Ознакомительная версия.
Ка взял сигареты, а зажигалку не взял.
– Если я отдам ему зажигалку, Ладживерт поймет, что я заходил к тебе.
– Пусть поймет.
– Тогда он поймет, что мы разговаривали, и спросит о твоем решении. А между тем я не смогу ему сказать, что сначала повидал тебя и ты согласилась снять платок, чтобы спасти его.
– Из-за того, что он на это не согласится?
– Нет. Ладживерт умен и обладает здравым смыслом в достаточной мере, чтобы согласиться на то, чтобы ты сняла платок для его спасения, и ты знаешь об этом. Но с чем он не согласится, так это с тем, что об этом спросили сначала не у него, а у тебя.
– Но это не только политический вопрос, это и вопрос человеческих отношений, связанных со мной. Ладживерт поймет это.
– Ты же знаешь, Кадифе, что даже если он и поймет, то захочет быть первым, кто примет решение. Он турецкий мужчина. И к тому же исламист. Я не могу пойти к нему и сказать: «Кадифе решила снять платок, чтобы тебя освободили». Он должен думать, что сам принял решение. Тогда я расскажу ему о предварительном решении снять платок, которое будет заключаться в том, что ты притворно наденешь парик, или о телевизионном монтаже. Он сразу убедит себя в том, что ты спасаешь свое достоинство и это будет выходом из ситуации. Он не пожелает даже вообразить себе те темные места, где не совпадает твое понимание чести, не терпящее никакой фальши, с его практическим представлением о чести. Он вовсе не захочет услышать, что, если ты снимешь платок, ты сделаешь это честно, не прикидываясь.
– Ты завидуешь Ладживерту, ты его ненавидишь, – сказала Кадифе. – Ты его даже человеком не считаешь. Ты как те светски настроенные люди, которые считают, что все, кто не европеизирован, примитивны, безнравственны, низший класс и сделать из них людей можно с помощью побоев. Тебя обрадовало то, что я склоню голову перед военной силой ради спасения Ладживерта. Ты даже не пытаешься скрыть эту аморальную радость. – В ее глазах горела ненависть. – Раз уж по этому вопросу сначала должен принять решение Ладживерт, то почему ты, еще один турецкий мужчина, после Суная не пошел прямо к Ладживерту, а сначала пошел ко мне? Хочешь, я скажу? Потому что ты хотел сначала увидеть, как я по собственному желанию склоню голову. А это дало бы тебе превосходство перед Ладживертом, которого ты боишься.
– Правда, я боюсь Ладживерта. Но то, что ты сказала, несправедливо, Кадифе. Если бы я сначала пошел к Ладживерту и, как приказ, сообщил тебе его решение, чтобы ты сняла платок, ты бы не последовала его решению.
– Ты уже не посредник, ты человек, который сотрудничает с тиранами.
– Кадифе, я не верю ни во что, кроме необходимости без проблем уехать из этого города. И ты теперь ни во что не верь. Ты всему Карсу доказала, что умная, гордая и смелая. Как только выберемся отсюда, мы уедем с твоей сестрой во Франкфурт. Для того чтобы стать там счастливыми. Я говорю, делай то, что тебе нужно, чтобы быть счастливой. Вы с Ладживертом сможете жить весьма счастливо как политические эмигранты в каком-нибудь европейском городе, выбравшись отсюда. Я уверен, что и твой отец приедет следом. А для этого прежде всего тебе необходимо мне доверять.
Пока он говорил о счастье, слезы, переполнявшие глаза Кадифе, закапали ей на щеки. Улыбаясь так, что это пугало Ка, Кадифе быстро стерла слезы ладонью.
– Ты уверен, что моя сестра уедет из Карса?
– Уверен, – сказал Ка, хотя он вовсе не был уверен.
– Я не настаиваю, чтобы ты отдал зажигалку и сказал, что сначала видел меня, – сказала Кадифе надменно и снисходительно, как принцесса. – Но я хочу быть совершенно точно уверенной в том, что, когда я сниму платок, Ладживерта отпустят. Гарантий Суная или какого-нибудь другого человека недостаточно. Все мы знаем Турецкое государство.
– Ты очень умна, Кадифе. Ты – человек, который больше всех в Карсе заслуживает счастья! – сказал Ка. Вдруг ему захотелось сказать: «И еще Неджип заслуживал», но он тотчас об этом забыл. – И отдай мне зажигалку. Может быть, если будет удобно, я отдам ее Ладживерту. Доверься мне.
Когда Кадифе протягивала ему зажигалку, они неожиданно обнялись. В какой-то момент Ка с нежностью ощутил в своих руках тело Кадифе, более легкое и изящное, чем у ее сестры, и с трудом сдержался, чтобы не поцеловать ее. В тот же миг в дверь быстро постучали, и он подумал: «Хорошо, что я сдержался».
