– Твоя тетушка, она что-то оставила у тебя на шее. Похоже на губную помаду.
Раздраженная, уставшая, мечтающая о душе после обратной поездки до Марселя, Элена открыла дверь гостевых апартаментов дворца Фаро – и в тот же миг все ее дневные огорчения улетучились. В ее постели лежал мужчина. Голова его была накрыта подушкой, длинная рука свешивалась с края кровати. Подойдя ближе, она подняла подушку, увидела загорелое небритое лицо Сэма и поцеловала его в нос. Один глаз открылся. Улыбнувшись, Сэм похлопал по постели рядом с собой:
– Не хочешь присоединиться?
– Сэм, не могу поверить, что забыла тебе рас сказать! – Чуть раскрасневшись и уже опаздывая, они собирались спуститься, чтобы присоединиться за ужином к Ребулю, когда Элена остановилась на верхней площадке лестницы. – Дом! Хозяева наконец согласились его продать, и это благодаря Франсису.
Сэм подхватил ее, закружил и поцеловал, прежде чем опустить на пол.
– Это чудесно. И как же ему удалось?
– Кажется, он подпоил notaire и сказал ему, что мы уже рассматриваем другие варианты. На днях владелица приезжает из Парижа, чтобы подписать все бумаги. Разве не здорово?
– Еще как здорово. И знаешь что? Ты теперь станешь châtelaine[9].
– А мне понравится?
– Конечно понравится. Это означает, что ты будешь хозяйкой дома. Я напечатаю это на футболках.
Ребуль дожидался их на террасе, держа наготове штопор и ведерко со льдом. Он поднял голову и улыбнулся, увидев их сияющие лица.
– Я так понимаю, ты сообщила Сэму хорошие новости. – Он подошел и расцеловал Сэма в обе щеки. – Значит, станете моими соседями. Поздравляю, мне кажется, вы оба будете очень счастливы в этом доме.
Элена с Сэмом провозгласили тост за Ребуля, потом все они провозглашали тосты за дом, за жизнь в Провансе и за радости дружбы, пока Ребуль не предложил финальный тост за последнюю в сезоне спаржу, которая была назначена основным блюдом легкого ужина.
– А к спарже, – сказал Ребуль, – мы получим одно из фирменных блюд Альфонса – sauce mousseline[10], непревзойденный ко роль всего майонезного семейства. Если вы хорошо попросите, Альфонс, возможно, поделится с вами рецептом.
Альфонс был шеф-поваром во дворце Фа ро много лет, и за все это время Ребуль, по его собственным словам, ни разу не видел его без фартука. Круглый и жизнерадостный, Альфонс питал страсть к приготовлению сезонной еды. Ничего удивительного, что он с энтузиазмом поддерживал движение за развитие сельского хозяйства во Франции, надеясь, что однажды появится закон, который обяжет все рестораны ставить в меню не только продукты глубокой заморозки, требующие всего лишь подогрева перед подачей. «Вот тогда-то, – любил повторять он, – станет ясно, кто тут шеф, а кто истопник-любитель».
Пока они рассаживались за столом, Альфонс буквально нависал над ними – если при такой фигуре можно нависать.
– Альфонс, – сказал Ребуль, – что же это такое? Ты говорил, будет только спаржа, а стол накрыт для настоящего пиршества.
– Но, месье Ребуль, не спаржей единой жив человек. – Альфонс сиял, похлопывая себя по животу. – Поэтому после спаржи будет рыба, daurade, выловленная сегодня утром, с зеленым горошком и вашим любимым молодым картофелем, ну и, конечно, сыр. А на десерт я приготовил panna cotta…[11] – последовала короткая пауза, и Альфонс поцеловал кончики пальцев, – покрытую сверху жидкой карамелью и слегка подсоленную, bien sûr[12].
Альфонс хлопнул в ладоши, и его молодой помощник Морис вышел, неся спаржу и sauce mousseline, который многообещающе подрагивал в глубокой белой миске. Он был такой густой, что серебряная сервировочная ложка, которую воткнул в него Альфонс, осталась стоять торчком.
– Видите? – сказал он. – Так проверяется настоящий прованский mousseline. – С тщанием хирурга, проводящего тончайшую операцию, он разложил по тарелкам спаржу с соусом, пожелал всем bon appétit[13] и умчался обратно в кухню.
Отдав должное сливочному совершенству соуса, Ребуль нарушил молчание:
– А теперь мне хотелось бы услышать, чем вы занимались. Сэм, как там на Ямайке? Никогда не бывал.
– Прекрасно.
Рассказа Сэма о поездке, прерванного лишь новой порцией спаржи, хватило до появления второго блюда, после чего настала очередь Элены.
