Ему нравился шелест ее платья, ее мягкий, тихий голос и дивный запах лаванды, – казалось, это не отдушка, а ее собственный аромат. Да вот только, черт возьми, какой смысл во всех этих размышлениях? Он и на себя-то едва зарабатывает, на что содержать жену? Вот если бы у него были постоянные заказы, если бы он был уверен, что никогда не залезет в долги и что правый глаз никогда его не подведет! Впрочем, рано или поздно все наладится. Он отнесет в «Панч» свой очередной эскиз/рисунок, и Марк Лемон расхвалит его до небес – пообещает, что если Дюморье и дальше будет продолжать в том же духе, через сколько-то там лет его возьмут в «Панч» штатным сотрудником, и он выйдет из редакции с полудюжиной заказов и разве что не спляшет канкан прямо посреди улицы. Вот только не исключено, что потом, скажем через полмесяца, произойдет строго противоположное. В «Раз в неделю» решат сократить количество иллюстраций, в «Корнхилле» временно не окажется никакой работы, а новая газета «Лондонское общество» наймет блистательного молодого рисовальщика Фреда Уокера, стиль которого очень похож на стиль Кики, только в сто раз лучше, – вот какие страхи терзали молодого человека. Уокер был славный парень, щеголеватый и всегда одет с иголочки. Кики он очень нравился, вот только Уокер, наверное, и без заказов не умер бы с голоду, да и не мечтал жениться на самой лучшей девушке в мире.
Кики прожил в Лондоне уже почти год и многого добился, однако ему было еще очень далеко до положения «преуспевающего художника». Весна 1861 года принесла целую череду несчастий. Сначала удар постиг семью Уайтвиков – внезапно, после стольких лет, рухнуло их предприятие, и старики остались в очень стесненных обстоятельствах: вынуждены были перебраться в скромное жилье и больше не принимали.
В результате мечта о браке сделалась еще более несбыточной. А потом из Дюссельдорфа пришло письмо от Эллен: Джиги опять в беде, долги, как обычно, – и если долг не будет погашен, заимодавец поставит в известность его полковника. Кики отправил брату пять фунтов, в которых и сам сильно нуждался, и получил в ответ жизнерадостное письмо, в котором про деньги даже не упоминалось.
В апреле в Милфорде скончался горемычный Джордж Кларк, оставив беспомощную, растерянную вдову, восьмилетнего сына и очень скромную сумму денег. Смерть его стала для Эллен тяжким ударом, и она тут же поделилась печальной новостью с Луизой: «Я знаю, какие ты испытываешь чувства по столь прискорбному поводу. Несчастный брат очень страдал – опухали ноги, мучила одышка, однако, по счастью, скончался он тихо, как истинный христианин, и едва ли не последние его слова были: „Передай Эллен, что я очень счастлив“. Его душевным страданиям, как и физическим, пришел конец; я прекрасно знаю, что его тяготило его положение, притом что работа у него была прекрасная и весьма почтенная. Однако в Милфорде он чувствовал себя похороненным заживо, он сам говорил мне об этом, когда мы там гостили, и, не будь он обременен женой и ребенком, он наверняка вернулся бы на военную службу и уехал куда-нибудь в чужую страну – за ним ведь всегда оставался его чин капитана. Что теперь будет с Джорджи и Бобби, не знаю. Отец ее в Индии, а мать, насколько мне известно, живет в Брайтоне. Судя по всему, они ничего для нее делать не собираются: по моим сведениям, люди они крайне скаредные, и мать ее способна потратить сто гиней на бальное платье, но дочери она не дала денег даже на дорогу из Милфорда, так что понятно, чего от них ожидать. Полагаю, Джорджи захочет приехать в Дюссельдорф и поселиться вместе со мной и с Изобель, но мне этот план не представляется удачным. Сын ее не сможет получить здесь достойное образование, я же не уверена, что ее общество пойдет на пользу моей дочери, не говоря уж о том, что в итоге все расходы по их содержанию лягут на меня, а мне, как тебе известно, это не по средствам. Мне едва хватает денег на то, чтобы прилично одевать дочь, – она очень много бывает в обществе и вообще самая популярная девушка в Дюссельдорфе. Немецкие принцы сходят по ней с ума; увы, ни у кого из них нет денег. Мы, разумеется, не можем устраивать у себя приемы, однако к нам захаживает на чай принц Голштинский – явился на днях и застал меня за разговором с портнихой Изобель: вокруг клубы белого муслина, а вся комната завалена обрезками и лоскутками. Но он, надо тебе сказать, так хорошо воспитан, что не заставил меня испытать смущение. Он сообщил, что, по всей вероятности, дочь его брата (наследника датского престола) выйдет замуж за принца Уэльского. Ей всего семнадцать, и она, по его рассказам, очень хороша собой[97]. Если