Санкцию извне так и не удалось получить, и решение было принято. Этторе Шмиц устремился к тому выходу, который услужливо распахнула перед ним его среда; он старается если не быть, то казаться «здоровым и сильным», ища себе оправдания в «выполнении долга».
Впрочем, долгое молчание Звево не было столь уж абсолютным: все время пишет он разного рода заметки, путевые дневники, сочиняет даже новеллу «Благородное вино». В годы войны он, один из немногих европейцев, сохранивших пацифистские убеждения, составляет проект всеобщего мира. Наконец, в годы застоя в делах он берется за роман.
Однако гораздо большую роль, нежели вынужденный досуг, сыграло здесь другое обстоятельство. В 1904 г. Этторе Шмиц решил усовершенствовать свои знания английского языка и стал брать уроки у проживавшего в Триесте ирландца. Знакомство перешло в дружбу, продолжавшуюся до самого отъезда учителя из Триеста в начале войны. Почвой для сближения оказалась литература, имя ирландца было Джеймс Джойс. Оба познакомили друг друга со своими произведениями, — и Звево приобрел в лице Джойса верного почитателя, высоко оценившего «Старость».
Новый, начатый в 1919 г. роман «Самопознание Дзено» Звево выпустил в 1923 г. опять на собственные средства. Снова началось напряженное ожидание откликов. Первым отозвался старый триестинский литератор Сильвио Бенко, много лет назад приветствовавший выход в свет «Жизни». Появляется несколько маленьких рецензий в провинциальных газетах, «Коррьере делла сера» печатает заметку, какую, по словам Звево, «мог бы написать и десятилетний» — и снова наступает молчание. Молчат и литераторы, которым была разослана книга, в их числе Пиранделло. Звево пишет Бенко письмо, в котором благодарит его за поддержку «в том горе, каким была для меня эта публикация». Так минует год. Но летом 1924 г. случается нечто неожиданное.
Один из экземпляров «Дзено» был послан в Париж Джойсу. Тот дал прочесть его своему другу, поэту и эссеисту Валери Ларбо, который не только высоко оценил роман, но и по просьбе Джойса написал Звево письмо, где говорил о возможности перевода книги во Франции. Звево не решается отвечать Ларбо, опасаясь, что тот, по обыкновению всех литераторов, не откликнется, и благодарит его через Джойса. Лишь после второго письма Ларбо завязывается переписка. Ларбо выдвигает план посвятить Звево номер издаваемого им журнала «Коммерс»; в этом ему должен помочь другой знаток итальянской литературы — Бенжамен Кремье, которого Ларбо также заинтересовал творчеством Звево. Сделать это в «Коммерс» не удается, номер откладывается, но признание новых друзей, с которыми Звево встречается в Париже, действует на него как живая вода. Он снова принимается писать — на сей раз «длиннющую новеллу» «Короткое сентиментальное путешествие», вновь набрасывается на книги.
А когда он узнает, что ему все-таки будет посвящен номер журнала «Навир д'аржан», воскресает старая надежда: стать профессиональным литератором, зарабатывать своим пером.
В феврале 1926 г. появился долгожданный номер с отрывками из книг Звево и статьями о нем. В своих статьях Ларбо и Кремье именовали Звево «величайшим итальянским писателем двадцатого века», открывателем новых горизонтов.
В те же дни произошло событие, знаменательное не только для Звево, но и для всей итальянской литературы. За день до выхода февральского номера «Навир д'аржан» в миланском журнале «Квиндичинале» была напечатана статья тридцатилетнего поэта Эудженио Монтале «Дань уважения Итало Звево». Дело было не только в том, что в суждениях Ларбо и Кремье, при всей их восторженности, было немало субъективного и неточного, между тем как статья Монтале принадлежит к самым глубоким и точным из всех, написанных о Звево вплоть до наших дней. И не только в том, что Звево, скоро встретившийся с Монтале (чей отец, но странной иронии случая, долгие годы поставлял сырье его фабрике), приобрел верного друга, а затем и страстного пропагандиста своего творчества, написавшего о нем — вплоть до 1965 г. — более десятка статей. Дело в том, что Звево признала и без толчка из-за рубежа та итальянская литература, которой принадлежало будущее.
Между тем «Навир д'аржан» вызвал дискуссию в итальянской прессе. Хвала и хула полились потоком. Многие литераторы отказывались видеть в Звево большого писателя, ставя ему в вину несовершенство стиля, языковые неправильности, отсутствие якобы искони присущих итальянской прозе «гармонии и соразмерности». Но были и другие статьи, свидетельствовавшие о признании, о нужности его творчества.
Наконец-то Звево может ощутить себя писателем прежде всего. И поэтому с особой проникновенностью звучат написанные им в 1927 г. слова признательности Джеймсу Джойсу, который «по отношению ко мне... сумел повторить чудо воскрешения Лазаря» и в котором «столько великодушия, что оно объясняет неслыханный успех, выпавший ему: ведь каждое его слово... есть выражение того же благородства его души».
