Паулу спеть,
И она подошла к роялю.
Сердце Шарлотты не просто билось – оно барабанило в грудь.
Паула долго листала ноты на столике у рояля,
Наконец выбрала Шуберта, одну из его Lieder[3],
И поставила ее поверх Баха.
Шарлотта начала собирать статьи о своем кумире – Пауле.
Она восхищалась тем, что все обожают певицу,
И с удовольствием слушала аплодисменты в зале,
Гордясь личным знакомством с такой знаменитостью,
Упиваясь восторгами публики.
Гром оваций казался ей восхитительной музыкой.
Паула делилась с Шарлоттой любовью своих почитателей,
Показывала их письма, записки, букеты.
Девочку эта дружба странным образом утешала.
Бурный ход событий ускорил течение дней.
Все превратилось в какой-то неистовый вихрь.
Альберт как-то спросил у дочери:
Что ты думаешь о Пауле?
Я ее боготворю! – таков был ответ Шарлотты.
Очень рад, ибо мы хотим пожениться.
Шарлотта бросилась на шею к отцу,
Впервые за долгие годы.
Свадьбу справили в синагоге:
Паула, дочь раввина, исповедовала веру предков.
Для Шарлотты иудаизм не имел большого значения,
А если уж честно, совсем никакого.
Ее детство «не отмечено еврейским влиянием»,
Выражаясь словами Вальтера Беньямина[4].
Родители жили как атеисты,
А мать обожала христианские песнопения.
В тринадцать лет Шарлотта внезапно открыла мир своего народа,
Но отнеслась к нему довольно прохладно, как к чему-то чужому.
Вторая жена Альберта поселилась в доме на Виландштрассе,
И это преобразило унылые дни Шарлотты.
Безмолвию и пустоте в квартире сразу пришел конец, —
Паула впустила туда культурную жизнь Берлина.
Она приглашала самых известных людей,
Здесь можно было увидеть прославленного Альберта Эйнштейна,
Архитектора Эриха Мендельсона
Или Альберта Швейцера —
Словом, элиту немецкого общества:
Интеллектуалов, артистов, ученых.
Теперь здесь музицировали, пели, пили и танцевали.
Никогда еще жизнь не казалась такой интересной и полной.
Сегодня перед их домом на тротуаре есть позолоченные таблички,
Их называют Stolpersteine[5] – дань памяти депортированным.
В Берлине их много, особенно в Шарлоттенбурге.
Правда, они не сразу заметны,
Нужно шагать, внимательно глядя под ноги, отыскивая их
среди плит.
На тротуаре у дома номер пятнадцать по Виландштрассе
можно прочесть три имени:
Паула, Альберт и Шарлотта.
Но на стенной табличке значится только одно —
Шарлотта Саломон.
Во время последней поездки в Берлин я ее уже не нашел:
Здание ремонтировали
И табличка Шарлотты исчезла под слоем свежей краски.
Вылизанный фасад стал похож на декорацию для киносъемки.
Застыв на тротуаре, я рассматриваю балкон,
Тот самый, на котором Шарлотта позировала для снимка с отцом.
Этот снимок был сделан примерно в 1925 году.
На нем ей лет восемь-девять. Ясный, веселый взгляд.
И в ней, как ни странно, уже проглядывает что-то женское.
На миг погружаюсь в прошлое,
Предпочитая вспоминать фотографию, а не видеть сей новодел.
Потом наконец решаюсь.
Миновав мостки и рабочих, вхожу, поднимаюсь по лестнице,
Стою на втором этаже, перед дверью квартиры Шарлотты.
Жму на звонок.
Ремонт еще не окончен, и дом пока что пустует,
Но из-под двери квартиры слабо сочится свет,
Как будто там кто-то есть.
Да, явно там кто-то есть,
Однако не слышно ни звука.
Я знаю, что эта квартира просторна.
Звоню еще раз.
Безрезультатно.
В ожидании читаю надписи над звонком.
Похоже, квартиру Шарлотты давно переделали в офис,
Офис фирмы, которая называется Dasdomainhaus.com. —
Компания по разработке интернет-сайтов.
Наконец слышу звуки
Приближающихся шагов.
Дверь боязливо приоткрывают,
Выглядывает встревоженная женщина.
Что вам угодно?
Рядом со мной Кристиан Колб, переводчик моих книг
на немецкий.
Он мнется, не решаясь заговорить,
Ну словно язык проглотил.
Я прошу его объяснить цель нашего визита:
Французский писатель… Шарлотта Саломон…
Она захлопывает дверь у нас перед носом.
Стою, буквально остолбенев,
Всего в нескольких метрах от спальни Шарлотты.
Обидно до слез, но не стоит идти напролом.
Мне некуда торопиться.
Беседы и споры гостей обогащали Шарлотту,
Она начала читать и читала много и жадно,
Буквально глотая Гёте, Гессе, Ремарка, Дёблина, Ницше.
