– Если бы не любил, нам следовало бы выяснить, чем же таким тяжелым я по башке ударен. Не могу больше писать! Мне даже думать об этом противно. И читать не могу. Вся литература кажется дерьмом собачьим.
Женщина подошла к мужчине и обхватила его руками, но мужчина по-прежнему продолжал читать.
– А знаешь, – прошептала она ему на ухо, – все-таки первый раз был лучше. Он был лучшим за всю мою жизнь.
– Конечно, разумеется. Ну, ты пойдешь одеваться? Мне уже пора наверх.
На прощание женщина цапнула его за ширинку, чтобы убедиться в том, в чем убеждаться не было необходимости, засмеялась и убежала одеваться. А мужчина пошел из нижней квартиры, где они жили, в верхнюю, где он работал и где они с этой женщиной пребывали оба, когда у них была няня для детей.
В верхней квартире царил кавардак, но это как всегда. Разило застарелым куревом, потому что, работая или пытаясь работать, он много курил. Запах стоял нежилой, пахло туманом и книгами. Книгами, в которые он не успел еще даже глянуть, хотя многие из них, по-прежнему в обертках, валялись тут месяцами, брошенные стопками на полу и предметах мебели. Вперемешку с книгами лежали кипы журналов, писем и рукописей, а среди них морские камешки и плавник – палки, корни и ветки деревьев, дочиста вымытые морем, – все это он непрестанно таскал и таскал к себе в дом. Камешки лежали кучами на полу и на столах во всех комнатах этой квартиры, некоторые в воде, в стеклянных аквариумах, потому что цвет морских камешков лучше проявляется в воде, а ветки, палки и корни торчали везде, где он только ни исхитрится их воткнуть. Были тут и большие булыганы – белые как мел, бурые, черные, зеленые и голубоватые, по большей части приблизительно яйцевидной формы, но встречались и плоские, и совершенно круглые, они тоже были беспорядочно набросаны повсюду, кроме тех, что служили в качестве пресс-папье.
Он поднял ноздреватый бурый камень, который очень любил, – нашел его во время отлива в крохотной бухточке неподалеку от шоссе № 1 где-то к югу от Биг-Сура; эту бухточку он потом вздумал отыскать снова, приехал туда по тому же шоссе год спустя, хотел выяснить, что он тогда нашел в ней такого особенного, почему она ему запомнилась, с чего он все это время так много о ней думал, но на сей раз ничего не нашел: море поднялось и спрятало ее, и он проехал мимо, дальше, сказав женщине: «Не могу выразить, до чего мне тягостно оттого, что не получилось найти ту бухту».
Пляж бухты состоял из сотен миллионов камешков размером меньше мармеладного драже «джели-бели», океанские волны собрали эти камешки в пологий береговой нанос, ограниченный красноватыми глиняными обрывами трех-четырех футов высотой. В массиве мелких камешков там и сям встречались небольшие скопления более крупной гальки, среди которой попадались камни красоты необычайной – на свету ярко сверкающие, все еще влажные, укрытые и перевитые волокнами водорослей, а стоило эти камни шевельнуть, между ними тотчас обнаруживалось множество мелких живых существ, уже умерших и умирающих или спешащих скрыться, чтобы пожить еще, – это и медузы, и какие-то рачки, креветки, ракушки, и не было там ничего такого, что выдавало бы присутствие человека, – ни консервных банок, ни бутылок, ни битого стекла, ни бумаги, лишь морская галька, скрывающая в себе сокровища, при виде которых он просто сходил с ума, а в воздухе при этом пахло глиной, камнем, морем и морской травой.
Было часов десять или одиннадцать утра или, во всяком случае, не многим позже полудня, а перед этим он долго вел машину сквозь густой туман, ехал так с двух часов ночи; в ту ночь они спать не ложились вовсе, хотя собирались: тогда у них была няня и они планировали лечь спать в полночь и встать в пять утра, чтобы выехать пораньше, но женщина сказала: «А поехали прямо сейчас, давай вообще спать не будем, сядем в машину – и вперед». В тот момент он был на лестнице, спускался с чемоданами из верхней квартиры в нижнюю. А завтракали они в Монтерее, в единственном на весь городок заведении, которое в тот час было открыто, ели яичницу с ветчиной и выпили целое море кофе, но от этого глаза стали слипаться еще больше, так что после Биг-Сура женщина попросила его остановиться, что бы она могла подремать в машине.
– О’кей, – сказал он, – дай только найду местечко, где можно будет съехать с шоссе.
А через час или около того он наткнулся на ту бухту. Они в ней провели больше часа, сперва жена спала, потом встала, сняла туфли и чулки и пошла к нему – туда, где он собирал свои камешки и булыганы.
– В багажнике машины их уже некуда класть, – сказал он.
