Итало Звево - Самопознание Дзено

Так написал о себе за год до смерти триестинский фабрикант Этторе Шмиц, выпустивший под псевдонимом Итало Звево три романа. Действительно, жизнь его была внешне благополучна, но отмечена внутренними противоречиями, странными до парадоксальности. Романист, до шестидесяти четырех лет известный лишь как преуспевающий и безупречно честный промышленник; человек, в молодые годы участвовавший в движении за воссоединение с Италией родного Триеста, остававшегося под властью Австрии, — и избравший себе псевдоним, означающий «итальянский шваб»; итальянский писатель, впервые увидевший Флоренцию и Рим лишь под старость, упрекаемый критикой в плохом знании языка, на котором он писал... Таковы внешние проявления этой странной и по-своему трагической судьбы, отразившейся и в книгах Итало Звево.

В письме, из которого взят наш эпиграф, Звево так рассказывает о своей жизни: «Родился в 1861 году в Триесте. Мой дед был немец, государственный служащий в Тревизо; бабка и мать — итальянки. В двенадцать лет был отправлен в коммерческое училище в Германию, где заучивал даже меньше того, что мне преподносили. Однако именно в эти годы я страстно увлекался немецкой литературой. Семнадцати лет я поступил в Высшее коммерческое училище Револьтелла в Триесте, где вновь обрел свою итальянскую сущность. С девятнадцати лет в банке; и та часть «Жизни», которая посвящена банку и публичной библиотеке, действительно автобиографична. В тридцать шесть лет[1] имел счастье войти в дело, участником которого остаюсь по сей день. До самого начала войны я много работал на этом предприятии... В тридцать лет я опубликовал «Жизнь», в тридцать семь — «Старость». Потом решил отказаться от литературы, которая подтачивала мои способности коммерсанта, и немногие свободные часы посвящал скрипке, чтобы не позволять себе даже мечтать о литературе. Война оторвала меня от дел, и, может быть, долгий досуг был причиной того, что я в 1919 году принялся писать «Самопознание Дзено», которое и опубликовал в 1923 году».

Чем же вызван чудовищный двадцатипятилетний разрыв между вторым и третьим романом? Не поняв этого, нельзя понять и творчества Итало Звево. Один из восемнадцати детей коммерсанта Франческо Шмица, писатель принадлежал от рождения к миру австро-итальянской буржуазии Триеста, столь ярко изображенной в «Самопознании Дзено». Он воспринимался именно как мир, а не мирок; его горизонты казались чрезвычайно широкими благодаря широте торговых связей международного порта; в нем чтились традиции деловой предприимчивости, коммерческой добропорядочности, солидности... Это был тот самый мир, который Стефан Цвейг назвал в своих воспоминаниях «миром надежности», мир, где идеалом был «солидный — любимое слово тех времен — предприниматель с независимым капиталом», «ни разу не видевший своего имени на векселе или долговом обязательстве» и в гроссбухах своего банка всегда «ставивший его только в графе „приход“», что и составляло «гордость всей его жизни».

Даже после того, как Франческо Шмиц разорился, его сын склонен был обвинять во всем биржевую игру — занятие, недостойное солидного негоцианта. И, вынужденный бросить училище и поступить в триестинскую контору венского Уньон-банка, Этторе Шмиц, ведущий деловую переписку на английском и немецком языках, за девятнадцать лет службы становится столь образцовым «коммерческим корреспондентом», что его приглашают даже в училище Револьтелла обучать студентов правилам этого специфического искусства.

А между тем он тяготился службой, тем более что все его мысли были заняты литературой и театром. Этторе Шмиц много читает, отдавая предпочтение русской и французской литературе. Он пишет несколько пьес (не очень высоко оцениваемых исследователями его творчества), но добиться их постановки ему не удается. Кроме того, Этторе Шмиц под псевдонимами регулярно выступает с критическими статьями в одной из триестинских газет; из этих статей явствует, что его симпатии всецело принадлежат французским натуралистам, прежде всего Золя. Не без их влияния написан его первый роман — «Жизнь», начатый в 1889 г.

