— Нет уж, — отвечал я. — С меня довольно!
Я всегда увлекался бильярдом. Бывало, на Грик-стрит, у Грогрэма, где несколько весельчаков собирались раза два в неделю поиграть в бильярд и уютно посидеть с трубочкой за кружкой пива, меня единодушно признавали первым игроком клуба. Я выигрывал по пять партий подряд у самого маркера Джона. Просто у меня талант на эту игру. И нынче, достигнув столь высокого положения в жизни, я стал развивать свои природные дарования и преуспел в этом на удивление. Уверяю вас, что я не уступлю лучшим игрокам Англии.
Можете себе представить, как были поражены моим мастерством граф и его превосходительство барон фон Понтер. Первые две или три партии, правда, барон у меня выиграл, но когда я разгадал его приемы, то стал его бить в пух; или уж непременно выигрывал шесть партий против четырех. На такой счет обычно на нас бились об заклад, и его превосходительство проигрывал крупные суммы графу, который знал толк в игре и всегда ставил на меня. Я же крупнее чем на шиллинги не играл, и, стало быть, от моего искусства мне было мало проку.
Однажды, войдя в бильярдную, я застал моих гостей в жарком споре.
— Ничего подобного! — возмущался капитан Хлам-сброд. — Я этого не допущу!
— Хочешь всю птичку цапайт сам?
— Ви не полюшить ни один перо, клянусь! — заявил граф. — Ми вас потропшль, месье де Ламсбро parole d'hon-neur [1].
— О чем это вы, джентльмены? — спросил я. — Про каких-то птиц и перья?
— А, — протянул Хламсброд. — Это мы толковали про… про… стрельбу по голубям. Граф спорит, что хлопнет птицу с двадцати ярдов, а я ответил, что такого не до-Пущу, это настоящее убийство.
— Та, та, мы про голупей, — подхватил барон. — Самый люший спорт. Ви стреляйт голупей, дорогой сквайр? Веселий разфлечений!
— Веселое для стрелков, — отвечал я. — Но не для голубей!
От этой шутки они чуть не лопнули со смеху, а я в ту пору не понял, чем она им так понравилась. Зато в тот день я задал барону знатную трепку и удалился с пятнадцатью шиллингами его денег в кармане.
Будучи спортсменом и человеком светским, я, конечно не, выписывал "Вспышку" и даже побаловался двумя статейками для этого знаменитого издания. (В первой статье, которую Хламсброд подписал за меня Фило-Пеститисамикус, я рассказывал о соусе, с которым надлежит есть чирка и свистуху, а в другой за подписью Икс Перементус — о лучшем способе выращивания некоторых сортов картофеля. Мои корреспонденции наделали немало шуму в свое время, и редактор даже удостоил меня похвалы через свою газету.) Я постоянно прочитывал раздел "Ответы читателям", и поелику начальное мое образование было порядком запущено (в нежном возрасте, девяти лет от роду, меня, как водится в нашем деле, подняли со школьной скамьи и засадили обучаться на овечьей голове, прежде чем допустить до человечьей), — так вот, стало быть, раз уж мое образование по части классических наук малость пострадало, я, признаюсь, почерпнул уйму всяких мудреных сведений из этого кладезя знаний, — уж, во всяком случае, достаточно, чтобы не спасовать по части учености ни перед одним из знатных господ, вхожих к нам в дом. Так вот, однажды в апреле я вычитал в разделе "Ответы читателям" следующее:
Аутомодону. — Нам неизвестен точный возраст мистера Бейкера из театра Ковент-Гарден. Мы не знаем также, связан ли сей сын Феспида узами брака.
Утке с зеленым горошком. — Поясняем: когда А. ставит ладью на поле офицера В., а Б. при этом уходит на два поля своей королевской пешкой и делает шах королеве, ничто не препятствует королеве Б. взять пешку А., если Б. сочтет это целесообразным.
Ф. Л. С. — Мы неоднократно отвечали на вопрос о мадам Вестрис: ее девичья фамилия Берталоцци, а замужем она за сыном Чарльза Мэтьюса, знаменитого комического актера.
Честная игра. — Лучшим игроком-любителем в бильярд и экарте является Коукс-Таггеридж-Коукс, эск. (Портленд-Плейс и Таггериджвиль). Знаток бильярда Джонатан может из ста партий выиграть у Коукса только две. В карточной игре Коуксу вообще нет равных. Verbum sat [2].
"Сципион американский" — болван.
Я прочитал вслух касающиеся меня строки графу и Хламсброду, и оба они диву давались, каким образом до редактора столь влиятельной газеты дошли эти сведения; и тут же решили, что барон, все еще так глупо кичившийся своей игрой, будет донельзя раздосадован моим успехом. Когда барону прочитали корреспонденцию, он и впрямь рассвирепел.
— Это есть столы, — вскричал он. — Столы (или, как он выговаривал, "здолы"). — Поезжайт Лондон, пробовайт аспидный стол, и я вас буду обыграйт.
Мы оглушительно расхохотались, а потом в конце концов порешили, отчего ж не потрафить его сиятельству? — что я сыграю с ним на аспидном столе или на любых других по его выбору.
— Ошень гут, хорошо, — сказал он. — Я живет у Абеднего, на Квадранте. Его здолы хороши. Будем играйт там, если вы согласен.
