Ознакомительная версия.
Даугай-Жверинас,
июль-декабрь 1997 года.
Когда я, потратив два года на советские ВВС, вернулся из армии, Джина еще не была никакой баронессой. И Джиной она не была, потому что в городе тогда еще не работали австрияки.
Я вернулся среди недели, погода стояла мерзостная. Пошел в ресторан, пригласил будущую баронессу на танец, и, покружив, спросил:
– Как поживаешь, Зин?
Она вспыхнула, обозлилась – соображаешь, о чем говоришь: дерьмо, а не жизнь! Вот и теперь, жаловалась она, переться в ночную смену! А жить-то когда? Да уж, действительно, из ресторана в ночную смену – врагу бы не пожелал.
Она крепко прижалась ко мне, а Джинину грудь я помнил еще со школьной скамьи – большая, пухлая и, как мне тогда казалось, для некоторых доступная. Только не для меня. Но теперь я был после армии, терся два года в чисто мужской обстановке. Это кое о чем говорит, а? Особенно если учесть, что без малого год в наших казармах буянила гонорея, проще сказать: триппер. Джина тут ни при чем, слава богу!
Ресторан был полупустой. Здесь обычно по средам играли настоящие, нервные, юные, но уже утомленные жизнью музыканты. Они с яростным равнодушием терзали красные электрогитары. Зина позвала меня к столику, где сидела с подружкой, кажется, ткачихой-сменщицей. Про таких говорят: ни кожи ни рожи. То ли дело Зина – вся в обтяжечку! Я пригласил ее танцевать, турусы не разводил, а прижимал покрепче. И Зина ко мне прижималась, хотя было жарко, за открытыми окнами цвели каштаны.
– Не ходи ты в эту ночную смену, – тихо попросил я, когда мы опять присели за столик. Она пошушукалась с товаркой, Элей. А, может, Ритой.
– Нет, – протянула Зина, – надо идти. Слушай! – Оживилась она. – Я пойду, отмечусь и быстро вернусь. Ты погоди.
Мы пили вино и плясали, а потом я пошел провожать ее через пустырь к комбинату. Начало моросить. Она костерила жизнь и ночную смену, а я уже и забыл, для чего туда потащился. Шел и молчал, как полагается бывалому воину. Зину я знал подростком, в маленьком городе все на виду. Но чтобы вот так… Никогда не болтали подолгу. А теперь, можно сказать, болтаем, вернее, она тараторит, а я слушаю. Зина кляла работу, бывшего мужа, который опять пропал и ни копейки не платит, честила начальство и власть вообще. Чертыхалась она лениво, лишь бы в пути не молчать. У акации наклонилась поправить туфельку, а когда распрямилась, я впился ей в губы. Зина плавно отстранила меня и рассмеялась – глубоко и тепло:
– Потерпи… Я только пропуск оставлю, я мигом.
Все в ту ночь было плохо: трава сырая, а город близко. Пока отыскали место посуше, стало светать. Потом она, не стесняясь, надела трусики (в мутном свете было заметно: зеленые), оперлась на меня и сказала:
– Ты вот что, приходи сегодня на старый вокзал. В три, ладно?
– А сама-то придешь?
– Я ж говорю. У меня ключ от одной комнаты. Только ты… это… принеси чего-нибудь.
Мы повернули обратно. Зина осталась ребенком – раздражительным, избалованным, самоуверенным, грубым. И все же ребенком.
– Эй! – я окликнул я ее. – Я тебе хоть немного нравлюсь?
– Дурак! – прыснула Зина. – Спросишь тоже… Я ведь пошла с тобой!
Я ее проводил до блочной пятиэтажки. А по дороге домой увидел в овраге знакомого парня, он тоже недавно вернулся из армии, нигде пока не устроился, даже не оклемался. Вроде меня. Спал, пьяный, в загаженном перелеске.
– Ричард! – прикрикнул я. – Подъем!
Он дернулся, огляделся и стал шарить в карманах – искал сигареты.
– На свежую голову, – неожиданно вспомнил Ричард, – я тут в кустах припрятал полбанки…
– От себя, что ли? – удивился я. – Рядовой! Оправиться и закурить!
Мы нашли бутылку, допили остатки и поковыляли домой. Очухался я примерно в полдень и сразу вспомнил: скоро свидание с Зиной и надо что-нибудь принести. А в магазине как раз перерыв. Сунулся с заднего входа, дал рубль сверху и принес к вокзалу три пузатых «пузыря» – откуда мне было знать, сколько понадобится. Это я в армии пристрастился к вину: прямо возле аэродрома – сельпо, были бы деньги! И специально для возлияний нашли заброшенный склад; а вообще «чернила» заливали прямо во фляги. Насчет фляг имелось особое предписание, поскольку войско страдало не только от триппера, но еще и от поноса. Во флягах полагалась кипяченая вода. Но вино было даже очень даже кстати.
Зина уже стояла под тополем.
– Ты теперь шагов на десять отстань от меня, – попросила она. – Не хочу, чтобы нас тут все видели.
