Гарри посмотрел на свои руки: мозолистые и скрюченные, как у старика, из-за нескольких сломанных пальцев. Эти руки держались за гриву Снежка, когда она была длинной и спутанной. Этими руками он обрабатывал раны серого, насыпал ему сено и отмерял зерно. Эти руки чистили лошадь, седлали ее, смазывали ноги мазью и прикладывали лед к ранам. Для Гарри соревнование в Гарден представляло собой нечто большее, чем для тех, кто сидел в ложе, обустроенной, как джентльменский клуб, и ждал, когда грум приведет лошадь.
Каждый раз, отправляясь на выставку, он напоминал себе, что знает эту лошадь так же хорошо, как и своих детей. Он заботился о ней в болезни и в здравии, как о члене своей семьи. Он выступал на этой лошади на выставках, ездил на ней на пляж и на охоту, он смотрел, как она возит его учениц и его детей. Другие владельцы лошадей этого не делали. У других наездников были помощники, выполняющие для них грязную работу. Но Гарри не хотел так жить. Это понимание, эта связь между ним и лошадью были чем-то более важным, чем победа. Гарри верил, что это его секретное оружие.
Гарри снова оглядел Снежка, убеждаясь, что все готово. Он почесал лошадь по холке, и Снежок улыбнулся ему своей фирменной улыбкой. Лошадь посмотрела ему в глаза, и Гарри почувствовал связь с ним – со своим Медвежонком, своим другом. Что бы их ни ждало, они приложат все усилия. Как команда. Гарри мозолистыми руками взял веревку, и лошадь добровольно последовала за ним. Гарри не мог сказать, что ожидало их на выставке, но одно мог сказать точно: у его лошади был бойцовский дух.
Когда Гарри выехал на Моричес-роад, проезжая мимо безмолвных ферм, было темно. Дети еще спали. Они приедут позже с Йоханной. Поездка в город заняла несколько часов. Дороги в округе Саффолк превращались в шоссе в округе Нассау, а на горизонте вырастали силуэты домов, когда Гарри с Джимом Траутвеллом направлялись к тоннелю Квинс – Мидтаун. Спустя два часа после отъезда из тихого Сент-Джеймса Гарри мчался по Тридцать второй улице к Восьмой авеню в окружении небоскребов Манхэттена. Вокруг гудели автомобильные клаксоны и сновали желтые такси. Будто они попали в совершенно иной мир.
Среди косных представителей комитета Национальной выставки были те, которые считали, что лучшим ее годом был 1898 – расцвет Позолоченного века{ Позолоченный век – эпоха быстрого роста экономики и населения США после Гражданской войны и реконструкции Юга. Название происходит из книги Марка Твена и Чарльза Уорнера «Позолоченный век».}, когда были построены поместья, окружавшие дом Гарри на Лонг-Айленде. С тех пор каждый год какой-нибудь старикашка ворчал, что Национальная выставка уже не та, подразумевая, что на нее допускают чернь. До 1925 года выставка проходила в здании в стиле боз-ар{ Боз-ар – эклектический стиль архитектуры, продолжавший традиции итальянского ренессанса и французского барокко.} на пересечении Двадцать шестой улицы и Мэдисон-авеню на Манхэттене, которое теперь зовется «Мэдисон-сквер-гарден-2». Здание, спроектированное Маккимом, Мидом и Уайтом, считающееся архитектурным шедевром своего времени, включало в себя летний сад, арену для лошадей и ресторан. Крышу его украшала бронзовая статуя богини Дианы. Внутри гарцевали чистокровные лошади с благородными седоками. Вокруг арены тянулся променад двадцати футов шириной, по которому прогуливались леди в вечерних платьях в сопровождении джентльменов в цилиндрах, пока городские мальчишки пытались заработать доллар-другой, указывая приезжим на знаменитостей.
Гарден-2, как и многие викторианские здания, не был построен на века. В 1927 году его снесли. Но выставочный комитет быстро организовал переезд. В 1928 году выставка перебралась в здание, которое одновременно вызывало восхищение и ненависть. Возведенное в 1925 году и известное как «дом, который построил Текс» – в честь Текса Рикарда, боксерского промоутера и владельца «Нью-Йорк рейнджерс», – третье здание, получившее название Мэдисон-сквер-гарден, стояло не на Мэдисон-сквер, а на Сорок девятой улице между Седьмой и Восьмой авеню. Снаружи оно выглядело угловато, а на крыше торчал резервуар для воды. Дизайн не подходил миру верховой езды, и всегда находились те, кто на это жаловался. Но в 1958 году в эту особенную неделю само здание было пропитано магией. Когда фургоны с лошадьми проезжали по Седьмой авеню, в воздухе витала атмосфера роскоши.
