Первого января 1838 года мне принадлежали: уютная парикмахерская по соседству с Оксфордским рынком; супруга, миссис Кокс; дело — по части бритья-стрижки, основанное тридцать три года тому назад; дочь восемнадцати и сын тринадцати лет; дом с фасадом и три окна во втором и третьем этаже; молодой ученик, нынешний мой компаньон, мистер Орландо Крамп и, наконец, прославленное снадобье для волос, кое изготовил мой покойный дядюшка, под названием "Коксов Богемский Бальзам из Токая" — горшочки по два шиллинга и три пенса и по три шиллинга и девять пенсов. Бальзам, дом и многолетнее парикмахерское дело приносили мне недурной доход. Дочку свою Джемайму Энн я обучал в Хэкни, мой дорогой сынок Таггеридж наловчился преотлично плести косы, супруга моя за прилавком (позади подноса с патентованным мылом и прочим) выглядела — просто загляденье, а сам я лелеял мечту, что Орландо и мою девочку, которые уж очень друг по другу вздыхали, когда-нибудь свяжут в узел Генимея и совместно с моим сыном Тагом все они поведут вперед дело стрижки-бритья, когда родитель их либо помрет, либо заделается джентльменом. А что я должен стать джентльменом, это мы с миссис Кокс порешили неколебимо.
К вашему сведению, моя Джемайма — урожденная леди и имеет связь с самыми что ни на есть высшими сферами, хотя лично ее семейство постигли житейские невзгоды и оно захирело. Ее папаша, мистер Таггеридж, держал всем известную лавку, в которой торговал требухой, неподалеку от харчевни "Табак и Воробей", что на Уайт-чепел-роуд. Оттуда-то я и взял Джемми в жены. Уж очень мне нравились кушанья из требухи, особливо когда милая крошка сама мне их подавала.
У отца Джемаймы дела шли худо, и я взял ее, могу с гордостью заверить, без единого шиллинга приданого. Мои руки, мой дом, мой "Богемский бальзам" вот, что должно было дать ей обеспечение. Кроме того, мы уповали на ее дядюшку, баснословного богача, который, покинув родину юнгой шестьдесят лет тому назад, стал главой могущественного торгового дома в Индии и, по слухам, нажил миллионы.
Спустя три года после рождения Джемаймы Энн (и два года после кончины моего дорогого тестя), Таггеридж, глава могущественного торгового дома "Бадгуроу и Кь", удалился от дел, передал свои акции сыну, мистеру Джону Таггериджу, и вернулся на родину, где и зажил припеваючи в особняке на Портленд-Плейс и в загородном имении Таггериджвиле, что в графстве Саррей. Вскорости моя супруга взяла за руку дочку и, как бы по родственному долгу, отправилась навестить дядюшку. Но то ли он оказался надменным брюзгой, то ли племянница не придержала язык (моя душенька, к вашему сведению, ни перед кем не отступит), а только они напрочь рассорились. И с того дня до самой смерти он ни разу не пожелал ее видеть. Единственное, чем он соблаговолил подсобить нам, было разрешение поставлять ему в течение года несколько дюжин бутылей с лавандовой водой, а также стричь и брить его слуг. Все соседи потешались над этаким плачевным крушением наших надежд, ибо Джемми частенько перед ними хвасталась, но мы пропускали издевки мимо ушей, — клиенты были выгодные, и мы с радостью обслуживали камердинера, мистера Хока, кучера, мистера Бара, и экономку миссис Бредбаскет. К тому же по празднийам я пудрил парик выездного лакея, а что до самого старика Таггериджа, то я, можно сказать, так его и не видел, если не считать того раза, когда он фыркнул на меня: "А, брадобрей!" — сморщил нос и прошествовал мимо.
В один прекрасный день, памятный январский день прошлого года, вся наша улица была до крайности взбудоражена появлением не менее трех экипажей у дверей моей парикмахерской.
Как раз когда я, Джемми, моя дочь, Таг и Орландо сидели за столом в гостиной, что позади лавки (по случаю Рождества мистер Крамп угощал обеих дам портвейном и обмолвился насчет веточки омелы, после чего моя малютка Джемайма Энн стала пунцовой, как рюмка глинтвейна,) — так вот, значится, только мы распили бутылку портвейна, вдруг Таг кричит:
— Смотри-ка, па, экономка дядюшки Таггериджа прикатила в кебе!
И правда, она самая, миссис Бредбаскет, в глубоком трауре, сильно опечаленная, раскланиваясь, проследовала через лавку к нам в гостиную. Моя супруга, почитавшая миссис Бредбаскет больше всех на свете, подставила ей стул, предложила рюмочку вина и поблагодарила за любезный визит.
— Полноте, сударыня, — отвечала миссис Бредбаскет. — Да я вашему семейству чем угодно услужу ради милого несчастного Та-та-та-га-га-гериджа, упокой господь его душу.
— Что?! — воскликнула моя жена.