Обидно, хотя чего уж там… Я с расстояния в десять шагов любовался ее силуэтом. Зина была крупная, но при этом стройная, попадаются и такие фигуры. Не Джина Лоллобриджида, конечно, но и не образина, это уж точно. Следила бы только за своими формами, а личико у нее – не придерешься: глаза большущие, нос с горбинкой, волосы густые и темные. Мадонна! Так мы дошли до общаги, это рядом с казармами, там она свернула. На углу коротко обернулась и подмигнула мне. Я знал, в какую комнату мне идти, Зина предупредила заранее. Помнится, это был третий этаж. Ага, третий – я потом еще боялся прыгать с такой высоты, потому что внизу асфальт. Но об этом потом, не теперь. А сейчас она быстро вошла и опять оглянулась, вижу ли я ее.
Я прошмыгнул мимо вахтерши; та меня заметила краем глаза, буркнула для порядка деревянным голосом что-то вроде: «Ты куда? Стой! Документы! А меня уже след простыл».
Общаги я повидал, и эта была в точности, как другие, – грязная, с выбитыми ступеньками, душная, затхлая и к тому же сырая. Как только я вошел, Зина сразу за мной заперла. Я присел на кровать, закурил, а Зина стянула через голову платье, оставила только лифчик и трусики. Дышать было нечем. Она тоже взяла сигареты и села рядом.
– Может, хлебнем для начала? – спросил я зачем-то.
– После, после, – она ответила она сдавленным голосом и дернула меня за руку. Я стал расстегивать лифчик, а там три крючка, ну и ну! До чего она быстрая, всхлипнула, закусила губу и вонзила ногти мне в спину. Красивая: волосы разметались, рассыпались по лицу, зубы сияют… Потом она тихо лежала, а я сел и налил стакан вина.
– Жарко, – сказала она, – развезет раньше времени.
Выдула свой стакан, как школьница – банку сока.
– Хорошо тебе, – она еле заметно вздохнула. – Вернулся из армии, теперь уедешь куда-нибудь, женишься… Вдруг тебе повезет? А нет – опять все у тебя все впереди… Здорово мужикам!
Утешила, называется. Разговорилась. Вино было градусов 18, я тоже прихлебывал.
– А вот мне… – пожаловалась она и легла ничком: попа белая, а на спине красный шрамик. – Все, хана! Работа, еще этот ребенок, ты знаешь, родители, общагу и ту не дают. Мне, думаешь, жить по-людски не хочется? Еще как! Ты считаешь, такая моя судьба – быть подстилкой? Ладно, не дуйся, это не про тебя.
– А про кого?
– Про кого!.. Знаешь, вот выпью, расслаблюсь, и жалко мне вас, мужиков, такие вы все неуемные, так вам этого хочется…
– А вам не хочется?
– Нет! Не со всеми! Ты мне сначала понравься!
Раскричалась и тут же утихла. Я перевернул ее навзничь. Богиня (как сказал бы лейтенант Корнев, мой командир)! Ну не богиня, а все-таки. Молодо было. Мне двадцать с хвостиком. Зине и того меньше. Живи, радуйся! Правда, я понятия не имел, чем заняться после этой долбаной армии. А Зина не знала, куда девать свои прелести, ребеночка, ненавистную службу и прочее, что в просторечии именуется жизнью. Как-то нескладно все. Помню, Зина хотела поступить в педагогический, на русское отделение, что ли, но провалилась, сбегала замуж, ребеночка родила. А теперь – приехали! Другая дуреха не стала бы переживать, портнихи, к примеру, зашибают неплохо, но Зина-то, Зина, она ведь наверняка мечтала о сцене, о телевидении и кино! Еще бывают какие-то курсы, но теперь это по боку, все, как она говорит, «хана». А как ей нравится, когда помногу, подолгу, ну, «это самое»! Вот и теперь она гладит мое бедро, потом выше. Ты понял: я отдохнула…
Во второй раз вышло подольше, она не торопила меня, подыграла по-своему, с тонким знанием дела.
Я уже стал хмелеть, и Зина сказала:
– Знаешь, ты оставайся, Рита все равно не придет. А я отлучусь ненадолго. Отпрыска заберу из сада, заброшу домой. Выпей, покемарь, а вечерком я еще чего-нибудь принесу. Лады?
Этот план мне почти понравился.
– А когда ты назад?
– Вечером. Только ты никого не пускай, запрись. Нет, лучше давай я тебя запру. Чтобы не смылся!
Вот и пришлось потом прыгать в окно. Нет, никто ко мне не ломился. Я допил вино и заснул, а продрал глаза – на улице темень. Ни Зины, ни выпивки, сигарет всего две, одну я высмолил сразу. А времени – полночь. Общага, чувствую, еще гудит, бурлит, громыхает, а я сижу взаперти, даже огня не зажечь. Надоело! Тогда я открыл окно, глянул вниз и… испугался. Был как бешеный, так хотелось еще выпить.
Она объявилась в первом часу – вся грязная и лохматая. Я ни о чем не спросил, только смотрел на нее.
Ознакомительная версия.
