Попозже в тот вечер он собирался сводить Франческу в лес. Он хотел показать ей успехи двух лисят, родившихся минувшей весной. Теперь они повзрослели и стали самостоятельными. Мать предоставляла им свободу действий, но братья еще стремились побольше быть друг с другом.
Он откинулся на спинку кресла, закрыл книгу. Решил позволить себе последнюю сигарету за день.
Иногда идет год за годом, и ничего не происходит, пока в один прекрасный день не поймешь, что изменилось все. А ты и не заметил. Контини в последнее время следил за отпрыском богатой семьи из Лугано, который стремился уйти из-под опеки своих родственников. Сыщик следовал за ним по адскому кругу ночных клубов, пока родители не сочли, что пора положить конец похождениям. Потом Контини проверял биографические данные нескольких служащих страховой компании. А теперь ждал следующего шанса.
Он глубоко затянулся. Серый кот выскочил из кустов и, прежде чем зайти в дом, потерся о ножки кресла. Что-то ты невесел, Контини. Что ж ты хочешь, котяра, не знаю, что бы еще для себя изобрести.
Не думать об этом… Нелегкое дело. Прошлой зимой в какой-то момент он решил разобраться со своим прошлым и понял, что его жизнь похожа на тайник, переставший быть тайным. Контини было почти сорок лет, и он знал, что долгие летние вечера могут навевать опасные размышления. Он научился заглушать их бокалом-другим вина, рассеивать мысли в сигаретном дыму.
Но чаще всего достаточно подумать о прошлом, чтобы накликать неприятности.
Гость не позвонил в звонок, не заявил о себе издалека. Он материализовался в двух шагах от веранды, отчего у кота шерсть встала дыбом. Контини моргнул и положил сигарету.
– Вы кого-то ищете?
– Элию.
Молчание. Кто же это называет его по имени? Сыщик встал с кресла, чтобы получше разглядеть лицо мужчины. Даже Франческа называла его Контини. Это имя – Элия, этот голос знаменовали собой прошлое. И предупреждали: что-то не в порядке.
– Кто ты?
– Не помнишь? Жан Сальвиати.
Контини не ответил. Он снова сел, взял сигарету. Выпустил облачко дыма, словно хотел скрыть ответ.
– Жан, – пробормотал он. – Ты еще жив…
– Похоже на то. Можно присесть?
Сальвиати пододвинул кресло из ивовых прутьев к креслу Контини и сел, кладя руки на колени.
– Я попал в беду, Элия. Уехал, но пришлось вернуться.
– Живешь во Франции?
– Да.
– И что…
– Садовником работаю.
– А.
Перед тем как заговорить, Сальвиати тяжело вздохнул.
– Слушай, Элия, я знаю, что, может быть, зря к тебе пришел. Знаю, что мы много лет уже не виделись, что я свалился как снег на голову и что… что ты полицейский, а я…
– Я частный сыщик. Кражами не занимаюсь.
– Я тоже. Тоже больше не занимался ими… Последние слова Сальвиати застряли у него в горле, и собеседники замолчали. Сальвиати прокашлялся, вынул трубку и табак.
– Выпьешь что-нибудь?
– У тебя есть вино?
Контини принес полбутылки мерло, и Сальвиати, набивая трубку, рассказал ему о похищении Лины и о шантаже Форстера.
– Помнишь мою дочь? Не знаю, видел ли ты ее когда-нибудь…
– Мельком.
– Ей уже за тридцать. Но проблема не в Лине. Штука в том, что Форстер загнал меня в угол.
– А почему он сам не займется этим ограблением?
– Наверно, хочет чужими – то есть моими – руками жар загрести. И потом, Лина должна ему кучу денег.
– Главное, ему будет на кого свалить вину.
– Думаешь, он хочет меня подставить? Контини отпил вина. Потом сказал:
– Он похитил твою дочь.
– Но если ограбление пройдет успешно… Форстер не дурак. Понимает, наверно, что лучше всего – поделить пирог и врассыпную.
– Не боится, что ты отомстишь?
– Да какое там отомстишь. Форстер знает, мне нужно только, чтобы моей дочери было хорошо. Он знает, что я теперь садовник.
Контини и Сальвиати посмотрели друг другу в глаза. При свете лампы зрачки едва угадывались.
– Ладно, – сказал Контини. – Посмотрим, что можно сделать.
Сальвиати рассказал ему о своей встрече с Маттео Марелли.
– Он не профессионал. Но у него информация, нужная для ограбления.
– Он сказал тебе что-нибудь о дочери?
– Ничего. Но завтра меня с ней свяжут. Сальвиати растолковал Контини идею Марелли.
Воспользоваться перевозкой наличных, чтобы завладеть ими, извлечь выгоду из того, что операция будет проходить в режиме предельной конфиденциальности.
