Теперь они сидели рядом на шелковистом прохладном песке затененного склона последней перед океаном дюны, и им казалось, что их чувства будут длиться вечно. Далеко в море бесшумно скользил парус, со скоростью ветра двигаясь к горизонту. Безмятежный и одинокий, он в полном безмолвии направлялся в огромное открытое пространство.
– Если это смерть, – сказал Гарри, – то я жду ее с нетерпением. Признаюсь, когда вижу, как где-то вдали белый сияющий парус движется в тень, словно перемещаясь из этого мира в другой, мне хочется за ним последовать.
– Гарри, – сказала она, спеша вернуть его в реальность, – это парусник. Это не смерть. Не следуй за ним. Оставайся со мной, сколько сможешь.
– В этом вопросе не все зависит от нас, – сказал он, приходя в себя.
– Я понимаю. Но… просто забудь об этом. Знаешь, у нас есть парусник.
– Не знал.
– Есть! Ты можешь уйти на нем за горизонт и не умереть, а вернуться. Он стоит у нашего дома в штате Мэн. Длиной пятьдесят четыре фута – человек, который его построил, называл его «крепышом», и он не просто мореходный. На нем вокруг света можно ходить.
– Я не знал, что у вас есть дом в Мэне.
– У нас там какая-то хижина на острове Маунт-Дезерт. Яхту мы там держим летом. В октябре, после сезона ураганов, она уходит во Флориду.
– Во Флориде у вас тоже есть дом?
Она кивнула.
– А где у вас нет дома?
– Это нечестно. У нас дома только… – она принялась считать по пальцам, – только в Нью-Йорке, во Флориде, в Мэне и в Лондоне. Как равнобедренный треугольник.
– Треугольник с четырьмя углами.
– Как равнобедренный треугольник.
– Как называется яхта?
– «Криспин».
– Наверное, дорогая.
– Очень дорогая.
– Мне ничего такого не надо.
– Я единственный ребенок.
– Я знаю.
– Если ты на мне женишься, тебе придется научиться жить с богатством. Это тяжелая работа – хотя большинство людей этого не понимают, – потому что богатство легко может тебя разрушить. Ты оставишь все как есть?
– Оставлю что?
– Мои родители так и не знают, что ты еврей.
– Нет, но сейчас я очень занят… У меня большие проблемы в бизнесе, он почти разорен.
– Неужели?
– Да, вот так.
После минутной паузы Кэтрин сказала:
– Отец может решить эту проблему одним росчерком пера. Со временем и я смогу об этом позаботиться. Собственно, я думаю, что все можно решить прямо сейчас. Я не совсем уверена. Но ты же не позволишь.
– Если бы я позволил, ты бы вышла замуж за ничто-жество.
– Когда этот ужасный Руфус говорил гадости, а я, как дура, поддалась на его провокацию, почему ты не протестовал? Почему не защищался? Ты стыдишься?
– Это не стыд, а усталость.
– В неполные тридцать два?
– В неполные тридцать два. И я не позволю таким, как он, определять мое поведение и мешать мне жить так, как мне самому нравится. Некоторые думают, что обязаны бороться со всем, что им не нравится, и в итоге вся их жизнь превращается в сражение. Я хочу жить иначе. Сейчас вот я не чувствую, что должен отвечать на каждый вызов. Во всяком случае, это было бы невозможно. А потом, дело еще и в милосердии. Руфус, возможно, в самом ближайшем будущем преставится. У меня нет желания нарушать его последний земной покой.
– И поэтому ты оставил все как есть.
– Я оставил все как есть.
– А с моими родителями?
– Они будут возражать? Скажи мне.
– Я не знаю, что они будут делать.
– А что бы ты хотела, чтобы я сделал, Кэтрин? Объявил, когда подали омара: «Да, между прочим, я еврей, как вам это?»
– Ты мог бы придумать более изящный и тактичный способ.
– Я не чувствую себя виноватым.
– Я этого и не говорю. Я имею в виду, что они из другой эпохи и не любят тебя так, как я. Но они мои родители, и я их люблю. Что, если бы ты сказал своим отцу и матери, что собираешься жениться на христианке?
– Отца бы это расстроило: родословная в пять тысяч лет подходит к концу – не знаю, что бы он сделал. Но это не имело бы значения.
– У нас тоже есть родословная.
– Знаю. Но прежде чем сделать этот трудный шаг, я хотел бы по крайней мере не быть банкротом. Я никогда не смогу стать богатым, тем более что это никогда и не было моей целью, но одно дело если руки Кэтрин Томас Хейл просит еврей, а другое дело – еврей разорившийся.
– Сколько времени может потребоваться, чтобы все – уладить?
