Священник:
— Я на эту вашу ложу согласился исключительно из чувства долга: мой долг — бывать везде.
Журналист:
— Пойдемте вместе, мисс Коэнсон, у меня два билета от «Рекорд».
Дама:
— Ara! Так прессе вы, значит, рассылаете билеты?
Священник:
— Пресса — дело другое. Официант, принесите полбутылки «Хейдсика»[5].
Официант:
— Полбутылки «Хейдсика»? Да, сэр.
Дама:
— «Хейдсик». Вот это я люблю. А мы на диете.
Священник:
— Я не люблю «Хейдсик». Но я тоже на диете. Предписание врача. Каждый вечер перед сном. Оказывается, мой организм требует. Мария леди Рондел мне выдает — и слушать не желает возражений — по сотне в год, чтобы я мог это себе позволить. Её личный тонкий способ поддерживать доброе дело. И льда, официант. Я как раз сегодня ее видел. Остановилась здесь на сезон. Здесь ей будет легче. Она так удручена смертью Прайама Фарла, бедняжка. Такая артистичная натура, знаете! У покойного лорда Рондела было, считается, лучшее собранье Фарла в Лондоне.
Журналист:
— А вы встречались с Прайамом Фарлом, отец Лука?
Священник:
— Никогда. Я так понимаю, он был с большими странностями. Терпеть не могу странностей. Я к нему как-то по почте обращался, просил, чтобы он написал Святое Семейство для Святого Беды.
Журналист:
— И что же он ответил?
Священник:
— Он не ответил. Учитывая, что он даже не член Королевской академии, это, по-моему, с его стороны было большое свинство. И тем не менее Мария леди Рондел считает, что он непременно должен быть похоронен в Вестминстерском аббатстве. Спрашивает, чем я могу способствовать.
Дама:
— Похоронен в Вестминстерском аббатстве! Я и не знала, что он такой столп! О Господи!
Священник:
— Я совершенно доверяю вкусу леди Рондел, и, естественно, не смею возражать. Кое-что я, кажется, смогу устроить. Мой дядя епископ…
Журналист:
— Простите, но мне казалось, что поскольку вы отпали от церкви…
Священник:
— Поскольку я воссоединился с Церковью, хотели вы сказать. Церковь едина.
Журналист:
— От англиканской церкви, я имел в виду.
Священник:
— А-а!
Журналист:
— Поскольку вы отпали от англиканской церкви, между вами и епископом возникли трения.
Священник:
— Только на религиозной почве. К тому же моя сестра — любимая племянница епископа. А я ее любимый брат. Сестра моя сама очень интересуется искусством. Разрисовала мне грелку на чайник — просто упоительно. Разумеется, в вопросе национальных похорон последнее слово за епископом. А потому…
Но тут невидимый оркестр заводит «Боже Короля храни».
Дама:
— Уф! Тоска какая! Гаснут почти все огни.
Официант:
— Господа! Просим вас, господа!
Священник:
— Вы ж понимаете, мистер Докси, что эти семейные подробности я упомянул лишь с тем, чтоб подкрепить мое заявление, что я способен кое-что устроить. Кстати, если желаете получить текст моей завтрашней проповеди для «Рекорд», можете обратиться в ризницу.
Официант:
— Господа, господа!
Журналист:
— Очень любезно с вашей стороны. Что же до похорон в Вестминстерском аббатстве, я полагаю, «Рекорд» поддержит эту идею. Я сказал — я полагаю.
Священник:
— Леди Мария Рондел будет весьма признательна.
Свет погас на пять шестых, вся публика потянулась к выходу. Вот в вестибюле уже толклись цилиндры, палантины и сигары. Со Стрэнда пришло известие, что погода испортилась, льет дождь, и весь совокупный интеллект «Гранд-отеля Вавилон» сосредоточился на британском климате, как если бы британский климат был последнее открытие науки. Отворялись, затворялись двери, и пронзительность рожков, шуршанье шин, хриплые крики возчиков странно мешались с изящным лепетом внутри. Но вот — как по волшебству, всё излилось наружу, и остались только те обитатели отеля, которые могли удостоверить свое в нем гражданство. В шестой раз на неделе доказывалось, что в сем главном граде величайшей из империй вовсе не один закон для богатых, а другой для бедных.
Под глубоким впечатлением от того, что он подслушал, Прайам Фарл поднялся на лифте и лег в постель. Яснее ясного он осознал, что побывал среди правящего класса королевства.
