Такие мгновения круто меняют жизнь людей.
Уверен: всему виной было мое присутствие в диспетчерской. Я знал характер сына, знал его слабости и недостатки. Однако свою работу он, как и я, делал безупречно. Я поехал в аэропорт Линтон, чтобы передать ему конверт с моим завещанием. Конечно, я мог бы оставить документ у него дома. Тем более что я тоже был рассержен таким приемом. Но где-то в глубине души у меня было желание еще раз его увидеть. Оказалось, что я приехал вовремя. В тот момент ваш самолет упал. Я слышал звук падения.
Есть состояния, для описания которых не годятся никакие слова. Я проходил специальное обучение и умею действовать собранно, даже если все вокруг погружено в хаос. К сожалению, мой сын поддался панике. Когда я вошел в диспетчерскую, он был там один. Обхватив голову, он раскачивался на стуле и повторял: «Что я наделал? Что я наделал?» Я велел ему запереть дверь и не мешать мне. Я быстро стер записи всех радиопереговоров. Как любой оперативник, я мыслил конкретно: нет записей – нет доказательств вины моего сына.
Я до сих пор не могу понять, чтó заставило моего сына вскочить и выбежать из диспетчерской. Внезапные поступки всегда кажутся нам алогичными. И всегда оставляют после себя множество вопросов.
В аэропорту уже знали о катастрофе с военным самолетом. Возникшая суматоха позволила мне уйти оттуда незамеченным, этому меня тоже учили. Уходя, я еще не знал, какие удары нанесет мне судьба в ближайшие минуты. Как вы, наверное, знаете, моего сына выбросило из машины, и к моменту приезда «скорой» он был мертв. Ваша жена осталась жива, но находилась в критическом состоянии. Я привык к миру, построенному на сдерживании и равновесии. Вплоть до того дня я никогда не думал о жертвах. Я выполнял задания и приказы. Но в тот день я создал ситуацию, жертвой которой стал мой сын и еще двое ни в чем не повинных людей – вы и ваша жена. Меня охватило доселе незнакомое чувство – раскаяние. Все мои мысли были только о том, как исправить то, что еще можно исправить.
Через неделю, на похоронах Эллиота, я увидел его друзей. Я даже не знал, что у него есть друзья. Они с большой теплотой говорили о нем и его уверенности в лучшем мире, ожидающем нас, когда мы покинем этот. По их словам, Эллиот верил в милосердие небес. Все это для меня явилось полнейшей неожиданностью.
Впервые в жизни я плакал о моем сыне.
Я отправился в Колдуотер, чтобы отдать долги – ему и вам. Я легко получил доступ к вашему послужному списку и изучил вашу биографию. Когда вы вернулись, я издали наблюдал за вами, за вашим общением с сыном и родителями. Я знал, что вы целыми днями просиживали в палате, где лежала тогда ваша жена. Когда вам предъявили обвинение, я кусал локти, зная, что ничем не могу помочь: ведь я уничтожил все доказательства вашей невиновности. Пока шло судебное разбирательство, газетчики изощрялись, придумывая все новые причины бегства Эллиота.
Совесть не давала мне покоя. Мистер Хардинг, я всегда был человеком действия. Зная, что моя жизнь близится к концу, я решил действовать. Купил дом неподалеку от Колдуотера, сменил имя и обзавелся новыми документами – там, где я работал, такое делается без особых хлопот. По счастливому стечению обстоятельств я узнал, что Сэм Дэвидсон собирается отойти от дел. Я купил часть акций похоронного бюро и стал его директором. Видя, что в своем горе я не одинок, и соболезнуя горю других, я находил в этом какое-то утешение. Я беседовал с родными умерших, выслушивал их запоздалые сожаления. Почти у всех было одно желание: еще хотя бы раз поговорить с тем, кого они любили. Оно перекликалось с моим, когда в тот роковой день я поехал к сыну на работу. И я решил подарить некоторым из них такую возможность. Осуществить свой последний акт сострадания и, быть может, дать вам и вашему сыну надежду, которая помогла бы вам обоим пережить потерю жены и матери.
Уверен, что сейчас, когда вы читаете мое письмо, вы уже знаете многие подробности. Знаете, чьи восемь голосов я выбрал, знаете время звонков и прочие детали. Но не рассчитывайте на впечатляющие доказательства. Мое прежнее начальство сделает все, чтобы замести любые сколько-нибудь важные следы. В том ведомстве, где я работал, никого из сотрудников никогда не считают бывшим. Возможно, мои прежние коллеги и будут несколько шокированы тем, с чем они столкнутся, но сделают все, чтобы выставить меня мелкой сошкой и сохранить вокруг меня покров тайны. Вам же, мистер Хардинг, я пишу об этом лишь потому, что никогда бы не смог искупить свою вину перед вами.