Правда, Звево не меняет образа жизни, по-прежнему ведет дела фирмы, — и, однако, все изменилось. Он завершает две большие новеллы, подготавливает и читает доклад о Джойсе, пишет продолжение «Самопознания Дзено» (он успел написать лишь несколько разрозненных кусков). Контакты с литературным миром становятся постоянными; дружба с Монтале и встречи с его флорентийскими друзьями, группирующимися вокруг журнала «Соляриа», и с парижским кругом Джойса приносят Звево искреннюю радость. Впрочем, есть на его пути и тернии. Никак не удается найти издателя для «Старости», и Звево приходится переиздавать ее на свой счет. Огорчают купюры, которые пришлось сделать во французском переводе «Дзено». Трудно пристроить в журнал дорогую его сердцу новеллу «Удачная шутка» — о писателе, который отказался от творчества, огорченный молчанием критики, и живет на свой заработок банковского служащего... Но все же столь долго ожидаемое признание пришло, и Звево ежечасно его ощущает.
А 13 сентября 1928 г. газеты сообщили о смерти известного писателя Итало Звево, погибшего в автомобильной катастрофе.
Быть может, не останется незамеченным, что всю свою жизнь я писал один роман.
Итало Звево — Энрико Рокке, май 1927 г.
Среди немногих высказываний Звево о собственном творчестве эта мысль повторяется не раз. В марте 1925 г. он писал о том же Валери Ларбо: «Джеймс Джойс всегда говорил, что в чернильнице у человека есть только один-единственный роман... а когда их написано несколько, это все-таки тот же самый роман, более или менее измененный. Будь это так, мой единственный роман — „Жизнь“». И действительно, в первой же книге писатель уже нашел главную тему своего творчества.
«Жизнь» еще очень тесно связана с традициями романа XIX в., прежде всего — французского романа. В ней тщательно выписана среда, окружающая героя, — его сослуживцы в банке, семейство его квартирохозяина — полунищего маклера-неудачника, жители его родной деревни. Этим страницам нельзя отказать в пластической яркости и в остроте социальной критики. На таком скрупулезно выписанном фоне герой книги Альфонсо Нитти, выросший в деревне, ныне ведущий деловую переписку в триестинском банке Маллера, также представляется — особенно в первых главах — вполне традиционным персонажем: отчасти деревенским жителем, не приспособленным к городской жизни и ненавидящим ее, отчасти — «маленьким человеком» в традиционном обличье мелкого служащего. Но постепенно герой предстает в ином свете. Альфонсо не справляется с работой в банке, она кажется ему скучной; он компенсирует свою ущемленность честолюбивыми мечтами о литературе, — но и тут дело ограничивается лишь усердным чтением в публичной библиотеке да разрозненными набросками; кончаются ничем и его попытки завязать знакомство с женщинами — единственный раз, когда это удалось, Альфонсо сам не пришел на свидание. Так вместо очередной вариации образа «маленького человека» вырисовывается герой иного склада — безвольный, слабый, не приспособленный к жизни (недаром первоначально Звево хотел назвать свою книгу «Никчемный»). Окончательно этот характер определяется в одной из ключевых сцен романа: расположенный к Нитти адвокат. Макарио приглашает героя на прогулку по морю. При виде чаек он пускается в рассуждения: «Нарочно созданы, чтобы хватать рыбу и жрать... Когда хватаешь рыбу, при чем тут мозг? А вы все учитесь чему-то, проводите целые часы за столом, чтобы заполнить бесполезное существование. Нужны крылья, а у кого их нет от рождения, у того они и не вырастут. Кто не умеет в нужный момент упасть на добычу, тот никогда этому не научится». Альфонсо, который «почувствовал себя очень несчастным», спрашивает: «А у меня есть крылья?» — «Только для поэтических взлетов», — отвечает Макарио.
Но однажды Альфонсо представилась возможность «схватить добычу». Введенный Макарио в дом Маллера, он знакомится с дочерью своего принципала Аннетой, холодной кокеткой, эгоистичной и амбициозной. Аннета заставляет полувлюбленного Альфонсо писать вместе с нею роман. Это нелепое сотрудничество сближает их, и Альфонсо, несмотря на его безволие и нерешительность, удается соблазнить Аннету — не без подстрекательства со стороны ее компаньонки Франчески, преследующей свои корыстные цели. Теперь нужно «закрепить успех» — и Альфонсо превратится из мелкого служащего Маллера в его зятя... Он должен только еще раз послушаться Франчески и, вопреки требованию Аннеты, не уезжать из Триеста. Но Альфонсо не желает этого. «Некоторое время назад Макарио сказал, что считает его не способным бороться и хватать добычу, и он кичился этим упреком как похвалой... Теперь все эти борющиеся, которых он презирал, привлекли его в свою среду, и он без сопротивления проникся их желаниями, пустил в ход их оружие». Альфонсо воспринимает завоевание Аннеты как моральное падение — и отказывается от него. Он уезжает в деревню, где застает свою мать умирающей, задерживается там на два месяца, а по возвращении находит Аннету помолвленной с Макарио. Роман кончается самоубийством героя, сожалеющего об упущенной возможности, пониженного в должности, оскорбленного подозрениями Маллера, который опасается шантажа со стороны Альфонсо.
