Адвокаты же наши, слепо копирующие кровососательную практику ваших защитничков, – этих ненасытных слепней, клопов, блох и самой мелкой разновидности вшивости на теле любой паршиво организованной преступности, – наши адвокаты вообще предупреждают, чтобы мы не приближались к ним ближе чем на три метра, а дыхание свое заразное распространяли бы при этом исключительно вверх либо в раструба рукавов верхней одежды. Мы что им, спрашивается, подводные лодки, что ли, или Жаки Кусто?
Об антигуманном питании я уже говорил, хотя мне лично, если хотите знать, наплевать на питание – я тут лишний вес скидываю, нажитый в период достраивания развитого застоя. Достроил на свою же голову. Поэтому перехожу к делу как к таковому, а тем более к возмутительному.
В общем, однажды, полгода назад, вынужденно, сами понимаете, находился я в тяжком бодуне непосредственного преддверия белой горячки и остро мечтал об Африке, где, ходит параша, алкаши называют горячку не белой, а черной, отчего ужасные глюки не становятся комфортабельней, если вовремя не поправиться. Не буду отвлекаться от анализа.
Словом, полгода назад мозги мои тряслись, как студень в миске, а душа с минуты на минуту ждала глюконосного явления гусеничных трамваев, пауков, забивающих «козла» всеми ножками, и свехзвуковых крыс, сигающих с Большой Медведицы на Гончего Пса. Ничего, поверьте, нет отвратительней, когда ихняя камасутра, если подразумевать камарилью, врывается иногда в твою форточку, а сверхзвучность дикой какофонии всверливается в голову лишь минут десять спустя в виде ужаса, помноженного на дальнейшую беду, равную квадрату времени из всемирного ничто, как выражался сам Эйнштейн относительно такого вот мучения.
Можно сказать, погибал я, верней, загибался и периодически чувствовал себя подохшим фараоном, за культ своей личности обоссанным всем Египтом до основания, а затем – затем плотно обернутым начальником пирамиды в вонючий папирус, то есть в использованную туалетную бумагу.
Крах. Жизнь семейная и, возьмем выше, личное существование пошли на ебистос, все левые мои разрушились приключенческие связишки с легким поведением распутных дам, улетели в неизвестность бабки, честно нажитые при переделе соцсобственности. Все это плюс неприкосновенный запас недостижимых идеалов было вмиг превращено в вышеуказанные помпейские руины хозяйкой пирамиды «Светлая реальность», выращенной утопией и воспитанной комсомолом, аферисткой Свиданой Доскоровой, но не болгарка, а мордва, шлындра и бывшая лимита, проклинать которую, сволочь такую, до предпоследнего своего буду выдоха и последнего вздоха, а если встречу на Страшном суде, то всенародным плевком плюну ей в морду.
Валяюсь, значит, в нераздетом виде на койке, все потеряно, продано, пропито, как сказал Есенин Черному Человеку, и думаю, оставшись не то что без копейки, но даже без пустой посуды: каким бы таким макаром наложить на себя руки, чтобы они безвременно дрожать перестали?
Даже встать себя заставил. Смотрю, люстра сорвана сбежавшей женой вместе с крюком. К тому же бывшая моя и худшая половина зверски пробки вывернула, чтобы я не тыркнул, как наш сосед, мокрые пальцы в три фазы от стиральной машины, – и никакого такого адского ужаса больше никогда тебе, Глухарев, не переживать.
Бельевые веревки не забыла, тварь, вынести с балкона. Гардероб пуст, в брючатах нет ремня, а вместо ножей и вилок одни оловянные ложки в буфете лежат – все, гадюка, унесла с собой, даже коробку гвоздей с молотком не забыла прихватить, которыми я однажды твердо решил было пригвоздить себя к порогу мэрии в знак протеста против антинародных пирамид.
Думаете, из великодушия все это она проделала и чтобы жизнь мою продлить? Нет, не для этого, но исключительно для того, чтобы подольше я помучался, чтоб подрожал от предсмертного скрежета зубовного и последующей агонии.
Ярость моя благородная была такова, господа, что даже смягчила злодеяния белогорячечных глюков.
Вот тут-то и заявляется ко мне форменный посланец ада Дробышев. Он был должен мне пару штук, но не отдавал. Не отдает, мразь, и снова передо мной оправдывается.
– Я, – поясняет, – благодаря твоему сволочному совету тоже попал под пирамиду «Светлая реальность», но дела наши вполне могут пойти в гору, если примешь американский концепт моего проекта.