— Как? Он скончался? — вскричала Джемайма Энн и залилась слезами, как водится у маленьких девчушек по любому поводу и без оного. Орландо тотчас пригорюнился, будто вот-вот тоже пустит слезу.
— Увы, скон…
И только экономка застряла на этом "скон", как Таг опять орет:
— Смотри-ка, па, вон мистер Бар, кучер дядюшки Тага!
Так и есть. Мистер Бар, собственной персоной. При виде его миссис Бредбаскет поспешно отступила в комнату вместе с обеими дамами.
— Чего изволите, мистер Бар? — говорю я, и в мгновение ока он у меня сидит в кресле: под подбородком салфетка, на лице пышная мыльная пена.
Мистер Бар пробовал сопротивляться.
— Не утруждайтесь, мистер Кокс, — говорит он. — Не стоит беспокоиться, сэр!
Но я знай размахиваю помазком.
— Очень даже прискорбное событие поселило печаль в сердцах вашего семейства, — говорю я. — Сочувствую вашему горю, сэр. Сочувствую вашему горю.
Я сказал это из вежливости, ибо услужал семейству, а не потому, что Таггеридж приходился мне дядей. За родственника я его не признаю.
Мистер Бар хотел было что-то сказать.
— Сэр, — промолвил он, — мой хозяин скон… — Но тут на этом самом "скон…" появляется мистер Хок, камердинер, самый элегантный джентльмен, какого мне доводилось видеть.
— Как, вы здесь, мистер Бар? — удивился мистер Хок.
— Здесь, сэр. Неужто ж я не имею на это права, сэр?
— Страх, до чего сырой день, — говорю я мистеру Хоку, шагнув к нему навстречу и отвесив поклон. — И столь печальные обстоятельства… Желаете подправить завивку, сэр? Э-эй! Мистер Крамп!
— Мистер Крамп куда ни шло, сэр, — кланяясь, ответил мистер Хок, — но допустить, чтобы вы, сэр, — никогда! Хоть режьте меня на куски! И не могу уразуметь, как это у иных хватает нахальства приходить бриться к своим же господам!
С этими словами мистер Хок бухнулся в кресло и подставил голову для завивки.
Мистер Бар открыл рот, намереваясь отбрить мистера Хока, но я, смекнув, что между джентльменами нелады, и желая предотвратить ссору, сунул в руки мистеру Хоку номер "Эдвертайзера", а в рот мистеру Бару мыльный помазок отменное успокоительное средство.
Не прошло и секунды, как к дверям парикмахерской подкатила наемная карета, из нее выпрыгнул джентльмен в черном сюртуке и с сумкой в руках.
— Как, вы здесь? — произнес джентльмен, и я не мог скрыть улыбки, ибо первые слова каждого, кто входил сегодня в парикмахерскую, были: "Как, вы здесь?"
— Вы Кокс? — продолжал джентльмен, улыбаясь в точности так же, как я. Моя фамилия Шарпус, сэр. "Блант, Хоуп и Шарпус" с Мидл-Темпл-лейн. И я почитаю за честь приветствовать вас, сэр. Я с радостью, то бишь… с прискорбием, должен уведомить вас о том, что мистер Таггеридж с Портленд-Плейс скончался и что, следственно, ваша супруга, сэр, наследница одного из богатейших состояний Англии.
Тут я вздрогнул и наверняка рухнул бы на пол, если б не держался за нос мистера Бара. А Орландо так и застыл со щипцами в шевелюре мистера Хока. Оба клиента разом завопили, — миссис Кокс, Джемайма Энн и Таг выскочили из задней комнаты, и мы все вкупе явили собой распрекрасную картину, достойную руки великого Крук-шенка.
— A как же мистер Джон Таггеридж, сэр? — осведомился я,
— Он… хи-хи-хи-хи! — ответил мистер Шарпус. — Разве вам не известно, что он всего лишь хи-хи-хи… незаконнорожденный?
Теперь вы, разумеется, поняли, почему слуги из особняка на Портленд-Плейс заторопились к нам. Оказывается, одна из горничных слышала, как мистер Шарпус говорил, что завещание не найдено и что моя супруга, а не мистер Джон Таггеридж, — законная наследница всего состояния. Горничная сообщила новость в комнате экономки, и каждый из присутствующих там немедля помчался ко мне, дабы первым принести это известие.
Всех слуг мы оставили на прежних местах, хотя моя супруга охотно бы их разогнала, если бы милочка Джемайма Энн не намекнула ей:
— Они ведь привыкли к великосветским домам, а мы нет. Не лучше ли их ненадолго оставить?
И мы их оставили, чтобы они обучили нас, как быть великосветскими господами.
Парикмахерскую я передал мистеру Крампу, не взяв с него ни единого фартинга, хотя Джемми настаивала, чтобы я запросил четыреста фунтов. Но я был выше этого. Крамп служил мне верой и правдой, и парикмахерская досталась ему даром.
