Однажды в экспрессе направлением в центр с 72-й местному случается покинуть станцию одновременно, и там, где рельсы в конце платформы стягиваются ближе, случается медленный наезд на одно конкретное окно другого поезда, одно лицо в этом окне, слишком явно предназначенное привлечь внимание Максин. Она рослая, смугло экзотичная, хорошая осанка, с сумкой через плечо, на которую она сейчас кратко отстегивает взгляд от Максин, только чтоб сунуть внутрь руку и вытянуть оттуда конверт, и его она подносит к окну, затем дергает головой в направлении следующей экспресс-остановки, коя будет 42-й. Поезд Максин меж тем набирает скорость и медленно проносит ее мимо.
Если это карта таро с именем, то имя – Нежеланный Вестник.
Максин сходит на Таймс-сквер и ждет под пролетом лестницы к выходу. Подкатывает, шипя, местный, женщина приближается. Безмолвно Максин направляют по длинному переходному тоннелю, который ведет к Порту Управления, где на кафельных стенах вывешивают последние известия о фильмах, выходящих на экран, музыкальных альбомах, игрушках для яппов, моде, обо всем, что тебе нужно для того, чтобы стать умудренным городским всезнайкой, вывешивается на стенах этого тоннеля. Максин приходит на ум, что если преисподняя – это автобусная станция в Нью-Йорке, так у нее выглядело бы «ОСТАВЬ НАДЕЖДУ ВСЯК»[138].
Конверту не надо приближаться к ее шнифу ближе чем на полтора фута – вот он уже, безошибочный аромат сожаления, просчета, непродуктивной скорби: мужской одеколон «9:30». Максин охватывает озноб. Из могилы снова, спотыкаясь, выбрел Ник Виндуст, голодный, неутолимый, и она сомневается, что б ни было в этом конверте, нужно ли ей это видеть.
Снаружи на нем написано:
Вот деньги, что я вам должен. Простите, что не серьги.
Adios[139].
Полуяростно глядя на конверт, рассчитывая лишь на призрачный очерк той пачки, что раньше там была, Максин с удивлением обнаруживает внутри полную сумму, двадцатками. Плюс некий скромный навар, что на него не похоже. Не было похоже. Поскольку это Нью-Йорк, сколько может быть объяснений, почему с нею не сбежали? Вероятно, тут все дело в гонце…
Ой. Видя, как глаза женщины начинают сужаться, довольно для того, чтоб это заметить, Максин принимает субъективное решение.
– Сьомара?
Улыбка женщины, в этом ярком шумном потоке городского безразличия, является, как пиво за счет того заведения, где тебя никто не знает.
– Не нужно мне рассказывать, как вы смогли на меня выйти.
– О. Они знают, как искать людей.
Сьомара все утро провела в Колумбии, вела какой-то семинар по проблемам Центральной Америки. Что объясняет, возможно, как она оказалась на местном, только мало что еще. Всегда есть истории мирской резервной поддержки, какое-нибудь устройство связи в сумке у Сьомары, пока не попавшее на рынок за пределами разведывательного сообщества… но в то же время не стыдно прибегнуть и к магическому объяснению, поэтому Максин не прессует.
– И сейчас вы едете…
– Ну, вообще-то к Бруклинскому мосту. Знаете, как нам до него отсюда добраться?
– Челноком до Лекса, оттуда Номером 6, что это у нас с «нами», – также хочется знать Максин.
– Приезжая в Нью-Йорк, я всякий раз люблю пройтись по Бруклинскому мосту. Если у вас есть время, я подумала, вы б тоже могли.
Включаются установки еврейской мамочки по умолчанию.
– Вы завтракаете?
– «Венгерская кондитерская».
– Значит, доберемся до Бруклина, поедим опять.
Максин не может сказать, чего она, должно быть, ожидала – кос, серебряной ювелирки, длинных юбок, босых ног – ну а тут, сюрприз: лощеная международная красавица в деловом костюме восьмидесятых, но это не безмозглые какие-то обноски, он у́же в плечах, в точности как им полагается, жакет длиннее, туфли серьезные. Идеальный макияж. Максин же выглядит так, будто машину мыла.
Начинают они достаточно опасливо, вежливо, ни одна не успевает толком сообразить, как оно превращается в утреннее ток-шоу по ТВ. Ланч с Экс-Подружкой Экс-Супруга.
– Так деньги, вы их получили от Дотти, вдовы в О.К., верно?
– Одно из тысячи заданий, что она вдруг обнаружила у себя в списке.
А также возможно, с учетом глубин потворства Кольцевой, бегущего параллельно и чуть за видимой вселенной, что Сьомара сегодня здесь по поручению не столько Дотти, сколько элементов, заинтересованных в том, насколько упорно Максин склонна вынюхивать истину за кончиной Виндуста.
– Вы с Дотти общаетесь.