– Что ж, – произнесла она, – не хочу портить чудесный вечер, поэтому опущу подробности моего совершенно бесполезного визита к жертвам ограбления в Ницце. Достаточно сказать, что это было невесело. Жена в слезах, а муж прямо ходячий геморрой, и я убила полдня, не найдя ровным счетом ничего. – Она пожала плечами. – Так что, подозреваю, Ноксу придется заплатить.
Ребуль нахмурился:
– Никаких улик? Никаких повреждений? Никаких признаков взлома?
Элена покачала головой:
– Ничего. Мне дали копию полицейского отчета, но моего французского не хватает, чтобы прочесть.
– Может, мне попросить взглянуть Эрве?
Эрве, ставший другом Ребуля после того, как у них обнаружилась общая слабость к хорошим винам и марсельской футбольной команде, был ключевой фигурой в городской полиции.
– Думаешь, он его еще не видел?
Ребуль рассмеялся:
– Моя дорогая Элена! Ты-то должна помнить, что Марсель и Ницца, они как две разные страны, и у каждой своя полиция. Я сильно удивлюсь, если рапорт из Ниццы попадет вдруг на стол Эрве. Позволь мне по казать ему этот полицейский отчет, и посмотрим, что он об этом скажет.
Вечер, как и множество других вечеров, завершился бокалом вина на террасе под бархатным небом с видом на темную, безмятежную гладь Средиземного моря, раскинувшегося внизу.
– Это рай, – сказала Элена.
Ребуль засмеялся:
– Хорошо, что тебе нравится, потому что у вас будет точно такой же вид. И это напомнило мне… что я должен завтра позвонить notaire и узнать, можно ли назначить дату подписания договора. По счастью, с его слов получается, что дальше все пройдет без задержек.
– В этом нет ничего необычного?
– Тут все зависит от ситуации. Иногда продавец хочет получить основную часть суммы наличными, чтобы снизить налог. Это, само собой, незаконно, но такое случается. И тогда перед самым подписанием начинаются ритуальные танцы – мы это называем la valse des notaires[14]. Понятно, что сам notaire, будучи представителем закона, не может участвовать ни в чем подобном, поэтому, когда наступает момент подписания бумаг, у него возникает необходимость позвонить в другую контору. Или отлучиться в уборную. Или появляется другое достаточно важное дело, и он исчезает, пока наличные предъявляют и пересчитывают.
Сэм широко улыбнулся:
– А как он узнает, когда пора возвращаться?
– Ну, за пять минут можно пересчитать довольно много наличности. Если требуется дополнительное время, ему как-нибудь намекают. В любом случае вам об этом не нужно беспокоиться. Владелица сказала, что ее вполне устроит чек. – Ребуль поднялся, зевнул и потянулся. – Завтра утром звоню notaire.
Звонок оказался весьма успешным. Владелица дома, которая колебалась и тянула время несколько месяцев, теперь горела желанием подписать документы как можно быстрее из опасения потерять покупателей.
– Даже не знаю, что ей сказал notaire, – произнес Ребуль, вешая трубку, – но это явно подействовало. Она сегодня же вечером выезжает поездом из Парижа, а подписание назначено на завтра, в половине одиннадцатого утра.
Элена с Сэмом отправились на встречу с управляющим банком Ребуля, которому позвонили с просьбой проконтролировать перевод лос-анджелесских долларов в марсельские евро. Само собой разумеется, пояснил им управляющий, что, когда речь идет о столь значительных суммах, принимаются некоторые меры предосторожности, прежде чем будет выписан сертифицированный чек: необходимо предъявить паспорта, которые будут изучены и ксерокопированы. Расписка в трех экземплярах должна быть подписана и заверена. Ни одно «i» не должно остаться без точки. В конце концов, когда сертифицированный банком чек был сложен и надежно спрятан в сумочку Элены, они смог ли отметить победу бокалом шампанского в одном из баров с видом на Старый порт.
– Теперь я понимаю, каково быть под арестом, – сказала Элена. – Я уже ждала, что они потребуют с нас отпечатки пальцев, и ощущала себя почти преступницей, когда нам вручали чек.
Сэм поднял бокал:
– За домашнее блаженство. Волнуешься?
– Я знаю, что мы полюбим этот дом. Но тогда нам захочется все время там жить.
– Так разве не в этом весь смысл?
– Конечно. Но ведь мне придется бросить работу.
Сэм подался к Элене и взял ее за руку:
– Послушай меня. Последние два года работа вовсе тебя не радует. Пора двигаться дальше. В конце концов, можешь отправить на работу меня. Мы что-нибудь придумаем.
Брови Элены изумленно взлетели.
– Мистер Левитт, вы что, хотите, чтобы я сделалась женщиной на содержании?
Сэм просиял:
– Точно! Еще шампанского?
Последний гвоздь в гроб страховой карьеры Элены был вбит тем же вечером, когда из Лос-Анджелеса позвонил Фрэнк Нокс. Спросив – без особой надежды, – что ей удалось выяснить, Фрэнк умолк на несколько мгновений, прежде чем снова заговорить.