– Зачем они тебе?
– Ну так… чтобы смотреть на них, – ответил он. – Вот погляди-ка на этот.
Он протянул ей бурый булыжник, который был у него в руках.
Женщина взяла в руки камень и говорит:
– Ты меня любишь?
– Я специально здесь остановился, чтобы дать тебе поспать, так или нет? Конечно, я люблю тебя. Но разве ты не любишь что-то еще?
– Кроме чего?
– Кроме меня, тебя, или о чем ты там беспрерывно меня спрашиваешь.
– Я люблю тебя, и больше ничего.
– Когда кого-нибудь любишь, ты ведь одновременно любишь и другие вещи, разве не так? Ты ведь любишь и все остальное, правда?
– Я – нет. Только тебя, себя, Джонни и Рози, но главным образом тебя, а может, себя, а может, тебя и себя вместе. Нам ведь так и положено, разве нет?
– Да, наверное, конечно. Но даже если и так, все равно я никогда не видел уголка лучше этого. Такое местечко можно искать всю жизнь и никогда не найти.
– Ну, миленькое местечко, но я хочу есть.
– В следующем городке поедим. Только не торопи меня. Мне хочется побыть здесь подольше. Мне тут нравится. Вряд ли я когда-нибудь смогу купить эту бухту.
– А ты не хочешь купить заодно и океан?
– Хорошо бы.
– И солнце. Солнце купить не хочешь?
– А как же! И солнце тоже.
– А ты знаешь что сделай? Как будешь в Голливуде, поговори там с киношниками, с самыми ушлыми, которые обещают золотые горы, посиди с ними, дай им покрасоваться, почувствовать себя шибко умными, и посмотрим, – может, тебе и впрямь удастся хапнуть столько денег, чтобы купить все, что пожелаешь.
– Если бы за деньги и правда можно было купить что-нибудь в этом роде, я бы гнался за ними усерднее.
– Уж не хочешь ли ты сказать мне, что надо довольствоваться морем и солнцем? Подозреваю, что у тебя на уме именно это, но я-то тебе просто подыграла.
– А я на полном серьезе. Я просто хотел бы купить эту бухту, вот и все.
– Ну, она в любом случае ничья. Пользуйся, когда хочешь и сколько хочешь.
– Это самое прекрасное место из всех, где я бывал. Как хорошо было бы тут остаться!
– Ну, это невозможно.
– Знаю.
– А пособираю-ка я тоже.
Она набрала с полдюжины маленьких камешков, однако не очень хороших, потому что у нее с морской галькой не было опыта и она не знала, что искать. Бессмертные, вот какие надо искать – те, которые и формой, и цветом просто криком кричат, что они бессмертны. Те, которые уже произведения искусства, этакие скульптурные миниатюры, целостные и завершенные.
Она была хорошей девочкой, ничего не скажешь, просто в морских камешках не понимала ни зги. Ей хотелось, чтобы он одобрил те, которые нашла она, и он одобрил, сказал ей, что они великолепны: ведь она не пошла назад в машину, не включила там радио, а постаралась как-то его поддержать, она действительно старалась, иногда бывала чудесной, умудрялась превращаться в сущность, созданную ветром, временем и водой, как это бывает с морскими камешками, иногда бывала способна умолкнуть и идти с ним рядом, тащиться вслед за ним, даже когда здравый смысл ей подсказывал, что он движется в никуда, иногда задумывалась и, подумав, приходила к выводу, что в том, о чем он говорит, пожалуй, что-то есть; ну, может, не много, но что-то, какая-нибудь крохотулечка, и тогда на нее смотреть бывало приятно, она начинала выглядеть моложе, чем на свой и так еще юный возраст, – серьезная такая, задумчивая мордашка, иногда сонная, иногда обеспокоенная, ну точно как маленькая девочка, собирающаяся ложиться спать.
– Они правда хорошие?
– Правда.
– А чем они хороши?
– Тем, что их выбрали. Заметили их, подняли и не бросают. Вот этим-то они и хороши.
Теперь же, оказавшись в верхней квартире, он отложил большой бурый ноздреватый булыган в сторону и взялся за листки бумаги со своей текущей работой. Написанное показалось ему безнадежным, дрянью просто несусветной. Он положил рукопись снова на стол и подошел к окну, решив выглянуть на улицу. На улице была та же дрянь. Не понятно было даже, с чего начать. Чего он хотел, так это денег. Что им нужно, так это деньги. Чего у них нет – это денег. А что есть, так это дети и долги.
Он набрал номер телефона, стоящего в квартире внизу, и, когда женщина взяла трубку, сказал:
– Ты знаешь, что мне тут подумалось. Я понял, как нам огрести столько денег, сколько нам нужно. Мы можем продать детей.