Не прошло и двенадцати часов после этого разговора между членами правящего класса в Гранд-отеле Вавилон, а уж Прайам Фарл услышал первое гортанное эхо голоса Англии в вопросе о его похоронах. Голос Англии на сей раз исходил из уст «Санди Ньюс», газеты, принадлежавшей лорду Назингу, владельцу «Дейли Рекорд». Была в «Санди Ньюс» колонка, главным образом посвященная встрече в Остенде Прайама Фарла с ярчайшей звездой Музыкальной комедии. Была и передовица, в которой яснее ясного доказывалось, что Англия покроет себя несмываемым позором, если не погребет величайшего своего художника в Вестминстерском аббатстве. Правда, вместо Вестминстерского аббатства поминалась Национальная Валгалла. Казалось, газете чрезвычайно важно не называть Вестминстерское Аббатство подлинным его именем, как если бы Вестминстерское аббатство было чем-то не вполне удобопоминаемым, невыразимым, как пара брюк. Кончалась статья на слове «базилика», и когда вы достигали этого величавого существительного, вы были вполне согласны с «Санди Ньюс» в том, что Национальная Валгалла без останков Прайама Фарла у себя внутри будет чем-то невозможным, прямо-таки немыслимым.
Прайам Фарл расстроился ужасно.
В понедельник утром «Дейли Рекорд» благородно выступил в поддержку «Санди Ньюс». Очевидно, он пожертвовал воскресным днем, собирая мнения выдающихся людей — в том числе троих членов парламента, одного банкира, одного любителя крикета, одного колониального премьер-министра и президента Королевской академии — о том, является ли, или не является Национальная Валгалла подобающим местом для упокоения останков Прайама Фарла; и общим ответом стало единодушное «Да». Другие газеты выражали то же мнение. Нашлись однако и противники такого плана. Иные органы вопрошали хладнокровно, а что собственно Прайам Фарл сделал для Англии, особенно для жизни духа Англии. Он не был ни нравственным художником, как Хогарт, как Ноель Патон, ни поклонником великой и прекрасной античности, как несравненный Лейтон[6]. Он открыто презирал Англию. Он никогда не жил в Англии. Он ничего общего не желал иметь с Королевской академией, почитая все страны, кроме своего отечества. Да и такой ли уж великий он художник? Не ловкий ли он просто-напросто мазила, работами которого кучка полоумных обожателей силком заставила нас восхищаться? Боже упаси их, эти органы, хулить покойного, но Национальная Валгалла есть Национальная Валгалла… И так далее в том же духе.
Грошовые вечерние газетенки отстаивали Фарла, одна так даже пламенно. Вы понимали, что если Прайам Фарл не будет похоронен в Вестминстверском аббатстве, все вечерние газеты в возмущении отрясут прах со своих ног о скалы Дувра и навсегда покинут Англию ради иной страны, где умеют ценить искусство. К полуночи вы уже понимали, что Флит-стрит превратилась в арену смертоубийства, не иначе, и толпы энтузиастов в честь искусства перерезают там друг другу глотки. Впрочем, поверхностному взгляду ничего подобного не открывалось на Флит-стрит; и в Клубе искусств на Дувр-стрит даже не было объявлено военное положение. Лондон трепетал, горел и волновался, решая вопрос о похоронах Прайама Фарла; через несколько часов должно было решиться, покроет ли себя Англия в глазах всего мира несмываемым позором; а город жил себе, тихо-мирно пошевеливался, как всегда. В Комедии давали прославленный ежевечерний водевиль «Билеты проданы»; в Квинс-Холле толпилась публика, решившая послушать виолончелиста двенадцати лет, который играл, как взрослый, хоть и маленький, и услуги которого на семь лет вперед закупило одно влиятельное агентство.
Наутро все противоречия уладил «Дейли Рекорд» с помощью одной из своих сенсаций. Такого рода противоречия, как правило, если не улаживаются быстро, то и вовсе не улаживаются; затягиваться они не могут. И в данном случае «Дейли Рекорд» быстро все уладил. «Дейли Рекорд» опубликовал завещание Прайама Фарла, в каковом, отказав по фунту в неделю пожизненно слуге своему Генри Лику, все остальное свое достояние Прайам Фарл отдавал нации, на постройку и содержание Галереи Великих Мастеров. Собрание великих мастеров, составленное самим Прайамом Фарлом тем нерасточительным способом, какой доступен только подлинным знатокам искусства, составит ядро коллекции. А в ядро это, сообщал «Рекорд», входит несколько Рембрантов, один Веласкес, шесть Вермееров, один Джорджоне, один Тернер, один Чарльз, два Крома и Гольбейн. (Чарльза «Рекорд» снабдил вопросительным знаком, сам будучи в нем не вполне уверен). Картины все в Париже — давно уже там, много лет. Главная мысль этой Галереи в том, что ничему не вполне первоклассному туда не должно быть доступа. Завещатель присовокуплял к своей последней воле два условия. Первое — чтобы нигде на здании не было высечено его имя, и второе — чтобы ни одна из его собственных работ не была вывешена в Галерее. Каков, а? Не правда ли, истинно британская гордость? Не правда ли, сколь выгодно он отличается, сколь он великолепно непохож на заурядных благотворителей этой страны? У «Рекорд» есть основания утверждать, что состояние Прайама Фарла составляет сто сорок тысяч фунтов, не считая стоимости картин. И после такого с кого-то еще станется заявлять, что он не достоин покоиться в Национальной Валгалле — благотворитель столь царственный, столь горделиво кроткий?