Возможно, вы считаете, что люди моей профессии не верят в Бога. Это не так. Не что иное, как истовая вера в Бога и Его поддержку, оправдывала все, чем я занимался на своей прежней работе. А то, что я делал в Колдуотере, было моим покаянием. Как и все мы, я умру, не узнав последствий своих действий. Но если звонки с небес привели хотя бы нескольких людей к вере, возможно, Господь будет ко мне милосерден.
Как бы то ни было, к тому моменту, когда мое письмо попадет к вам, я уже познаю тайну небес. Если бы я смог оттуда связаться с вами и рассказать об их существовании, я бы непременно это сделал, чтобы выплатить хотя бы ничтожную часть своих долгов. Но вместо этого я заканчиваю свое письмо тем же, чем и начал. Я прошу вас меня простить. Возможно, вскоре я смогу попросить прощения и у моего сына.
Прощайте.
Эллиот Грей-старший (он же Хорас Белфин)* * *
Как погасить в себе гнев? Как избавиться от ярости, к которой ты привык, как хромой привыкает к костылю? Вокруг ничего не изменилось. Салли вертел в руках прочитанное письмо. Его по-прежнему окружали стены комнаты, в которой он провел детство. Но злость и горечь, многие месяцы не оставлявшие его, куда-то уходили. Таяли, как сон. Эллиот Грей, кого Салли даже мертвым считал своим врагом, вдруг предстал в ином свете. Зная причины допущенной им ошибки, Салли, к своему удивлению, был готов его простить. Теперь он знал, куда исчезли записи его переговоров с Греем, знал оборотную сторону звонков с небес, столько времени державших Колдуотер под гипнозом. Даже Хорас перестал казаться ему чудовищем. Салли впервые увидел в нем несчастного, смертельно больного старика, потерявшего единственного сына и пытавшегося хоть как-то исправить то, что уже никогда не исправишь. «Иногда невиновного человека сажают в камеру. Вам, мистер Хардинг, это знакомо. А иногда… наоборот».
Салли еще раз перечитал письмо. Зацепившись за слова «восемь голосов», он невольно принялся их подсчитывать. Дочь Анеша Баруа – один. Бывшая жена Эдди Дукенса – второй. Деловой партнер Джея Джеймса – третий. Мать Тесс Рафферти – четвертый. Сын Джека Селлерса – пятый. Сестра Кэтрин Йеллин – шестой. Бывший работник Элиаса Роу – седьмой. Дочь Элвуда Джупса – восьмой.
Восемь.
А как же Жизель? Почему Хорас не упомянул ее? Забыл? Странно для человека его профессии. Салли вытащил мобильник и стал просматривать список входящих звонков. Журналист из «Чикаго трибьюн» звонил ему в семь часов сорок шесть минут. Салли нашел звонок с «неизвестного номера» – тот, что ненадолго вернул ему голос Жизели.
Семь часов сорок четыре минуты.
Порывшись в карманах, Салли нашел бумажку с номером Джека Селлерса, которую тот передал ему в больнице, и быстро набрал номер.
– Селлерс слушает.
– Это Салли Хардинг.
– Привет. С Рождеством вас.
– Спасибо. И вас тоже.
– Слушайте, я тут сижу с друзьями. Если хотите…
– Нет, благодарю. Я у своих.
– Хотите мне что-то рассказать?
– Попозже. Мне нужно кое о чем вас спросить.
– Спрашивайте.
– Меня интересует время смерти Хораса.
– Точное время я вам назвать не могу. Когда наши его обнаружили, он был уже мертв. Первым его нашел Рэй. Это было в шесть часов пятьдесят две минуты.
– Как вы сказали?
– Шесть часов пятьдесят две минуты. Это время Рэй указал в отчете.
А время звонка Жизели – 7:44.
– Вы уверены?
– Абсолютно.
У Салли закружилась голова. Он вспомнил, как ответил на ее звонок, думая, что звонит чикагский журналист: «Я уж думал, что потерял вас». И как в ответ услышал: «Ни в коем случае».
Ничего не объясняя Джеку, Салли отключился. Он побежал в гостиную, подхватил Джулза на руки и крепко прижал к себе.
Маленькие города сохраняют свой ритм вне зависимости от числа приезжающих и уезжающих. Конечно, приезжие способны на какое-то время изменить этот ритм, но не более того. Так случилось и с Колдуотером. Уехали грузовики, закрылись магазины и киоски. С каждым днем число приезжих неумолимо уменьшалось. Закусочная Фриды больше не работала круглые сутки, и в зале всегда имелись свободные места. Их хватало и на заснеженных улицах, и уже никто не спрашивал двадцать долларов за час парковки. Президент местного банка и мэр города в одном лице сидел у себя в кабинете, меланхолично постукивая карандашом по столу.
