Ночь взорвалась одобрительными возгласами, гости захлопали и застучали ножами по бокалам.
– Сегодняшний вечер устроен и для тех, кто остался здесь, чтобы удержать экономику на плаву и укрепить наш дух, в ожидании дня, когда любимые снова будут с нами на улицах Пенанга, на плантациях и у себя дома.
Отец взглядом выцепил меня из толпы. Подмигнул мне и сказал:
– А теперь подарок от господина Кху, члена моей семьи.
Над нами взвились пять пылающих копий, разрывая небо, чтобы впустить свет грядущего дня. Они поднимались все выше, словно желая занять место рядом со своими звездными собратьями. Наконец они поднялись до предела и в тот же миг взорвались каскадом пылающих цветов, каждый из которых дал начало следующему, словно передавая огонь по цепочке, отбрасывая свет на наши поднятые кверху лица. Толпа разразилась одобрительными возгласами, свистом и криками.
Именно в этот момент желудок сообщил мне, что я ничего не ел с самого начала вечера. Почувствовав чье-то приближение, я обернулся.
– Старику пора спать. – Рядом стоял дед.
– Вы ничего об этом не сказали, – сказал я, указывая на небо.
– Сюрприз для тебя, – сказал он с довольным лицом.
– Спасибо, – ответил я, надеясь, что дед поймет, что я имел в виду не только фейерверк.
Он без труда уловил смысл моих слов.
– Кстати, твои братья с сестрой мне понравились. В них нет никакой английской заносчивости. Я даже пальцем не пошевелил, а у меня появилось еще трое внуков.
– Иметь внуков – это так важно?
Я знал, что у китайцев внуки считались большой ценностью, иначе кто бы ухаживал за могилами и делал подношения из еды и ритуальных денег, так нужных в загробном мире? Но мне было любопытно услышать его точку зрения.
– Сможешь навестить меня завтра? Я остановился в доме твоей тети Мэй.
– Да.
Я знал, что не нужно давить на него с ответом. Он даст мне его так, как сочтет нужным.
– Приходи ближе к полудню.
С этими словами дед повернулся и ушел в дом.
Солнечный зной прополз по постели, заглянув мне в закрытые глаза, и в сон ворвались крики чаек. Я понятия не имел, когда закончился прием, знал только, что лег спать в третьем часу. Я посмотрел на комнатные часы. Было уже позднее утро.
Я встал, потянулся и вышел на балкон, где плитки пола с делфтским рисунком тут же обожгли мне ноги. На садовом газоне царил беспорядок, стулья были составлены один на другой, словно брошенные колоды карт на игорном столе, а опустевшие шатры печально хлопали свисавшими занавесями. Бокалы позвякивали от ветра. Море было таким ярким, что почти не имело цвета, представляя собой колеблющееся световое полотно.
На кухне Мин, готовившая завтрак, предложила мне чаю.
– Это был чудесный вечер, – сказала она, передавая мне чашку. – Дома я никогда не посещала ничего подобного.
– Спасибо. Тебе не нужно этого делать, пусть этим займется прислуга, – сказал я, когда она начала убирать со стола. – Когда назначена свадьба?
Ее глаза практически исчезли, когда она, подумав о женихе, улыбнулась полной любви улыбкой.
– Мы еще не советовались с прорицательницей. Она назовет нам дату. Если хотите, мы вас пригласим.
– Хочу, – сказал я, широко улыбнувшись. – Советуйтесь с любой прорицательницей, какая понравится, только не с той, что сидит в Храме змей.
Она подняла бровь.
– Почему? Она считается лучшей в Малайе. Я слышала, что к ней приезжают даже из Сиама и Бирмы.
– Уж поверь мне на слово.
– Хорошо, поверю. Чуть не забыла: ваш дед сказал, что пришлет за вами машину.
– Тогда не буду заставлять его ждать, – сказал я, поднимаясь. – Спасибо за чай. Буду ждать приглашения на свадьбу.
* * *
Машина остановилась у храма Гуаньинь на перекрестке Чайна-стрит. Мощенный гранитом двор храма, посвященного богине милосердия, был заполнен стайками сизых голубей, продавцами благовоний, цветочными лавками и людьми, вымаливавшими себе счастье. Под тяжелым занавесом из дыма от сотен тлеющих благовонных палочек храм казался ускользающим воспоминанием – то четким, когда память освежал ветер, то туманным, когда дым восстанавливал свою власть. Я считал, что мы войдем в дымное нутро храма, но дед сказал:
– Давай пройдемся.