Поботай, думаю, поботай, прохиндеище поганое, на своей с понтом ученой феньке. Я тебя вскоре испепелю в котельной, если пару штук долга не вернешь. Буквально, врежу кочергой промеж глаз – и в печку для дальнейшего превращения в Сергея Лазо. Кроме того, с чувством глубокого удовлетворения закажу тебя, крысу, когда бабки вернешь, рук своих не стану пачкать.
С другой стороны, вдруг наливает он себе и мне, но, главное, вежливо так подносит не серо-голубого мытищинского трупоукладчика, а импортного внедорожника, то есть натуральнейше непаленого коньяка «Камю», пять французских звезд.
– Сначала, – говорит, – скромно, Костя, поправься, а когда придут менты-соучастники нашего концепта, мы все совместно обмозгуем, роли распределим, в темпе воплотим весь проект на диск, огребем не меньше пары лимонов баксами и рванем в Штаты возрождать нашей с тобой духовностью так называемый свободный мир. О’кей?
Первый же глоток внедорожника с ходу восстановил душевное здоровье моей личности. Я и ответил: «О’кей». Потом мы приняли по-новой. Еще сильней почуяв пробуждение чувств поправки, законной подозрительности и предельной мощи интеллекта, я подумал про себя, что Дробышев, безусловно, адская нечисть, но почему бы, думаю, не рискнуть выбраться с этим его концептом из-под дерьмовых руин «Светлой реальности»?
Выкладывай, говорю, концептист херов, все по порядку. Ну, Дробышев открывает папку, сует мне в переставшие трястись руки кучу распечаток с Интернета, больше дюжины было там фоток, и говорит:
– Я за жратвой сбегаю, чтобы подавиться в плане борьбы с энтропией психики, а ты пока пробеги все это, если не знаком с преступлением века, которое совершили менты в Штатах. Вот и мы с тобой сконцептуалим нечто анальнологическое в жизни народа нашей губернии.
Затем Дробышев поканал в гастроном, хотя коньяк, сволочь, забрал с собой. Тут он был прав. Моральный кодекс пьющего человека редко когда совместим со здоровьем и честью личности, подверженной часому поддаванию.
Но все же из самоуважения я впервые за много дней умылся, затем пробежал слегка залитым глазом всю эту интернетовскую хреновину и погрузился в фотки. Ужас!
Это же, убеждаюсь, тройной ужас, что творят белые менты в так называемом свободном мире! Как там только не унижают, как не оскорбляют простого человека доброй воли! После таких вот фоток наши менты с похмелюги могут показаться не ментами, а ангелами-хранителями общественного порядка.
С другой стороны, подумалось, бабушка надвое сказала. Пожалуйста: пострадавшего черного бомжа весь мир стал носить на руках, суд его лимонами до гроба обеспечил, звездой «ящика» он заделался и так далее, бестселлер какой-нибудь сраный Апдайк ему захерачит. А все менты как один загремели под суд, и им на суде врезали, особенно тому Шварцу, по-нашенски Чернову, который орудовал битой для пущей насмешки над афроамериканом!
Конечно, рассуждаю, вполне поправившись, духовность наша гораздо круче и выше денежной компенсации за изуродование тела, но Закон и демократия – тоже не хер собачий, а, выходит дело, полностью собачачий. И в какой же это, прикидываю, аналогичный концепт собирается Дробышев превратить сию кошмарную антиамериканскую историю?
Я вовсе не болван, мозги мои даже с бодуна умеют выдать мысль и довести ее непосредственно до соображения на внеочередной спасительный пузырь и своеобразную беженку, желающую ночевки не на скамейке, а на раскладной и без клопов диван-кровати.
Я хочу сказать, что дошел до меня, утверждающе поправившегося русского человека, весь американский концепт Дробышева, еще как дошел. Ясно было, кого он, гад такой, сконцептировал на роль Лумумбы, отканителенного ментовскими дубинками, а напоследок с садизмом изнасилованного бейсбольной битой. Кроме того, недостаток коньяка просто мешал въехать до конца, при чем тут бита, когда хватило бы человеку ментовской дубинки, к которой давно уже привык весь народ? Не иначе как расизм Шварца-Чернова брал верх над хваленой Декларацией прав человека и другими высшими циркуляциями Закона.
Тут посланец ада наконец заявляется с телячьей колбасой и пельменями. Признаюсь, за эту колбасу, не снившуюся ни Западной, ни Восточной Германиям, – весь с потрохами я могу отдать Уголовный кодекс отечества и другие моральные ценности.
Заявляется мезавец и с порога декларирует, что основная разница между нами и американами такова, что ихние менты действовали без всякой идейной цели, а у нас с тобой все же по-явился духовно прогрессивный политический идеал, понял?
