– Через три месяца, господа офицеры и вольнонаемный ты наш либерало-демократ Глухарев, надвигаются на всех нас выборы губернатора. Вот лично ты мечтаешь кинуть его со всей администрацией на свалку истории?
– Я ж не идиот, конечно активно мечтаю о переизбрании бывшего номенклатурщика и хапуги.
– Вот видишь, и другие крупные люди тоже спят и мечтают свалить нынешнего коммуняку Щупова. Он просто набычился вроде памятника Ленину, раскорячился, гаденыш, как динозавр, на пути реформ и всеобщей свободофикации всей страны. Прослежены его связи с пирамидными бабками «Светлой реальности». Есть информашка, что он своим личным телом трахал Свидану Доскорову, а она, падла, отстегивала денежную массу в партийную его кассу. Кроме того, нещадно дерет с мелких и средних бизнесов и вот-вот подожмет под себя всю прессу заодно с радио и ТВ, а уж взятки на рынках так ужесточит, что торгаши, кормильцы народа, по-волчьи взвоют. Поэтому, сами видите, уровень жизни у народа нашей плодородной области на-много ниже, чем на Берегу Слоновой Кости, и как своих ушей никакого не видать нам при Щупове дальнейшего контролирования неорганизованной коррупции.
– А сам, козел, одну яхту держит в Майами, другую в Красном море, и нас на них ни разу не прокатил, – перебил его майор Бухтилов.
– Мы рылом не вышли. Обеих дочурочек своих свел с крутыми бандитами из Грозного, – с обидой добавил тот мент, который, судя по всему, подписался опустить меня по-американски. – Нефть и казино, значит, дороже для него семейной чести, да? За это положено кишечник, включая аппендицит, на штык, бля буду, наматывать.
– Дело в том, Глухарев, – продолжил Дробышев, – что оба эти офицера-демократа пока что являются законными зятьями Щупова. У них, ты хавай данные факты, хавай, по горло накопилось компромата против тестя и его продажных дочерей. По приказу Щупова кавказы уже дважды метелили этих вот, сидящих рядом, родных его зятьев, чтоб они помалкивали, метелили прямо в ихних стекляшках, где процветает казино и широкомасштабное блядство высокого пошиба, которое не снилось даже Овальному кабинету Белого дома. Короче, Костя, ты совместно с офицерами делаешь ремейк той американской истории. Тебе, конечно, будет с недельку бо-бо, а их временно задержат, но быстро освободят, когда весь концепт попадет в эксклюзивы НТВ и ОРТ. Это очень приличные бабки. Естественно, ты – в доле. Появишься на «ящиках» всей страны и даже антиамерикански настроенной планеты. Само собой, в перспективе у тебя высокие тарифы за интервью и прочие гонорары. Книгу тиснешь с толстовским названием, допустим, «Люди, мне больно, не могу молчать!», ты небывало поднимешься, хапанешь грант у Сороса, мир на халяву повидаешь, много чего, уверяю, тебе корячится по линии прав человека, включая ПЕН-клуб. Но сначала будет суд, который на руку нашей молодой предвыборной демократии, и ты прогремишь на нем как пострадавший с особым цинизмом, естественно, по вине офицеров, которые являются затьями Щупова. Каков, спросишь, результат? А вот каков: Щупову, обиравшему нашу губернию вместе со своей шоблой, выборы принесут политическую смерть. А его зятья, чекающиеся с тобою, и еще десятки рыл дадут на том суде показания, что Щупов превратил бывшее благородное ГАИ в банду вымогателей и в тяжкие телесные повреждения поддатых владельцев тачек, у которых не было баксов для отстега от реакции на Раппопорта. Так что цель, сам понимаешь, оправдывает средства массовой информации, которые и раздуют наш концепт до усиления свободы мелких бизнесов на местах. В общем, время не терпит, пару дней репетируем, затем снимаем, желательно без всяких дублей – мы не в Голливуде. А теперь врежем за тебя, Костя, как за киноартиста наших дней! Тебе ведь по душе такая идейная тематика?
– Ради нее, говорю, жалко жить, а умереть можно, мы всегда готовы.
Еще поддав, я твердо заявил, что слава славой, но надо бы сходить в банк и положить там аванс на мой полностью пустой счет, на котором царит пусто-пусто после обрушивания пирамиды. А тогда уж начнем съемки, но только исключительно с помощью наркоза хотя бы местного значения, тогда все нечеловеческие муки я сыграю почище Штирлица.