Он задал неспешный темп, позволявший впитать уличную атмосферу, пока мы шли мимо индийских храмов; над их входами слой за слоем вздымался резной каменный орнамент, изображавший богов и бессмертных, раскрашенных яркими красками, а изнутри выплывал звон колокольчиков, в которые звонили священнослужители. Мимо толкали тележки лоточники-велосипедисты, выкрикивая названия своего товара. Улочки становились все уже и уютнее, мы вышли на Кэмпбелл-стрит и свернули на Кэннон-стрит. Вдоль крытых пассажей, которые местные жители называли «пятифутовыми проходами», расположенными перед входами в магазины, играли дети, и на деревянных табуретках сидели старики и старухи, надзиравшие за внуками и за всем миром. Со вторых этажей свисало развешанное на бамбуковых палках белье, просеивая солнечный свет и превращая его в раскиданные на нашем пути заплатки ярких и приглушенных тонов.
– Почему мне кажется, что мы идем по лабиринту внутри крепости?
– Это и есть крепость, тщательно замаскированная под перенаселенные улочки. Сюда только один основной вход, но я провел тебя по боковому. Ты находишься на улицах и земле клана Кху.
Я никогда в жизни не бывал ни на одной из этих улиц. Здесь было китайское сердце острова, совершенно мне чуждое. Я провел детство среди европейцев, но в то же время понимал слова, которыми обменивались женщины на маленьком рынке, и ругательства, которыми обменивались мальчуганы, игравшие в полицейских и воров, – эти слова неизменно относились к матери противника и интимным частям ее тела. Я испытал тревожное чувство, словно долго спал и вдруг проснулся, понимая язык, но не уклад жизни тех, кто на нем говорит.
Мы прошли по пассажу, крышей которому служил верхний этаж деревянного магазинчика, и вышли на яркий свет в вымощенный гранитом внутренний двор. В центре него стояло здание, которое выглядело так, словно его пересадили туда прямо из самого дремучего китайского мифа.
– Просто чудо, – сказал я. – Что это?
– Леон Сан Тхун, Храм дракона гор, построенный кланом Кху.
Дед объяснил мне важность клана. Каждый китаец принадлежал к какому-нибудь клану, обычно по происхождению из определенной деревни или, чаще, по фамилии. Такие сообщества были распространены там, где оседали китайские переселенцы, и создавались для защиты своих членов, разрешения споров и помощи неимущим. Кроме того, кланы организовывали обучение детей, медицинскую помощь и погребальные церемонии. Каждое такое сообщество принимало участие в религиозных празднествах согласно лунному календарю и много вкладывало в собственность и торговые предприятия, откуда извлекало доход, обеспечивавший его деятельность.
– Приехав в Малайю, я прежде всего пришел сюда. Я попросил напутствия у Совета старейшин и с благодарностью принял их помощь. Здания вокруг храма принадлежат ему самому. Люди, мимо которых мы прошли у входа, носят ту же фамилию, что и я. Здесь имеем право жить только мы, и никто другой.
Проходя мимо, я погладил двух львов из серого камня, охранявших храм.
– Помнишь тот двор, о котором я тебе рассказывал, по которому мы с отцом прошли в Запретном городе? Этот двор чем-то его напоминает, но намного меньше.
Многоярусная крыша храма по краям загибалась вверх, как кончики усов у сикхов, и сверху на нас смотрели грозди затейливых резных фигур – драконов, фениксов, дев, героев, богов, богинь, фей, мудрецов, животных, деревьев, дворцов – изящных, с тонкими чертами, как у фарфоровых кукол; каждая фигура отличалась совершенством и была проработана до мельчайших деталей: ресниц, складок на ткани, драконьих чешуек.
Пространство под карнизом тоже украшал резной орнамент, который окаменелыми лианами-ящерами спускался по поддерживавшим крышу колоннам. Если какое-нибудь здание опустить в глубину океана, как восточную Атлантиду, продержать его там несколько веков и вынуть, облепленное яркими кораллами и морскими наростами, то в сравнении с этим храмом оно все рано смотрелось бы бледно. С деревянных балок, почерневших от копоти благовоний, воскуряемых десятилетиями, горящих свечей и просто от времени, через равные промежутки свешивались фонари цилиндрической формы, покрытые красными письменами, и их кисти слегка подрагивали на жаре.
Мы поднялись по ступенькам и последовали за запахом фимиама во внутренний сумрак. Сквозь резьбу под карнизами туда-сюда сновали ласточки, словно каменные создания вдруг обрели жизнь.
Нас встретил старый смотритель, горбатый, в очках в толстой оправе и с выражением тяжкой думы на морщинистом лице. Он открыто уставился на меня, явно не понимая, что такой, как я, забыл в его храме.
