– Какие еще новости? – спросил Гарри.
– Никаких.
– И что же нам делать?
Корнелл пожал плечами.
– Мы не сможем выжить, если будем платить по две тысячи долларов в неделю. Нам нужно чудо.
– А если полчуда, а остальное сделаем сами?
– Я был бы рад и четверти, Гарри, но нам необходимо хоть что-то, хоть маленькая зацепка, хоть какая-то передышка. Я думаю об этом днем и ночью. Я близок к состоянию, которого достигают банкроты, когда готовы распродавать все, что имеют, за любые деньги.
– До этого мы еще не дошли.
– Гарри, плохо катиться вниз, когда ты стар, когда жизнь и так идет к концу.
Гарри знал Тони Агнелло с детства. Долгая дружба их отцов началась, когда те обнаружили, что у них много общего: один итальянец, другой еврей, они были одного возраста, и профессии у них были похожи, но, как говорил Мейер Коупленд, «крест-накрест». Вопреки тому, что можно было бы ожидать, итальянец шил рубашки, а еврей работал с кожей. Посещая мастерские друг друга, расположенные непосредственно одна над другой так высоко над землей, словно дома на деревьях, каждый из них чувствовал дело другого как свое, и оба считали, что выполняют одну и ту же задачу, хотя и «крест-накрест». Один шил рубашки из шелка или из египетского хлопка, другой производил портфели, кошельки, женские сумки и ремни. Их продукция часто продавалась в одних и тех же магазинах и покупалась одними и теми же людьми. Их главным желанием было не удовлетворить потребности рынка, с которыми они боролись и которых никто из них не мог полностью постичь, но соответствовать требованиям своего ремесла.
Поскольку Гарри был почти на десять лет старше Тони, ему часто поручали заботиться о малыше. Всякий раз, когда мальчики оказывались в мастерских своих отцов, как правило летом, Гарри освобождался от полировки кожи или изготовления коробок в почти мертвом воздухе, отец давал ему доллар и говорил: «Своди куда-нибудь «Антиноя». Пообедайте. Сходите в зоопарк. И принеси сдачу. Он там наверху сойдет с ума, слишком мал еще, чтобы шить».
И Гарри шел наверх, забирал Тони и выводил его в большой мир. Иногда они весь день катались в метро, глядя в переднее окно, как перед ними разворачиваются туннели. На Кони-Айленде они искали десятицентовики, застрявшие в трещинах тротуара. Однажды они вышли из поезда на станции Ван-Кортландт-парк и попытались идти туда, где, по их представлениям, должна была находиться Канада, оказавшаяся Йонкерсом. Даже сейчас, когда отцы умерли и оба побывали на войне, Гарри оставался старшим, а лицо у Тони, казалось, едва изменилось. Как и в детстве, у него были темные запавшие глаза, нежная улыбка и черные как смоль волосы, напоминавшие шкурку соболя. Он пополнел, но, с другой стороны, он никогда и не был худым.
– Что случилось? – спросил он, войдя в офис. – Опять девушки ушли?
Гарри и Корнелл были одни, как обычно в полдень.
– В чем сегодня секрет красоты, Тони? – спросил Корнелл.
– Никогда не увлекаться женщиной, которая держит змею, – без промедления ответил Тони.
– Ты, должно быть, знаешь это по собственному опыту? – удивился Корнелл.
– И по татуировкам. Их не было видно, пока она не разделась. – Из принесенного с собой пакета он вынул две бутылки пива, бутылку кока-колы и три глубоких и тонкостенных пищевых контейнера из фольги с герметичными белыми картонными крышками.
– Что ты принес? – спросил Гарри.
– Нечто пуэрто-риканское, – ответил Тони, не поднимая взгляда и быстро отделяя фольгу от картона ловкими портновскими пальцами. Поднялось и исчезло облачко пара, и остывающие блюда стали доступны. – Arroz con pollo[63].
– А салат?
– Тебе не нравится?
– Нравится, но в следующий раз захвати салат. Если я не поем салата, чувствую себя предателем родины.
– Сколько миль сегодня пробежал? – спросил Тони.
– Двенадцать.
– Двенадцать! – воскликнул Корнелл, чуть не подавившись.
– Зачем ты так издеваешься над собой? Зачем тебе это надо? – спросил Тони.
– Это держит меня в форме, и я не превращаюсь в Антиноя.
– Гарри, я где-то слышал, что война уже закончилась.
– А если другая начнется?
Тони был тугодумом, но всегда находил ответ.
– Ты будешь слишком стар.
– Но ты нет.
– Значит, ты поэтому бегаешь по двенадцать миль?
– Шесть за себя и шесть за тебя. Когда они поднимутся с задницы, немцы и японцы…
Они с удовольствием съели arroz con pollo, и эта часть беседы как будто закончилась, но потом, надолго приложившись к пиву, Тони сказал:
– Я так не думаю.