– Ты с какого такого аргумента возгордился-то, ты чего жлобски априоришь и разводишь тут сопливую скептику? – разорался Дробышев. – Таких ален делонов вонючих, как ты, у нас тут – что в бане вялых веников. За такие бабки любой школьный учитель готов вынести страшные пытки и таким образом пострадать за демократию. Он еще и лишнюю свою почку отдаст тем, у кого ее ни за хер отбивают в турецких тюрьмах.
– Моя, – твердо отвечаю, – натура без зримых черт предоплаты и гарантирования гуманного наркоза не чует вдохновения ни на честный труд, ни на преступную деятельность на ниве искусства. К примеру, раздухарившись, им доказываю, не зажимала если бы Советская власть приличный аванс народу, то и фуфловый концепт коммунизма еще сто лет не рухнул бы в помойку истории, в которой Зюганов и наш Щупов все еще роются. Так что – как хотите, я все сказал.
Менты нахмурились, но отошли в сторонку, позвонили, видимо, посовещались с крутыми врагами своего жестокого тестя и согласились немедленно двинуться в банк, а потом, на съемках, обеспечить обезболивание моего очка и прилегающих к нему немаловажных окрестностей тела.
Положили они, значит, бабки на мой счет, и я снова оказался личностью с почти что допирамидальной суммой в новенькой банковской книжке. И, конечно, успокоился так, что мы еще слегка поддали. Меня с ходу понесло мыслить концепт в ракурсах и крупных планах. Поучил, помнится, ментов, как надо колотить мою главную роль прямо в бубен, с тем что-бы бубен, он же лицо, издавал нужный звук: «хряп… хряп…», но натуральность ударов ни в коем случае не должна сочетаться с большими травмами избиваемой ими наружности киноартиста. Напоследок я им продемонстрировал такой крик от будущей своей нечеловеческой боли, что в стену, как всегда, забарабанили подонки-соседи из понаехавших отовсюду беженцев.
Ну, один день мы по-тихому выбирали натуру, то есть облюбовали «Мерс-600» одной звезды эстрады, которую, имею в виду тачку, угоню со двора, выбрали перекресток, где буду повязан, зал кабака, куда свалю от ментов, и, конечно, женский сортир, в котором они меня зверски измудохают и болезненно унизят как последнего афроамерикана.
Тут я восстал в плане подготовки к съемкам и настоял на визите в тот ресторан, где выбрал себе в женском оркестре декольте не саксофонистки, а барабанщицы – вот у кого была грудь номер пять, не менее. Но в кабацком сортире, где все должно было произойти, я опять решительно заартачился, выставил вето и сказал, что, во-первых, всегда имею в наличии права человека, во-вторых, для концепта все-таки вполне достаточно не биты, а гаишной палки, которая гораздо тоньше и короче. Тем более, говорю, бейсбольная бита в русского человека скорей всего просто так и не войдет. Со мною, убеждаю, вы слишком долго провозитесь даже под местным наркозом, а ведь у нас все уже рассчитано по секундам для усиления неореализма съемок.
Тогда Дробышев и Бухтилов патриотически решили заменить бейсболизм, чуждый русской национальности, регулировочной палкой движения, привычной, как я уже показывал, всему нашему послушному народу.
Только Аритмиев, он же Тахикардиев, глянул на меня зверюгой. Если, говорит, ты не мужчина и желаешь местный наркоз, то мы с тебя при расчете снимем за него триста баксов. Ты думаешь, что после всего я смогу фигурировать той же палкой при регулировке уличного движения, да? Не смогу, я ее сожгу на помойке. Вычтем, значит, еще стольник-другой. Понял?
Подумав, я решил, что пытка, видимо, будет адской, однако умней было бы с выгодой для себя пережить ее без наркоза – хрен с ним, от этого никто еще не умирал. Вытерплю, но уж потом наберу на те же триста баксов, сэкономленные на наркозе, внедорожника «Камю», с кайфом боль превозмогу послесъемочную, и у меня еще останется на вызов двух студенток с биофака для грузинского бутербродика. Словом, согласился я тогда сыграть, как говорится, в очко с судьбою без наркоза.
В общем, все у нас прошло отлично, в смысле следования концепту. Тачку я угнал. Зятья губернатора Щупова догнали меня, отмудохали, насильно оторвали от декольте барабанщицы, я вырвался, скрылся от них сначала в кабаке, потом в женском сортире, откуда выпорхнули все дамы, там они опять зверски меня мудохали, я их кусал, пинался, барнаулил и призывал к ответу губернатора Щупова за злодеяния его гаишных органов…
Трудно вспоминать обо всем тогда перенесенном. Садист Тахикардиев, он же Аритмиев, действовал так, что я и вправду грохнулся в обморок. А Дробышев, конечно, все это снимал как якобы случайный свидетель произвола ментов, родственно близких проклятому коммуняке Щупову.