С изданием этого романа, предпринятым в 1892 г. на собственные средства, Звево связывал главную свою надежду — стать профессиональным литератором. Дело для него было не только и не столько в коммерческом успехе издания: больше всего Звево нуждался в признании, в подтверждении своих прав быть писателем и только писателем. Однако продавался роман плохо; полного признания тоже не было. Правда, появились положительные рецензии в двух триестинских газетах и отзыв влиятельного критика Доменико Оливы в широко читаемом миланском «Коррьере делла сера». Олива признавал Звево «не случайным человеком в литературе», но упрекал роман во многих недостатках, главным образом стилистических. Одним словом, санкции на то, чтобы стать профессиональным литератором, Звево не получил, но все же, по его словам, похвала авторитетного критика дала ему «мужество опубликовать второй роман».

В 1896 г. Звево женился на своей дальней родственнице Ливии Венециани, которая была на тринадцать лет младше его, и вошел в семью ее отца, владельца фабрики красок для подводной части корабля. С точки зрения «мира надежности», тридцатипятилетний супруг взял на себя серьезную ответственность. Он и сам чувствовал это. И тем не менее не спешил занять более выгодное и почетное место на предприятии тестя, но, оставаясь в банке, писал роман. Теперь нужно было доказать свое право на писательство не только самому себе, но и семейству Венециани — доказать самым осязаемым образом. «В семействе (я не говорю о моей жене) для того, чтобы поверить в литературу, должны были видеть деньги», — писал Звево в одном из писем 1925 г.

Новый роман «Старость» был закончен и напечатан в 1898 г. Ни денег, ни признания он не принес. Много позже Звево вспоминал: «Этот роман не заслужил ни единого слова хвалы или хулы от нашей критики... Я смирился со столь единодушным суждением (ибо не существует более полного единодушия, чем единодушие молчания) и двадцать пять лет воздерживался от сочинения книг»[2].

Перелом произошел. Писатель Итало Звево исчез, а его место занял Этторе Шмиц, образцовый предприниматель и администратор триестинской фабрики подводных красок и ее двух филиалов — в Венеции и в Лондоне. Но неужели все дело было в преданности семье и необходимости обеспечить ей «достойное существование»? Не было ли тут более глубоких психологических причин, нежели верность сызмальства усвоенным моральным нормам «мира надежности»?

В конце 1895-начале 1896 г. Звево пишет так называемый «Дневник для невесты» — серию заметок в тетради, подаренной Ливией при помолвке. Всегда склонный к рефлексии, Звево стремится теперь до конца определить — для себя и для невесты — свою сущность, давая и нам возможность глубже понять психологические предпосылки наступившего вскоре перелома.

Окружающий Звево мир (он получает уже здесь достаточно нелестное определение «подлый буржуазный мир») отнюдь не кажется Звево столь надежным. Счастье в нем возможно лишь в дилемме: «счастье много любить или счастье победоносно сражаться за жизнь... Поэтому среди человеческих характеров мне кажутся счастливыми те, что либо могут отказаться от любви, либо устраняются от борьбы...» Итак, способность «устраниться от борьбы» представляется Звево счастьем, — тем большим, что основу его характера, по его собственному мнению, составляет равнодушие к жизни. «Мое равнодушие к жизни существует по-прежнему. Даже когда я радуюсь жизни рядом с тобой, в моей душе остается нечто такое, что не радуется вместе со мною и предупреждает меня: смотри, все совсем иное, нежели тебе кажется, все остается комедией, потому что рано или поздно занавес упадет. Больше того: равнодушие к жизни — это сущность моей интеллектуальной жизни. А так как оно — мой дух и моя сила, каждое мое слово пропитано иронией, и я боюсь, что в тот день, когда тебе удастся заставить меня поверить в жизнь (что, впрочем, невозможно), я лишусь чего-то очень важного».

Но восприятие жизни как тягостной обязанности бороться, равнодушие к ней, никогда не прекращающаяся рефлексия и победоносная уверенность в себе несовместимы. Отсюда — потребность в утверждении извне, ожидание внешнего успеха как санкции, необходимой для того, чтобы поступить соответственно внутренней потребности... А когда этой санкций нет — необходимость найти компенсацию «эмоциональной неполноценности» в семье, в людях, ради которых стоит «стать здоровым и сильным».