Василий Шукшин
Позови меня в даль светлую…
В небольшом русском городке, где-то на окраине, где дальше – за пустырем – виден уже и лес и не дымят трубы, в аккуратном домике из трех комнат жила женщина. Звали женщину красиво – Агриппина, Агриппина Игнатьевна Веселова, попросту – Груша. Было ей тридцать четыре года, и были у нее сын Витька двенадцати лет да брат Николай Игннатьевич, главный бухгалтер пригородного совхоза, да где-то был муж… С мужем они разошлись три года назад: тот взял в подруги… бутылку, и та подруга белоголовая завлекла его куда-то далеко, даже и не слышно было, где он.
Брат Николай приезжал по воскресеньям к сестре и пленмяннику, старался как-нибудь им помочь, продукты привонзил, деньжонок иногда.
И один раз, в воскресенье, приехал он с важным каким-то делом… Но пока дело это не выкладывал, а как обычно они с Витькиной матерью воспитывали Витьку.
– Ну сладу нет – не слушается, и все, – жаловалась мать. – Совсем парень выпрягся…
– Что же это ты, Витька? – гудел большой дядя Никонлай, постукивая толстыми прокуренными пальцами по клененке. – Не годится так, не годится. А что же дальше-то бундет, если ты уже счас… черт-те чего вытворяешь? Ведь матенри-то одной трудно с тобой, как ты это не поймешь!..
– Ни дьявола не понимает! На днях чего удумал: взял да соседской свинье глаз выбил…
– Глаз? – удивился дядя Николай.
– Но! Ветеринар, сосед-то… ладно, мужик добрый – не пошел никуда жаловаться. А то было бы дело!
– Зачем же ты ей глаз-то выбил? – спросил дядя.
Лобастый Витька сидел тут же, за столом, делал вид, что усердно читает книгу. Молчал.
– Витьк!
– Ну?
– Зачем глаз-то свинье выбил?
– Я нечаянно, – буркнул Витька.
– "Нечаянно"! – воскликнула мать. – Знаю я, как нечанянно… Нечаянно. – И повернулась к брату – рассказать: – Я его все в пример ставлю, ветеринара-то: выучился человек, теперь живет-поживает, в доме-то только живой воды, навернно, нет… Бери, мол, пример – приглядывайся. А он его и ненвзлюбил…
– При чем же тут животное, если тебе человек не поглянулся? Витьк!
– Ну?
– Разве можно такие вещи делать?! Ты что, живодер, что ли?
Витька молчал.
– Папа родимый – набычится, и не сдвинешь с места, – заключил дядя Николай. Помолчал. Спросил сестру: – Где он счас? Не слышно?
– "Где"! – горько воскликнула мать. – У него дорог много, и все – веселые.
– Алименты-то шлет?
– Шлет.
– Эх, Витька, Витька… – вздохнул дядя Николай. – Что ж ты так живешь-то? А?
Витька молчал.
– Витьк!
– Ну?
– Чего молчишь?
– Я читаю.
– Что ты мне очки втираешь! – осердился дядя Никонлай. – Читает он!.. – Потянулся, взял у Витьки книгу. – Что ты читаешь? То ж – задачник! Кто же так задачник читает… как художественную литературу. Менделеев мне нашелся!
– Вот так он меня все время обманывает, – сказала мать. – Спросишь: Витька, выучил уроки? Выучил! А где вынучил, где выучил – ничего не выучил, одна улица на уме…
– Ты эту улицу брось, Витька, – резонно стал убеждать дядя Николай. – Она до добра не доведет. Хватишься потом, да поздно будет. Вот он, близко будет, локоть-то, да не укунсишь. Улица от тебя не убежит, а время уйдет, не воротишь. Ты лучше возьми да уроки хорошенько выучи, чем… глаза-то свиньям вышибать. Чем выбил-то, камнем, что ли?
Витька водил пальцем по синим клеточкам клеенки. На вопрос только неопределенно поморщился и пожал плечами.
Дядя помолчал и спросил совсем другим тоном – мирно, несколько удивленно:
– Так что, здесь тоже свиней держут?
– Держут, – откликнулась мать. – А чего? Мужик-то в доме, так и держут. Зато всю зиму без горюшка – с мясом. Мужик-то есть, чего не держать?
– Витька, – повернулся дядя к Витьке, – иди учи уроки в ту комнату, мне надо с матерью поговорить.
Витька незаметно с облегчением вздохнул и ушел в друнгую комнату. Накачка кончилась.
– Я вот о чем с тобой, – заговорил Николай негромко. И посмотрел на часы. – Помнишь, я тебе говорил про мужинка-то?
– Ну, помню.
– Это… видал я его в пятницу, говорил с ним…
Груша насторожилась. Заинтересовалась.
– Ну?
– Он придет сегодня… – Николай опять глянул на чансы, – через десять минут.
– Батюшки! – испугалась Груша. – Чего же ты молнчишь-то сидишь? Надо же хоть маленько прибраться, что ли?..
– А что у тебя?.. Нормально и так…
Груша вскочила было, но оглянула комнату и села опять.