бы у Изобель было хотя бы небольшое состояние, она без труда нашла бы себе мужа – иными словами, имела бы возможность познакомиться с каким-нибудь богатым англичанином, вот только, увы, богатые англичане в Дюссельдорф не ездят. Я очень страшусь, что она скоро подурнеет, и тогда уж никто ее замуж не возьмет. Про Кики теперь упоминают в газетах, и на днях один джентльмен спросил у Изобель, не сестра ли она подающему надежды молодому иллюстратору из „Панча“. Меня это радует. Судя по всему, он очень сблизился с Эммой Уайтвик. Она всем хороша, вот только не из той семьи, с которой хотелось бы породниться, тем более что они сильно обеднели и вряд ли смогут ее обеспечить; так что партия совершенно неподходящая. Впрочем, Кики очень переменчив. В прошлом году, примерно в это же время, он был очарован мисс Льюис – она, как мне кажется, до сих пор его не забыла. Впрочем, всеми этими разговорами несчастного моего брата не вернешь. Я все время думаю о нем, о его оставшейся без поддержки семье. Если со мной что-то случится, как станет жить Изобель? Эта мысль терзает меня постоянно. Напиши, дорогая Луиза, наставь меня. И вот еще что – не смогла бы ты оплатить этот небольшой долг Эжена? У меня сейчас нет решительно ничего. Мы даже пьем чай без сахара, а вина я уже сто лет не видела; выгляжу как дряхлый скелет и так слаба…»
Луиза, которая ради Эжена давно уже уреза́ла себя в чем могла и к сахару не прикасалась лет десять, тут же послала ему денег и, несмотря за замучивший ее ревматизм, из-за которого почти не выходила из комнаты, сумела доковылять до церкви и поставить свечу за упокой Джорджа Кларка, воспоминания о котором навсегда остались для нее окрашенными в цвета несбывшегося.
Овдовевшая Джорджи стала для всех Дюморье источником постоянных треволнений. В письмах к Кики Эллен, почитай, только о ней и говорит – не мог бы он выяснить, чем ей готова помочь ее семья? Кики, страшно занятого – «Панч» заказал ему серию рисунков, – против воли втянули в эти обсуждения, и ему пришлось съездить в Брайтон и повидаться с несчастной теткой.
Она похудела и облачилась в траур (капор шел ей чрезвычайно), но выглядела вовсе не такой подавленной, как он ожидал, хотя и постоянно крутила в руках нелепые кружевные платочки. Она смертельно обиделась на родителей, которые не соглашались выделить ей достаточно денег, чтобы обосноваться в Лондоне, и твердо решила вернуться в Индию, где жил ее брат. Бобби, заметила она между делом, можно оставить здесь, поместив в военное училище. Бобби, запуганный восьмилетний мальчик с бегающим взглядом, мрачно покосился на кузена из-под ресниц и ничего не сказал.
Кики понятия не имел, что ей посоветовать, и опрометчиво заметил, что тетя Джорджи с маленьким Бобби могли бы несколько месяцев погостить в Дюссельдорфе, у его родных, прежде чем принять окончательное решение касательно Индии. Джорджи тотчас же ухватилась за это предложение. Нет лучшего способа поправить ее пошатнувшиеся нервы, сказала она. И разумеется, Кики должен их туда отвезти, возгласила она, хлопая ресницами. Кики тут же возразил, что у него нет денег на такую поездку. Вздор, отрубила его тетушка, она покроет все расходы. Кому, как не тетке, о нем позаботиться? Кики вспыхнул, потупился. Да, не дело, если Джорджи поедет одна, без присмотра; правда и то, что он с удовольствием повидался бы с матерью и сестрой после годичной разлуки.
– Поглядим, что скажет на это мама, – вывернулся он наконец.
Джорджи одарила его сияющей улыбкой, а потом, вспомнив, что она вдова, слегка понурилась и приложила платочек к глазам; выглядела она при этом такой хрупкой и несчастной, что, попроси она отвезти ее к антиподам, Кики согласился бы и на это.
Он вернулся в Лондон, пытаясь понять, связал ли уже себя обязательствами касательно Дюссельдорфа, а потом вспомнил, к вящему своему стыду, что Льюисы по-прежнему там, никуда не делись, и, по словам Изобель, старшая мисс Льюис все еще не залечила своего разбитого сердца и все еще ожидает от него предложения.
Как это будет мучительно! Нет, он положительно не может ехать в Дюссельдорф, пока Льюисы там. Чтобы отрешиться от всех этих забот, он пошел пообедать к Уайтвикам, а после обеда повел Эмму на дневное представление «Рюи Блаза»[98].
День был погожий, и после спектакля они решили пешком дойти до ее дома на Риджент-стрит. Эмма выглядела даже очаровательнее обычного и так искренне сочувствовала Кики, что сердце его растаяло окончательно – при каждом взгляде на нее у него подгибались колени. Он не смог долее сдерживаться и напротив универсального магазина Питера Робинсона предложил ей стать его женой.
