– Тернер…
Остановив сводку новостей, он повернулся и увидел в дверном проеме Энджи.
– Как ты себя чувствуешь, Энджи?
– Нормально. Мне ничего не снилось. – Она зябко завернулась в кофту, глянула на него из-под обвисших каштановых прядей. – Бобби показал мне, где тут душ. Там что-то вроде раздевалки. Я сейчас туда вернусь. На голове у меня черт-те что.
Тернер пересек комнату и положил ей руки на плечи:
– Ты держалась молодцом. Скоро ты отсюда выберешься.
Передернув плечами, дочь Митчелла скинула его руки.
– Отсюда? И куда же? В Японию?
– Ну, может, не в Японию. Может, не в «Хосаку»…
– Она поедет с нами, – сказал из-за ее спины Бовуар.
– И зачем бы это?
– Затем, – сказал Бовуар, – что мы знаем, кто ты. Эти твои сны совершенно реальны. В одном из них ты встретила Бобби и спасла ему жизнь, отрезала его от черного льда. Ты сказала тогда: «Почему они делают это с тобой?»
Глаза Энджи расширились, взгляд метнулся к Тернеру, потом назад к Бовуару.
– Это очень долгая история, – продолжал Бовуар, – интерпретировать ее можно по-всякому. Но если ты поедешь с нами – а мы возвращаемся назад в Новостройки, – наши люди многому тебя научат. Мы передадим тебе то, чего не понимаем сами, но, возможно, поймешь ты…
– Почему?
– Из-за цепей в твоей голове, – серьезно покивал Бовуар и подтолкнул вверх к переносице свою пластиковую оправу. – Никто не станет принуждать тебя оставаться у нас против твоей воли. На самом деле мы здесь лишь для того, чтобы служить тебе…
– Служить мне?
– Как я уже сказал, это долгая история… Что думаете, мистер Тернер?
Тернер пожал плечами. Он понятия не имел, куда еще ей податься, а «Маас», без сомнения, выложит любые деньги, чтобы заполучить ее обратно – живой или мертвой, да и «Хосака» тоже.
– Возможно, это наилучший выход, – сказал он.
– Я хочу остаться с тобой. – Энджи повернулась к Тернеру. – Мне понравилась Джекки, но потом она…
– Не важно, – отозвался Тернер. – Я знаю. – («Ничего я не знаю!» – безмолвно кричал он.) – Я еще свяжусь с тобой… – («Я никогда больше тебя не увижу».) – Но есть еще кое-что, и будет лучше, если я скажу тебе прямо сейчас. Твой отец мертв. – («Он покончил с собой».) – Его убили люди из службы безопасности «Мааса»; он задерживал их, пока ты уводила дельтаплан с плато…
– Это правда? Что он их задерживал? Я хочу сказать, я вроде чувствовала, что он мертв, но…
– Да, – сказал Тернер. Вынув из кармана черный конверт Конроя, надел ей на шею шнурок. – Здесь досье-биософт. Это тебе на будущее, когда ты станешь старше. Оно не расскажет тебе всего целиком. Помни об этом. Ничто никогда не дает полной правды…
Бобби стоял у бара, когда этот высокий выходил из конторы Джаммера. Высокий прошел прямо туда, где раньше спала девушка. Подобрав свою драную армейскую куртку, надел ее, потом подступил к краю сцены, где лежала Джекки, казавшаяся такой маленькой под черным пальто. Высокий запустил руку под куртку и вытащил пушку, огромный «смит-и-вессон», тактический образец. Открыв барабан, извлек патроны, ссыпал их себе в карман, а потом положил пушку возле тела Джекки. Положил так осторожно, что та даже не звякнула.
– Ты хорошо поработал, Граф, – сказал он, поворачиваясь лицом к Бобби, руки глубоко в карманах куртки.
– Спасибо, друг. – Сквозь оцепенение Бобби все же испытал прилив гордости.
– Пока, Бобби. – Высокий подошел к двери и начал один за другим пробовать различные замки.
– Хочешь выйти? – Бобби поспешил к двери. – Вот так. Джаммер мне показывал. Уходишь, старик? Куда собираешься?
И вот дверь открыта, и Тернер уходит прочь мимо заброшенных, опустевших лавок.
– Не знаю! – не оборачиваясь, крикнул он Бобби. – Мне нужно сначала купить восемьдесят литров керосина, а потом я подумаю…
Бобби смотрел ему вслед, пока тот не исчез. Судя по всему – вниз по мертвому эскалатору. Потом закрыл и запер на все замки дверь. Стараясь не смотреть на сцену, он зашагал к конторе Джаммера и заглянул внутрь. Энджи плакала, уткнувшись в плечо Бовуару, и Бобби почувствовал удививший его самого укол ревности. Телефон зациклило, и за спиной Бовуара по кругу бежала все та же сводка новостей.
– Бобби, – окликнул его Бовуар, – Анджела какое-то время поживет в Новостройках. Не хочешь тоже перебраться к нам?