– Конфиденциальность, это да, – заметил Контини, – но тебе не кажется, что дело малость рискованное? Если там десять миллионов, они уж постараются за ними присмотреть.
– По-видимому, у Марелли будут все сведения о сроках и обеспечении безопасности. Всего они проведут с десяток перемещений, каждый раз – несколько миллионов франков, наличными в евро и франках, каждый раз – в разные отделения. Достаточно выбрать верное отделение…
– Что-то вроде ограбления à la carte. [19]
– Более или менее.
Контини опорожнил бокал и поставил его на столик. Потом взглянул Сальвиати в глаза:
– Но ты решил уступить шантажу?
– Почти, – ответил старый грабитель. Контини посмотрел на него вопросительно.
– Скажем так: я хотел бы попытаться понять, где моя дочь, и освободить ее. Если мне это не удастся… что я могу сделать?
Молчание. Контини уже знал, о чем его спросит Сальвиати, и упредил его вопрос.
– Я могу помочь тебе в поисках дочери. Сальвиати медленно кивнул. Потом пробормотал:
– А если не удастся…
– Если не удастся, посмотрим. Я не полицейский, уже говорил тебе. Но рискованно это, Жан… Очень рискованно.
– Если не хочешь…
– Не говори этого.
– Мм.
После этого мычания Сальвиати разговор угас. Каждый погрузился в свои мысли. Хотя они не произносили ни слова, диалог продолжался. Каким-то образом двое мужчин рассказывали друг другу о последних десяти годах жизни.
В таком состоянии их и застала Франческа. Два силуэта на веранде, высеченные отблесками лампы, неподвижные. Она остановилась на пороге и покашляла. Ни тот ни другой не вздрогнул, словно они ожидали, что их прервут.
– Франческа, – сказал Контини, – знакомься, это Жан Сальвиати. Старый друг.
Сальвиати встал.
– Очень рад. – Он слегка поклонился. – Элия не говорил мне… Простите за позднее вторжение.
Элия.
Франческа не ответила ничего, но заметила, что гость обращается к Контини по имени. Еще ее поразили слова «старый друг». У Контини было мало друзей, и Франческа думала, что знакома со всеми. Контини понял, что она озадачена, и сказал:
– Мы не виделись что-то около десяти лет.
– Ага, – Сальвиати улыбнулся. – Уйму времени.
Франческа поняла, что эти двое слеплены из одного теста. Не виделись многие годы, а теперь сидят тут, как коллеги по работе во время перерыва на кофе. Франческа была уверена, что они даже не обнялись. Улыбнувшись про себя, она сказала:
– Должно быть, вы рады встрече! А повод какой, спустя столько времени?
– Это длинная история… – пробормотал Сальвиати.
– Знаешь, Франческа, – Контини подошел к ней и коснулся ее плеча, – в ближайшее время мне надо будет помочь Жану в одном важном деле.
Жану. Франческа удивлялась все больше.
– В важном деле? – спросила она, приобняв Контини. – В каком же?
Контини обернулся, чтобы посмотреть ей в глаза. Франческа поняла, что он не шутит. Он заговорил тихо, медленно:
– Его дочь похитили. Если мы ее не найдем, Жану придется украсть деньги.
Лука Форстер не был швейцарцем, как, впрочем, и американцем, англичанином или итальянцем. Вообще-то у него было несколько паспортов. И только самые осведомленные люди знали, какой из них подлинный. И может быть, сам Форстер не знал родного языка своей матери.
Работал он в основном скупщиком краденого. Ведя машину вниз по серпантину с Корвеско, Контини пытался составить представление об этом человеке. У него много связей в разных странах – впрочем, он довольствуется процветанием в тени более могущественных структур.
Контини поднял окошко, прежде чем выехать на автостраду. Он жил в Корвеско, в районе Сопраченери, и каждый день ездил на работу в Парадизо, маленький поселок рядом с Лугано. Неподалеку оттуда, на холме, находился офис Форстера.
Форстер. Контини предпочел бы не иметь с ним дело. Но он не мог идти на попятную. С Сальвиати он познакомился пятнадцать, а может, двадцать лет назад. Это была другая жизнь. Сальвиати тогда еще не сел в тюрьму, он был вором и мошенником. Контини трудился в газете и только начинал подрабатывать сыщиком. Все так и шло, пока, следя за одной виллой в Асконе, он не навлек на себя кучу неприятностей. Ну, просто для разнообразия. Но в тот раз без помощи Сальвиати Контини бы пропал…
Однако хватит воспоминаний. Контини поставил кассету Жака Бреля и попытался думать о событиях последнего времени. Но старые французские песни впитывают в себя все – как губки. «Ni ces départs, ni ces navires, ni ces voyages qui nous chavirent…» [20] Контини понял, что вымарывать память бесполезно. Ничто не забывается. «On n'oublie rien de rien, on s'habitue, c'est tout». [21]