– Так ты расскажи про него… Что хоть за человек-то? Ты откуда его знаешь-то?
– Учился с ним на курсах бухгалтеров вместе…
– Так это когда было-то!
– Давненько. А тут встретил его: я в банк приехал, и он туда же пришел. Ну, разговорились… Ну – как, мол, жинвешь? То-се… Одинокий он счас – разошлись тоже, двое детей было…
– А чего разошлись-то?
– Пил тоже…
– Вот те на! Так это что же мне, шило на мыло менять?
– Да погоди ты! Пил, счас не пьет – лечился, что ли, или так бросил, не спрашивал. Но твердо знаю, что счас не пьет. Хороший мужик. Я рассказал про тебя: вот, есть, мол, сенстра – одинокая тоже, парнишка в пятом классе… Приду, говорит. Посмотри, может, что и выйдет у вас. Чего же одна будешь с этих лет…
Через приоткрытую дверь в горницу Витька слышал весь разговор. Навострил уши.
– Страшно, Коля, – говорила мать. – С одним всадилась до ушей… Но тогда хоть молодая была – простительно, а теперь-то – это уж глупость будет несусветная. Сама себя исклянешь…
– А не торопись, никто тебя силком не гонит, – отвечал на это Николай. – Присмотрись сперва… Да и он, думаю, тоже не кинется сломя голову. Алименты только с него здонровые дерут…
– Да это-то… черт бы его бей, с алиментами, они все нынче с алиментами. И я-то ведь не девка. Был бы человек хороший. Не зряшный какой…
– Да нет, он так-то ничего вроде. Вон он идет! Особо не суетись – тоже не в поле обсевок. Но и… это… не строй из себя… Нормально, как всегда…
– Да уж как-нибудь сумею. А семья-то его где, здесь живет?
Николай не успел ответить. В дверь снаружи постучали.
– Ну? – кивком показал на дверь Николай – откликннись, мол.
Груша чего-то растерялась…
Помолчали и вместе сказали:
– Да!
– Войдите!
Вошел носатый, серьезный, преуспевающий на вид челонвек лет этак сорока трех – сорока пяти. В добром, сталистого цвета плаще, при шляпе и при большом желтом портфеле. Маленькими глазками сразу с любопытством воткнулся в женщину… Но смотрел ровно столько, сколько позволило первое приличие.
– Ну вот, не заблудился, – сказал он. – Здравствуйте.
Николай поднялся ему навстречу.
Поздоровались за руку.
– Сестра моя… Груша – знакомьтесь, – представил Нинколай.
Груша, по-молодому еще стройная, ладная, тоже поднянлась, подала руку.
– Владимир Николаевич, – назвался гость.
– Груша.
– Груша – это… Графена?
– Агриппина, – сказал Николай. – Это родители наши верующие были, ну, крестили, конечно… Хорошо, я под Миколу-Угодника угодил, а то был бы тоже какой-нибудь… Евлампий. – Николай мелко, насильственно посмеялся. – У нас был в деревне один Евлампий…
– Он потом переменил имя, – сказала Груша.
– Да, потом, правда, променял на… забыл, кто он стал-то?
– Владимир.
– Тезки, значит. – Владимир Николаевич тоже искусстнвенно посмеялся.
– Садитесь, – пригласила Груша.
– Спасибо. Я бы разделся…
– О Господи! – спохватилась Груша. И покраснела. – Раздевайтесь, пожалуйста!
Она была еще хороша, Груша. Особенно заметно стало это, когда она суетилась и на тугие скулки ее набежал румяннец, и глаза, широко расставленные, простодушно, искренне засмеялись.
Владимир Николаевич опять ненароком прицелился к ней мелким, острым взглядом.
– Витька! – громко позвал дядя Коля. – Иди-ка сюда.
Вошел Витька.
– Познакомься с… дядей Володей, – сказал дядя Коля.
Витька стоял и смотрел на носатого дядю Володю.
– Ну, герой!.. – добренько сказал дядя Володя. И поиснкал в карманах у себя… – На-ка – пиратом будешь. – Подал простенький пистолетишко, который даже и без пистонов был, а просто – чакал.
Витька не мог сдержать снисходительную ухмылку. Чакнул пару раз…
– Это – для первачей только.
Матери стало неловко, что сын у нее такой неблагодарнный. Она опять покраснела.
– Ну, Витька!.. – сказала она. И засмеялась, и опять донверчиво и ясно засмеялись ее глаза.
– Ну, дядя Володя тебя еще не видел, не знал, что ты танкой большой, – пришел на выручку дядя Коля. – В следуюнщий раз принесет… А что тебе, пушку, что ли, надо?! Какой!
– Садитесь, Владимир Николаевич, – пригласила мать.
Владимир Николаевич прихватил портфель и прошел с ним к столу. Присел, портфель поставил возле ног.
– Тепло как на улице-то; – сказал он. – Все же – сеннтябрь месяц, должно уже чувствоваться…
– Ну что, Витька? – спросил дядя Коля. – Небось на улицу лыжи навострил? Ну, иди, иди, а то там дружки твои заждались.