– Познакомились пару лет назад. Я была в Вашингтоне с делегацией.
– Ваш… Ее муж там был?
– Маловероятно. Она взяла с меня клятву молчать, мы встретились за ланчем в «Старом Эббитте», шумно, всюду валандается публика Клинтона, мы обе щиплем свои салаты, пытаемся не обращать внимания на Лэрри Саммерза в дальней кабинке, ей-то что, а у меня такое чувство, будто я на прослушивании к чему-то.
– И обсуждаемая тема, конечно…
– Два разных мужа вообще-то. Еще когда я его знала, он был таким человеком, которого она бы не узнала, шестерка начального уровня, еще не соображавший, какие неприятности у его души.
– А когда она до него добралась…
– Может, так помогать ему уже и не требовалось.
Классический нью-йоркский разговор, у вас ланч, вы беседуете о ланче где-то еще.
– Значит, вы, дамы, мило поболтали.
– Не уверена. Под конец Дотти сказала кое-что странное. Вы же слышали про древних майя и ту игру, в которую они играли, первая разновидность баскетбола?
– Что-то да, – Максин смутно. – …Вертикальная корзина, высокий процент фолов, некоторые вопиющи, обычно смертельны?
– Мы стояли на улице, пытались поймать такси, как вдруг Дотти ни с того ни с сего что-то вроде: «Самый опасный враг безмолвен, как майяский баскетбол по телевизору». Когда я вежливо заметила, что во времена майя не было никаких телевизоров, она улыбнулась, как учительница, которой ты только что подала правильную реплику. «Тогда можете вообразить, насколько он безмолвен», – и скользнула в такси, которого я не заметила, и исчезла.
– Считаете, так она говорила о… – ох, давай же, – его душе?
Она пристально смотрит Максин в глаза и кивает.
– Позавчера, когда Дотти попросила меня привезти вам деньги, она заговорила про то, как видела его в последний раз, наблюдение, вертолеты, мертвые телефоны и замороженные кредитные карты, и сказала, что на самом деле снова стала о них думать, как о товарищах по оружию. Может, просто-напросто играла в хорошую вдову шпика. Но я ее все равно поцеловала.
Черед кивнуть Максин.
– Оттуда, где я росла, в Уэуэтенанго, где мы познакомились с Виндустом, до системы пещер был всего день пути, и все верили, что это подходы к Шибальбе. Первые христианские миссионеры считали, что россказни про ад нас испугают, но у нас уже была Шибальба, буквально, «место страха». Там имелась особенно ужасная площадка для игры в мяч. У мяча такие… лезвия, поэтому играли смертельно серьезно. Шибальба была… и есть… такой громадный город-государство под землей, ею правят двенадцать Повелителей Смерти. У каждого – своя армия неупокоившихся мертвецов, которые бродят на поверхности мира и причиняют живым кошмарные страдания. Риос Монтт и его чума геноцида… не слишком отличаются… Виндусту начали рассказывать истории про Шибальбу, как только его подразделение прибыло в страну. Поначалу он думал, что это еще один способ потешаться над гринго, но немного погодя… Думаю, он начал верить, больше, чем верила я, по крайней мере – верить в параллельный мир, где-то далеко у себя под ногами, и там другой Виндуст делал то, что здесь, наверху, он притворялся, будто не делает.
– Вы знали…
– Подозревала. Старалась не слишком много видеть. Я была слишком молода. Знала про электрохлыст, «самооборона», как он его объяснял. Люди звали его Шук, что на кекчи значит «скорпион». Я его любила. Должно быть, думала, будто смогу его спасти. А в конце так вышло, что Виндуст спас меня. – Максин ощущает странный зуд по краям мозга, словно онемевшая нога пытается вернуться к жизни. Все еще в периметре новобрачного блаженства, он украдкой выбирается из постели, делает то, что ему полагается делать в Гватемале, проскальзывает обратно, в худшие часы утра, прилаживает хуй свой к расщелинке ее задницы, как могла она не знать? В какую невинность могла по-прежнему верить?
Каждую ночь стрельба из автоматических винтовок, нерегулярные пульсации пламеокрашенного света над линией деревьев. Начали уходить селяне. Однажды утром Виндуст обнаружил, что контора, в которой он здесь работал, брошена и очищена от всего конфиденциального. Ни следа неолиберальной мерзоты, с которой он просочился в этот городок. Вероятно, ввиду мгновенного появления среди ночи недоброжелательных деревенских жителей с мачете. На перегородке его загончика кто-то написал помадой «SALSIPUEDES[140] ЕБАМАТЫ». За домом еще курилась 55-галлонная нефтяная бочка, полная пепла и обугленной бюрократии. Вокруг ни единого признака yanqui, что там про израильских и тайваньских наемников, с которыми они координировались, все вдруг собрались обратно в Незримое.
