В тот же день, после ланча в хумусной, где не всегда возможно исключить наличие психоделических токсинов в табули, ей случается миновать местное заведение «Дяди Шалого», а тут сам эпоним собственной персоной, из-за угла с обычным своим фургоном доставки, лупит его в борт и орет:
– Пошел! Пошел! – Максин тормозит впериться на один мырг дольше, чем нужно, и Шалый ее засекает: – Макси! Вот какого человека я хотел увидеть!
– Нет, Шал, я не он, вот правда.
– На. Это тебе. В знак признательности. – Протягивая небольшую шкатулку с крышкой на петлях, а внутри, похоже, кольцо.
– Что это, он делает мне предложение?
– Только что от сдельщика, с иголочки. Китай. Даже не знаю, какую цену на него поставить.
– Потому что…
– Это кольцо-невидимка.
– Эмм, Шал…
– Я серьезно, хочу, чтоб у тебя такое было, бери, примерь.
– И… оно сделает меня невидимкой.
– Личная гарантия дяди Шалого.
Без понятия, зачем это делает, Максин проскальзывает пальцем в кольцо. Шалый выполняет пару спиралей без поддержки и принимается щупать воздух.
– Куда она девалась? Макси! Ты тут? – тип-того. Она себя ловит на том, что увертывается от него.
Такая хрень, право слово. Она снимает кольцо, отдает ему.
– На. Так тебе скажу – давай ты сам примеришь.
– Ты уверена… – Она уверена. – Ладно, сама предложила. – Он надевает кольцо и внезапно исчезает. Она тратит больше времени, чем у нее сегодня есть, ища его, не находит, прохожие уже начинают любопытно поглядывать. Она возвращается в контору, понимает, что день как-то испорчен этим вопросом что-есть-реальность, около четырех сдается и спускается на 72-ю улицу, вскорости известную как почти-центр, где сталкивается с Эриком, выходящим из «Папайи Грея» с несовершеннолетним сообщником, чьи означающие во весь голос вопят о сублегальности.
– Макси, познакомьтесь – мой Кетон, специализируется на липовых портретах для УЛ, пошли, поможете нам искать.
– Чего?
Белый фургон, объясняет Эрик, предпочтительно запаркованный, без вмятин, грязи, логотипов или надписей. Они шарят туда и сюда несколько кварталов, до самого СПУ и обратно, пока не находят фургон, приемлемый для Кетона, который ставит возле него Эрика, а сам вытаскивает камеру со вспышкой и велит ему улыбнуться. Делает с полдюжины снимков, и все они переходят на Бродуэй и в магаз багажного ширпотреба, отчего сенсоры Максин приходят в полную боеготовность, ибо внутрь этих привлекательных дорожных сумок и чемоданов на колесиках, выставленных напоказ, верняк заложена любая контрабанда, которую любой из вас, да и из участка, способен себе вообразить. После краткой паузы на загрузку Кетон возвращается с комплектом удостоверительных фот Эрика.
– Вам какая больше нравится, Максин?
– Вот эта ничего.
– Пять-десять минут, – грит Кетон, направляясь к печатным и ламинирующим приблудам в подсобке.
– Какое-то деянье, – догадывается она, – о котором я не хочу ничего знать?
Эрик становится немного уклончив.
– На случай, если мне придется быстро из города свинтить. – Пауза, как бы задумался. – Тут все как-то уже слишком зловеще?
– И не говори. – Она излагает ему про катящуюся крышку от контейнера и номер с исчезновением Дяди Шалого. – Похоже, у меня просто что-то вроде, не знаю, жутиков с виртуальностью в последнее время.
Эрик тоже это заметил.
– Возможно, это снова публика из Проекта Монток. Типа, путешествуют во времени взад-вперед, вмешиваются в причины и следствия, поэтому, когда б мы ни увидели, как что-то ломается, дробится на пикселы и мигает, случается плохая история, которой никто не ждал, даже погода с прибабахом, это потому, что влезли туда особые оперативники времени.
– По мне, так вполне может быть. Не трудней, чем повестись на то, что по новостным каналам. Только вот никак тут не вычислишь. Кто б ни подошел к истине слишком близко – они исчезают.
– Может, это мы жили в таком привилегированном маленьком окошке, а теперь все возвращается к тому, каким было всегда.
– Ты наблюдаешь, э-э, неполадки где-то на рельсах?
– Да просто такое странное ощущение насчет интернета, что он закончился, не техно-пузырь, не 11 сентября, а просто что-то фатальное в нашей собственной истории. Было там всю дорогу.
– Ты говоришь, как мой отец, Эрик.
– Посмотрите сами, с каждым днем больше лузеров, чем юзеров, клавы и мониторы превращаются в ворота на веб-сайты и только, на которые Руководство желает всех подсадить, покупки, игры, дрочка, бесконечная потоковая дрянь…
– Ух, Эрик, строго судишь. А как же то, что Будда называет состраданием?