Я ответил, что согласен, и мы условились как-нибудь в субботний вечерок, когда Джемми бывает в опере, поехать к барону, — пусть попытает счастья.
Так мы и сделали. Маленький барон закатил нам отличный ужин, шампуни море разливанное, и я пил, не отказывался; за ужином мы много шутили и веселились, а потом спустились в бильярдную.
— Неужели это шам миштер Кокш, жнаменитейший игрок? — прошамкал мистер Абеднего. В комнате, кроме него, находились два его единоверца и несколько знатных иностранцев, грязных, усыпанных табаком, заросших щетиной, как оно иностранцам и положено. — Неужели это миштер Кокш? Видеть ваш — большая чешть, я нашлышан о вашей игре.
— Полно, полно, — говорю я (голова-то у меня осталась ясная, все смекаю). — Знаем эти штучки. Меня вам на крючок не подцепить.
— Да, шорт побраль, эта рибка не для тебя, — подхватил граф Мазилб.
— Отлишно! Ха-ха-ха! — фыркнул барон. — Поймайт на крюшок! Lieber Himmel [3] может, и меня в придачу? Хо-хо!
Игра началась.
— Ставлю пять против четырех на Коукса! — завопил граф.
— Идет! — ответил другой джентльмен.
— По двадцать пять фунтов? — предложил граф,
— Идет! — согласился джентльмен.
— Беру ваших шесть против четырех, — сказал барон,
— Валяйте! — ответил я.
Он и глазом моргнуть не успел, как я выиграл. Сделал тринадцать карамболей без передышки.
Потом мы выпили еще. Видели бы вы длиннющие лица высокородных иностранцев, когда им пришлось вытаскивать карандаши и подписывать долговые расписки в пользу графа!
— Va toujours, mon cher [4], - сказал мне граф. — Вы для меня выиграль триста фунтов.
— Теперь я играйт на гинеи, — говорит барон. — Давайт семь против четыре.
Я согласился, и через десять минут я выиграл партию и барон выложил денежки.
— Еще двести шестьдесят, дражайший Коукс! — говорит граф. — Ви мой ange gardien [5].
Тут я услышал, как Абеднего шепнул одному из знатных иностранцев:
— Ну и проштак этот Коукш, пропушкает швое шчаштье.
— Беру ваших семь против четырех, до десяти, — предложил я барону.
— Дайте мне три, — сказал он, — тогда согласен. Я дал ему три и… проиграл, не добрав одного очка,
— Удвоим или дофольно? — спрашивает он.
— Валяйте, — отвечаю я, задетый за живое. — Сэм Коукс не отступает.
И мы стали играть. Я сделал восемнадцать карамболей, а он пять.
— Швятой Мошпей! — воскликнул Абеднего. — Этот малютка Коукш волшебник! Кто будет вешти шчет?
— Ставлю двадцать против одной, — объявляю я. — В гинеях.
— В фунтах! По двадцать пять, о да! — закричал граф.
— Фунты! Идет! — взревел барон, и не успел я раскрыть рот, как он схватил кий — и… представьте себе, каким-то чудом в две минуты выиграл.
. . . . . . . . . . . . . . . . . .
Посмотрели бы вы, на кого я был похож, когда Джемми узнала о моем проигрыше! Напрасно я клялся, что ставил на гинеи. Граф и барон клялись: на фунты, по двадцать пять! А когда я отказался платить, они сказали, что дело идет об их чести, и — одно из двух: либо моя жизнь, либо деньги. Но после того, как граф яснее ясного растолковал мне, что, несмотря на пари (чересчур заманчивое, чтобы от него отказаться), которое он выиграл благодаря мне, он потом тоже очень много проиграл, и еще вдобавок заверил меня честным словом Абеднего, его иудейского друга, а также знатных иностранцев, что пари держали не на гинеи, а действительно на фунты, по двадцать пять, — мне пришлось выложить кругленькую тысячу фунтов чистоганом. Но с тех пор я на деньги не играю. Нет уж, спасибо. На этом меня больше не поймаете.
Ни одна леди не может считаться настоящей леди, если у нее нет ложи в опере. Поэтому моя Джемми, а она, храни ее господь, смыслит в музыке не более, чем я во всяком там санскрипе да алгебре или еще каком иностранном языке, — сняла в опере роскошную ложу второго яруса. Это была так называемая двойная ложа, — где двое-то и впрямь могли поместиться даже с удобством, и сняли мы ее по дешевке, всего за пятьсот фунтов в год! По вторникам и субботам мы исправно занимали свои места: Джемми и Джемайма Энн спереди, я позади. Но поелику моя дражайшая супруга надевала огромадную тюлевую шляпу, на полях которой в большом количестве красовались лерья страуса, райские птицы, искусственные цветы, а также фестоны из муслина и шелка, то она, честное слово, загромождала весь первый ряд ложи; а я только с подскока или пригнувшись ухитрялся разочка три-четыре за вечер одним глазком глянуть на актеров. Ежели я вставал на колени и выглядывал из-под рукава моей душеньки Джемми, то иной раз мне удавалось углядеть сапоги сеньора Лаблаша в "Пуританни", а однажды я даже рассмотрел макушку и прическу мадам Гризи в "Анни в баллоне".