Сколь бы великолепен ни был Гарден наверху, его подвал едва подходил для размещения лошадей. Вентиляция была ужасна и усугублялась тем, что многие, несмотря на запрет, курили. Лошади оказывались уязвимы к респираторным заболеваниям, которые распространялись в тесном помещении со скоростью лесного пожара. Грумы из мексиканской команды в своих стойлах готовили еду, наполняя воздух резким запахом тортильи. Чтобы лошадь могла размять ноги, ее следовало вывести на улицу, но после духоты подвала воздух на улице казался холодным, и из-за этого лошадь мерзла и могла получить насморк.
Несколько стойл Гарри были расположены в углу. Как и всё в Гардене, расположение стойл соответствовало иерархии. Лучшие стойла, лучшие места, лучшие вечеринки и наиболее удобный порядок выступления доставались тем, чей социальный статус выше.
Ментальность классового разделения, все еще популярная среди высших слоев восточного побережья, в Гардене бросалась в глаза как нигде. Несмотря на эгалитарные взгляды, отвечающие демократическому обществу, американский наездник был обязан, как писал Курт Спраг, автор наиболее подробной истории Национальной выставки, «соответствовать англосаксонской модели, чьим образцом был британский джентльмен из высшего общества». Даже в конце 1950-х эти взгляды преобладали на Национальной выставке.
В американском обществе происходили значительные перемены. Становилось ясно, что большие поместья, такие как Прайдс Кроссинг и Рок Эдж, принадлежащие Элео Сирс, уходят в прошлое. В 1957 году в «Нью-Йорк таймс» вышла серия статей о том, как общество в четырех американских городах – Нью-Йорке, Филадельфии, Бостоне и Вашингтоне – модернизируется. Социальные институты, которые в мире конного спорта принимали как должное, эволюционировали с приходом новых людей с деньгами.
Многие из семей, чьи капиталы были созданы в прошлом столетии, не затронул финансовый кризис 1930-х годов. Но к завершению 1950-х акценты в обществе стали смещаться в сторону равных возможностей. Однако здесь, на Национальной выставке, все еще царило разделение. Рабочий люд сидел на «отбеливателях», люди из высшего общества прибывали и уезжали на «бентли» с водителем и располагались в боксах на променаде. В подвалах армия грумов, преимущественно афроамериканцев, заботилась о лошадях. В те дни, как отмечает Спраг, «в каждом стойле имелся слуга», чьей единственной обязанностью было драить медь и кожу, а рабочие мексиканской команды, которые держали лошадей чистыми, «не использовали вилы, а делали все руками».
Такова была жизнь на Национальной выставке. Иногда владельцы лошадей спускались по стальному пандусу в конюшни, желая показать своих скакунов важным гостям. Грумы оставались внизу, заботясь о лошадях, принося воду, чистя стойла, полируя ботинки и часто ночуя прямо в стойлах с лошадьми.
Распорядители арены, одетые в красные плащи и серые шляпы, отмеряли победителям точно рассчитанный поклон в зависимости от его социального статуса. В одном из тоннелей находился клуб «Терф энд тэк», где участники и члены выставочного комитета собирались на коктейли. Каждый вечер после выставки следовала бесконечная череда вечеринок. Если верить слухам, отель «Бельведер» на Пятнадцатой улице был местом разнообразных нелегальных сборищ. До начала 1950-х годов участники выставки располагались в «Волдорф-Астория», но к концу 1950-х местом их проживания стал «Астор», расположенный на Бродвее. «Астор», с его садами на крыше и большими вестибюлями, занимал целый квартал на западной стороне Бродвея между Сорок четвертой и Сорок пятой улицами; он был выстроен из красного кирпича и известняка, а шиферная мансардная крыша была зеленой. Спроектированный по образцу отеля «Валдорф-Астория», он был построен в 1905 году, в расцвет Позолоченного века. Как и львиная доля столь любимой посетителями выставок роскоши, «Астор» был «памятником уходящей эпохи».
Никто не думал о переменах, но они тем не менее происходили. Их можно было видеть в толпах людей, ломящихся в двери с билетами в руках, желавших посмотреть на лошадей, на праздник красоты и молодости, на опасность, витающую в воздухе, когда лошади перелетают через барьеры. Толпа жаждала зрелищ, и никакое зрелище не было более захватывающим, чем конкур, где лошади и их наездники соревновались за победу на умопомрачительных скоростях, взмывая на семь футов ввысь.
Внизу в конюшне Гарри вместе с Джимом и Джо надевали комбинезоны. По сравнению с ними Гарри выглядел маленьким, и владельцы лошадей, проходящие мимо, наверняка принимали его за одного из рабочих. По тому, как он общался с Джимом и Джо, становилось ясно, что они друзья и равные.