За спиной Бовуара на экране появилось лицо Марши Ньюмарк, Мамы-Марши, его матери:
«…На более жизнеутверждающей ноте: полиция предместья Нью-Джерси сообщает, что местная жительница, чье кондо недавно взорвали, была крайне удивлена, вернувшись вчера вечером и обна…»
– Ага, – поспешно сказал Бобби, – конечно, друг.
– Она хороша, – сказал два года спустя администратор съемочной группы, неторопливо макая корочку пористого деревенского хлеба в озерцо масла, собравшегося на дне миски с салатом. – По-настоящему. Схватывает все на лету, эта твоя новая дублерша. Надо отдать ей должное, не так ли?
Рассмеявшись, звезда взяла со стола стакан охлажденной рецины.
– Ты ведь ненавидишь ее, правда, Робертс? Она для тебя слишком удачлива, да? Не сделала пока ни одного неверного шага…
Они опирались о шершавый камень балюстрады, глядя, как вечерний паром уходит к Афинам. Двумя террасами ниже в сторону гавани на нагретом солнцем водяном матрасе лежала обнаженная девушка. Раскинув руки, она будто обнимала то, что осталось от заходящего солнца.
Забросив пропитанную маслом корочку в рот, администратор облизал узкие губы.
– Отнюдь, – сказал он. – Я не ненавижу ее. И минуты так не думай.
– А вот и ее дружок, – заметила Тэлли, когда на плоской крыше под ними появилась вторая фигура: темноволосый парнишка был одет в свободный, небрежно дорогой французский спортивный костюм; он подошел к матрасу и, присев возле девушки, коснулся ее плеча. – Она прекрасна, Робертс, не правда ли?
– Ну, – отозвался администратор, – я видел ее фотографии «до». Пластическая операция, не более того. – Он пожал плечами, все еще не сводя глаз с юноши.
– Если бы ты где-нибудь увидел мои фотографии «до», – сказала она, – я бы кое с кого шкуру спустила. Но в ней что-то есть. Хорошие кости, основа… – Она отпила вина. – А вдруг это она? «Новая Тэлли Ишем»?
Администратор снова пожал плечами.
– Только погляди на этого недоноска, – сказал он. – Ты знаешь, что он получает почти такое же жалованье, как я сейчас? И как он его отрабатывает? Телохранитель… – Его рот сжался в тонкую кислую линию.
– Помогает ей быть счастливой, – улыбнулась Тэлли. – Мы получили их в одном флаконе. Это обязательный пункт ее контракта. Сам знаешь.
– Терпеть не могу этого маленького ублюдка. Только-только с улицы – сам прекрасно это знает и плюет на всех. Он просто мешок с неприятностями. Знаешь, что он возит в своем багаже? Киберпространственную деку! Нас вчера на три часа задержали на турецкой таможне, когда нашли эту чертову штуку… – Он покачал головой.
Парнишка встал, повернулся и отошел к краю крыши. Девушка села, глядя на него, смахивая со лба непослушные волосы. Он стоял там долго, уставившись на двойной, расходящийся веером след в кильватере афинского парома. И ни Тэлли Ишем, ни администратор, ни Энджи не знают, что он видит сейчас серую волну барритаунских кондо, увенчанную темными башнями Новостроек.
Девушка встала, пересекла крышу и, встав с ним рядом, взяла его за руку.
– Что у нас на завтра? – спросила наконец Тэлли.
– Париж, – ответил администратор, беря с каменной балюстрады кожаную папку от «Гермеса» и машинально пролистывая тонкую пачку желтых распечаток. – Некая Крушкова.
– Я ее знаю?
– Нет, – сказал он. – Это раздел «Искусство». Она заправляет одной из двух самых модных парижских галерей. Информации не так много, хотя мы раскопали многообещающий намек на какой-то скандал в начале ее карьеры.
Не обращая на него внимания, Тэлли кивнула. Звезда смотрела, как ее ученица кладет руку на плечо парнишке с темными волосами.
Когда мальчику исполнилось семь, Тернер взял старый, с пластиковым прикладом, винчестер Руди, и они вдвоем отправились в путешествие по старому шоссе, а потом через лес на поляну.
Поляна и без того была особым местом: мать приводила его сюда год назад и показывала самолет, настоящий самолет, спрятанный среди деревьев. Самолет потихоньку погружался в глину, но можно ведь просто посидеть в кабине, делая вид, что летишь. Это секрет, сказала мать, и о нем можно рассказывать только отцу, и никому больше. Если положить руку на пластиковую шкуру самолета, шкура со временем изменит цвет, оставив отпечаток твоей руки, точь-в-точь под цвет ладони. Но тут мать стала совсем странной, и заплакала, и захотела говорить о дяде Руди, которого он не помнил. Дядя Руди… ну, он относился к тому, чего мальчик совсем не понимал, как, скажем, некоторые из шуток отца.