В дверях стояла Ипек, она сказала, что приехала военная машина, чтобы забрать Ка. Пытаясь понять, что происходит в комнате, она долго, мягко и задумчиво смотрела в глаза Ка и Кадифе. Ка вышел, не поцеловав Ипек. Обернувшись в конце коридора со смешанным чувством вины и победы, он увидел, что сестры обнялись.
35
Я не являюсь ничьим агентом
Долгое время Ка не покидал образ Ипек и Кадифе, обнимавшихся в конце коридора. Когда военная машина, где он сидел рядом с водителем, остановилась на углу проспекта Ататюрка и проспекта Халит-паши, перед единственным в Карсе светофором, Ка с высокого сиденья увидел на втором этаже старого армянского дома, поодаль, сквозь щель между непокрашенной створкой окна, открытой для свежего воздуха, и занавеской, колыхавшейся от легкого ветра, – увидел вмиг, как в рентгеновских лучах, – все детали тайного политического собрания, проводившегося внутри, и, когда взволнованная белокожая женщина отодвинула рукой занавеску и в гневе закрыла окно, с поразительной точностью предположил, что происходит в освещенной комнате: два опытных боевика из числа лидеров курдского националистического движения Карса пытались убедить одного официанта чайной, старший брат которого был убит во время вчерашних ночных налетов и который сейчас обливался потом рядом с печью из-за облепившей все его тело изоляционной ленты марки «Газо», что он сможет легко войти в Управление безопасности на проспекте Фаик-бея через боковую дверь и взорвать бомбу, которая была на нем.
В противоположность тому, что предположил Ка, военный грузовик не свернул ни к этому Управлению безопасности, ни к помпезному зданию Центра национальной безопасности, сохранившемуся с первых лет республики, которое было чуть впереди, а, не сворачивая с проспекта Ататюрка и проехав проспект Фаик-бея, приехал в военный штаб, расположившийся прямо в центре города. Этот участок, где в 1960-х годах проектировали большой Центральный парк, после военного переворота в 1970-е годы был обнесен стеной и превращен в квартал, застроенный жилищами военных, вокруг которых дети катались на велосипедах среди чахлых тополей, новыми штабными строениями и учебными полосами препятствий, и таким образом дом, в котором останавливался Пушкин во время своего путешествия в Карс, и конюшни, которые спустя сорок лет после этого царь приказал построить для казачьей кавалерии, были спасены от разрушения (о чем написала близкая военным газета «Хюр-Юрт»[60]).
Камера, в которой держали Ладживерта, была совсем рядом с этими историческими конюшнями. Военный грузовик высадил Ка перед старым, прекрасной архитектуры каменным зданием у склонившихся от тяжести снега ветвей старой дикой маслины. Внутри два вежливых человека, которые, как правильно понял Ка, были сотрудниками НРУ, прикрепили ему на грудь изоляционной лентой марки «Газо» примитивный по меркам 1990-х годов диктофон и показали, как его включать. В то же время они советовали вести себя так, будто он был расстроен из-за того, что сидевший внизу задержанный попал сюда, так, будто он хочет ему помочь, и совершенно без всяких шуток внушили ему, чтобы он заставил задержанного признаться в преступлениях, которые он совершил и организовал, записывая эти признания на пленку. Ка даже не подумал о том, что эти люди могли не знать главной причины, из-за которой его прислали сюда.
На нижнем этаже маленького каменного здания, служившего в царские времена штабом русской кавалерии, куда вела холодная каменная лестница, находилась довольно большая, лишенная окон камера; в нее сажали совершивших дисциплинарные нарушения. Эта камера, которая в республиканский период какое-то время использовалась как склад, а в 1950-е годы как образец убежища на случай атомной войны, показалась Ка гораздо более чистой и удобной, нежели он себе представлял.
Хотя камера была довольно хорошо согрета электрическим обогревателем фирмы «Арчелик», который некогда подарил военным для удобства Мухтар, главный торговый представитель фирмы, Ладживерт, читавший книгу, лежал на кровати, натянув на себя чистое военное одеяло. Увидев Ка, он встал с кровати, надел ботинки, из которых были вытащены шнурки, и с официальным видом, но все же улыбаясь, пожал ему руку и указал на столик из искусственного дерева у стены с решимостью человека, готового к деловым переговорам. Они сели на стулья по краям маленького стола. Ка, увидев на столе оцинкованную пепельницу, до краев заполненную окурками, вытащил из кармана пачку «Мальборо» и протянул Ладживерту, сказав ему, что он выглядит совершенно спокойным. Ладживерт сказал, что его не пытали, и спичкой зажег сначала сигарету Ка, а потом свою.
Ознакомительная версия.