– А «хэшеварзы» и прочие тем временем все громче и громче орут про «свободу интернета», сами же при этом все больше и больше передают плохишам… Нас-то они нормально так подловили, мы все одиноки, нуждаемся, нас не уважают, мы отчаянно желаем верить в любую жалкую имитацию принадлежности, что они нам впаривают… Нами играют, Максин, и игра подстроена, и она не закончится, пока интернет – реальный, который греза, который перспектива – не уничтожат.
– Так где же команда «Отменить»?
Какой-то почти что невидимый тремор. Может, он сам себе смеется.
– Кто знает, здесь хватит хороших хакеров, которым интересно отбиваться. Изгоев, кто станет работать бесплатно, не щадить никого, кто б ни пытался использовать Сеть во зло.
– Гражданская война.
– ОК. Только рабы даже не знают, что они – они.
Лишь позже, в беспросветных пустошах января Максин понимает, что Эрик так себе представлял прощание. Что-то вроде, может, и всегда было в картах, хотя она ожидала скорее медленного виртуального ускользания, под пересвеченной ряской сетевых магазинов и блогов сплетен, вглубь сквозь неуверенный свет, плавно за пологи шифрования, один за другим, все глубже в ПодСетье. Нет же: однажды просто раз, пух – и нет поезда «Эл», нет «Жуа-де-Выдр», лишь резко тьма и безмолвие, еще один классический драпак, осталась только тягостная вера, что он, быть может, до сих пор существует где-то на уважаемой стороне гроссбуха.
Дрисколл, как выясняется, по-прежнему в Уильямзбёрге, до сих пор отвечает на мыло.
«Разбито ли у меня сердце, спасибо, что спросили, я все равно так и не узнала, что происходит. У Эрика все время она была, если можно выразиться, альтернативная судьба? Может, и нет, но вы, должно быть, заметили. Прям сейчас мне надо разгрести более насущное говно, типа тут в квартире слишком много сожителей, проблемы с горячей водой, крадут шампунь и кондиционер, мне нужно сосредоточиться на том, чтобы вырваться вперед, чтоб наконец позволить себе свое жилье, если для этого потребуется сменить фазу, проводить дневные часы в кубике где-нибудь в лавке за мостом, так тому и быть. Пожалуйста, не переезжайте пока в пригороды или как-то, ОК? Может, мне захочется заскочить, если выпадет минутка».
Прекрасно, Дрисколл, три-Д и выйти в «объективную реальность» уж точно будет мило, если сумеешь с этим справиться, а на какой стороне реки – важно не так, как с какой стороны экрана. Максин не стала счастливей, чем была, раз повсюду ходит этот эпистемологический вирус, избегая только Хорста, который, при своем типичном иммунитете, совсем скоро оказывается полезен в виде калибровочного стандарта, как последнее средство.
– Так что, пап, это реально? Нереально?
– Нереально, – Хорст, уделяя Отису краткий взгляд, оторванный от, скажем, Бена Стиллера в «Истории Фреда Макмёрри».
– Просто очень странное чувство, – Максин импульсивно поверяется Хайди.
– Еще б, – жмет плечами Хайди, – это будет ВОНЕГЭП, старый Вопрос Неопределенности Гранады-Эзбери-Парка. Он тут стоит вечно.
– Внутри закрытого, кровосмесительного мирка академии, ты имеешь в виду, или…
– На самом деле, тебе может понравиться их веб-сайт, – так же стервозно, – для жертв, чьи потуги отличить одно от другого особенно наглядны, как твои, к примеру, Макси…
– Спасибо, Хайди, – с некой восходящей каденцией, – а Фрэнк, я полагаю, пел о любви.
Они – в «Дж. Ф. К.», в зале вылета бизнес-класса «Люфтганзы», тянут нечто вроде органической «мимозы», а все остальные вокруг деловито надираются со всей доступной прытью.
– Ну так все ж любовь, разве нет, – Хайди, сканируя зал на предмет Шноблинга, который отправился в назальное турне по окрестности.
– Эта реально/виртуальная ситуация, Хайди, она у тебя не возникает.
– Я, наверное, просто девочка типа «Яху!». Кликнуть туда, кликнуть обратно, никуда слишком далеко в поле, никуда слишком… – характерная пауза Хайди, – глубоко.
Сейчас в Городском межсеместровье, и Хайди, на каникулах, собирается отлететь со Шноблингом в Мюнхен, Германия. Когда Максин впервые об этом услышала, по коридорам кратковременной памяти заревела вагнеровская секция медных.
– Это про…
– Он, – …уже не, отметила Максин, «Шноблинг»… – недавно приобрел ранее чью-то бутылку одеколона «4711», освобожденную ВС[136] в конце войны из личной ванны Гитлера в Берхтесгадене… и… – Тот старый взгляд Хайди да-и-тебе-то-что-с-того.