– Что ты не думаешь? – с налетом строгости, появлявшимся у него в присутствии младших, спросил Корнелл.
– Это будут русские.
– Кто бы это ни был, – сказал Гарри, – если меня снова в это втянут…
– Обязательно втянут, – сказал ему Корнелл, – ты же офицер.
– Я не хочу заново через все проходить. Это стоило мне слишком дорого.
– Надеюсь на это, – сказал Агнелло.
– Что ты имеешь в виду? – пристал к нему Корнелл. – На что ты надеешься?
– Что это будут не японцы.
Они подумали, что Тони так говорит потому, что служил на Тихом океане, и решили, что для бывшего клерка он берет на себя слишком много. Но он их удивил.
– Японцы нас спасут.
– Спасут что, Америку? – спросил Корнелл.
– «Рубашки Лексингтона», – сказал он, имея в виду свою архаично названную компанию.
– Как это? – спросил Гарри, отталкивая свой контейнер.
– Мы разбомбили их города и базы. Города сожжены, базы разрушены. Половина молодых мужчин убиты. Но против тутовых деревьев никто не воевал, и шелкопряды в армию не призывались. Даже когда Токио был в огне, они себе работали вдали, словно никакой войны и нет. И женщины, которые ухаживают за ними, прядут нити и ткут шелк, тоже не воевали. Вся эта чертова индустрия осталась нетронутой, за исключением нескольких фабрик, но их много в Корее, а что там может произойти? Через несколько месяцев мы будем получать шелк так дешево, что компенсируем рост затрат на оплату труда. Боже, благослови Японию.
– Ты, случайно, не в курсе, остались ли у японцев стада дешевых коров для производства кожи? – спросил Корнелл.
– Ага, – сказал Тони. – Не так просто выкарабкаться, правда? Но все получится. Наши отцы прошли через два кризиса. И мы сможем. Это даже не крах.
– Если осилим выплаты. Ты как итальянец получаешь скидку?
– С чего бы Микки Готлибу делать мне скидку за то, что я итальянец? Скорее он предоставит скидку вам.
– Так было раньше. А я говорю о Вердераме.
– Кто это?
– Тип, которому мы платим.
– С каких это пор швейные производства платят итальянцам? Это как если бы оптовики платили евреям. Я плачу Микки Готлибу. Как всегда.
– Готлиб мертв.
– Я так не думаю. Я платил ему на прошлой неделе. А ты кому платишь?
– Вердераме. Ты не платишь Вердераме?
– Нет. И никогда о нем не слышал.
– И сколько ты платишь?
– Как всегда, четыре сотни. А ты нет?
– Нет.
– О чем ты говоришь? – спросил Тони. – Я ехал в лифте с его подручными, это все те же парни Микки Готлиба, обходят этажи. Один сошел на втором, другой на третьем. Десять минут спустя оба пришли ко мне. Они работают на всех этажах. Кто такой Вердераме?
Когда Тони ушел, Корнелл попросил Гарри подождать, встал и, высокий, худой и старый, но по-прежнему сильный, вышел из кабинета так, что было ясно – он скоро вернется. Гарри изо всех сил пытался уразуметь ситуацию. В трудных обстоятельствах новые сведения часто обещают возможность выхода, но потом надежда оборачивается обманом. Он не хотел больше этих соблазнительных временных утешений, понимая, что на догадках далеко не уедешь.
Вернувшись, Корнелл сел так, будто хотел наказать стул.
– Мы единственные. Все остальные платят Готлибу. И расценки не поднимались. Я не знаю, кто занимается канцелярскими принадлежностями на шестом, но у них там все равно просто склад, а для всех остальных ничего не изменилось.
– Почему мы? Может быть, мы первые. Может быть, он собирается забрать все здание, этаж за этажом, а с нас просто начал.
– Сопоставь это с неоправданно высокими поборами, – сказал Корнелл, начиная понимать, а потом понял. – Это все для того, чтобы выдавить нас из бизнеса.
– Нет, – сказал Гарри, – спрашивать надо не «зачем», а «кто». Это киприот. Он был настолько самоуверенным и возбужденным, что я подумал: кто он такой, черт возьми? Мы только что выиграли войну в Европе, а он ходит тут с таким напыщенным видом, словно купил весь Нью-Йорк. Я даже имени его не помню.
– Маленький жирный тип в дорогом костюме?
– Зачем ему это? – спросил Гарри. – У них и так масса преимуществ.
– Может, потому, что мы легкая добыча, – задумчиво сказал Корнелл. – Непонятно. Может, его приятель доводится родичем Вердераме и предложил воспользоваться его услугами. Вердераме свое получит. Он этим каждый день занимается, только не убивает своих коров, а доит их. Что с того, если убьет всего одну? Фермеры так и делают. Все остальные будут молчать, раз режут не их. Это похоже на правду.