– Сейчас кажется, что вечность, но, если исправить положение не удастся, это не протянется дольше года, возможно, и намного меньше.
– Это слишком долго. Я хочу выйти за тебя побыстрее: лучше всего прямо сегодня. И вообще, за год они так или иначе все узнают и будут думать, что мы от них скрывали. Тебе придется придумать, как вести два боя одновременно.
Билли и Эвелин обычно выезжали из города рано вечером в пятницу, но в это раз дела задержали их в Нью-Йорке до субботнего вечера, когда в тихом доме их ожидал холодный ужин. В тот день отголоски южного шторма подняли волны до десяти футов и даже выше, и в ярком солнечном свете они ударяли в берег, как молоты. Кэтрин с детства называла такие волны вредными, ибо они нападали, словно всю жизнь копили злобу, превращая океан во врага и делая купание похожим на сражение с риском для жизни. Хотя европейцы не плавают в таких волнах, американцам это не указ.
Она вошла в прибой вместе с Гарри, хватаясь за него при виде особенно злобной и быстро приближающейся волны, как привыкла делать при менее сильном волнении, когда отец учил ее справляться с прибоем. В неистовых волнах она не стеснялась тянуться за помощью, потому что полагалась на него так же доверчиво и охотно, как и отдавалась на его милость.
После получаса напряженной борьбы она сидела на пляже, завернувшись в полотенце, и восстанавливала равновесие и ощущение земного притяжения, глядя на его поединок с разбушевавшимся океаном. Он находился в невыгодном положении, потому что постоянно оглядывался на нее и неверно рассчитывал, когда ударит следующая волна, ошибался, решая, нырнуть ли под нее или оседлать, поэтому просто боролся. Огромная стена воды нависала над ним, и он либо на мгновение погружался в ее студенистую массу, либо оставался на месте и исчезал на целую минуту в кипящей пене, которая опрокидывала его вверх тормашками и ударяла о жесткое песчаное дно.
Иногда он получал шлепок сзади от неожиданно изогнувшейся волны, щелкающей на манер кнута. Иногда ударял в ответ, словно океан мог это почувствовать. А иногда плыл, поймав волну и с трудом удерживаясь на ее гребне, прежде чем тот ломался, обрушивая его в пустоту с высоты в шесть и более футов, как если бы он прыгал со скалы. Наблюдая за ним, она знала, что он не просто ей подходит, но что он тот самый единственный человек, который только ей и нужен, что, хотя он обладает большим потенциалом, она вышла бы за него замуж, даже если бы он был не таким сильным и выносливым, потому что любит его. У него было все, что необходимо ее сердцу, и еще сила, укорененная где-то очень глубоко внутри.
Когда они вернулись с пляжа, она пошла приводить в порядок волосы и одеваться. Он нырнул в бассейн, чтобы смыть соль, причесался, надел рубашку и обулся. Сидя в сохнущих шортах цвета хаки на тиковой скамейке у бассейна в саду, он слушал плеск душа, под которым стояла Кэтрин. Сначала ее омоют водопады пены, затем она наденет чистую, выглаженную одежду, нанесет легкий макияж и выберет украшения – она теперь может носить так идущие ей бриллианты, сапфиры и золото. Через час она отдалится от моря, насколько это возможно, по-прежнему оставаясь вблизи. В конце концов она появится в саду такой грациозной, цивилизованной и величественной, что он представлял себе, как оторопеет все еще бушующая за дюнами Атлантика.
Он смотрел куда-то вдаль поверх полей, еще не вполне придя в равновесие и слыша внутри себя рев океана почти так же громко, как его подлинный отголосок, который ветер доносил в сад. Закрывая глаза, он не знал, где находится, словно еще не выбрался из бушующих волн. Мимо него быстро проплыло облако влажного, пахучего воздуха со второго этажа дома. Он услышал, как по полу в душе забарабанила вода, когда Кэтрин стала выжимать волосы. Затем звуки и запахи отступили, поскольку ветер поменял направление. Он медленно возвращался на землю, сидя в саду, который, словно изумруд, был вставлен в поля пропашных культур, дерзко посаженных рядом с – океаном.
На отдаленном поле, на границе дубов и дюн, он увидел пасущегося в тени оленя. Он знал, что с расстояния в триста ярдов может сразить его одним винтовочным выстрелом. Он сумел бы учесть дальность и превышение и сделать поправку на восточный ветер. Каким-то шестым чувством он угадал бы, собирается ли животное сделать шаг или будет стоять на месте. Но, даже будь у него винтовка, он не сделал бы этого заманчивого выстрела, ибо все свои навыки в стрельбе он применял для убийства людей и больше никогда не хотел брать в руки винтовку.
