Ознакомительная версия.
Это точно было нарядное мѣсто, но, какъ многія нарядныя вещи, совсѣмъ некрасиво, не весело, не уютно, и потому, пока мы были за столомъ, служанка стерла пыль и обмела стулья въ конторѣ, и мы сидѣли тутъ во все остальное время.
Намъ подали пуддингъ прежде мяса, и я думала, что мистеръ Голбрукъ станетъ извиняться въ своихъ стародавнихъ обычаяхъ, потому-что онъ началъ:
— Не знаю, любите ли вы вновь-выдуманные обычаи…
— О, совсѣмъ нѣтъ! сказала миссъ Мэтти.
— И я также, сказалъ онъ. — Домоправительница непремѣнно хочетъ дѣлать по-своему; но я говорю ей, что когда я былъ молодымъ человѣкомъ, мы привыкли держаться строго правилъ моего отца: «нѣтъ бульйона — нѣтъ пуддинга; нѣтъ пуддинга — нѣтъ и мяса», и всегда начинали обѣдъ бульйономъ, потомъ намъ подавали жирные пуддинги, свареные въ бульйонѣ съ говядиной, а потомъ мясо. Если мы не съѣдали бульйона, то намъ не давали пуддинга, что мы любили гораздо-больше; говядина давалась послѣ всего и только тѣмъ, которые съѣдали бульйонъ и пуддингъ. Теперь начинаютъ сладкими вещами и перевертываютъ обѣдъ вверхъ дномъ.
Когда явились утка и зеленый горошекъ, мы съ смущеніемъ посмотрѣли другъ на друга; у насъ были только однѣ вилки; правда, сталь сіяла, какъ серебро, но что намъ было дѣлать? Миссъ Мэтти подбирала горошенки одну по одной, зубцами своей вилки, точно такъ, какъ Амине ѣла зернышки риса послѣ своего предварительнаго пира съ Гулемъ. (Намекъ на Тысячу и Одну Ночь.) Миссъ Поль вздохнула надъ нѣжными горошенками, оставляя ихъ нетронутыми на одной сторонѣ своего блюда, потому-что они выскользнули бы между зубцовъ вилки. Я взглянула на хозяина: горохъ летѣлъ цѣликомъ въ его огромный ротъ, пихаемый широкимъ круглымъ ножичкомъ. Я увидѣла, подражала, пережила! Друзья мои, несмотря на мой примѣръ, не могли собраться съ достаточнымъ мужествомъ, чтобъ сдѣлать несовсѣмъ-приличное дѣло; и еслибъ мистеръ Голбрукъ не былъ такъ сильно голоденъ, онъ, вѣроятно, увидѣлъ бы, что его славный горошекъ былъ унесенъ нетронутымъ
Послѣ обѣда принесли глиняную трубку и плевальницу; попросивъ насъ удалиться въ другую комнату, куда скоро обѣщалъ прійдти къ намъ, если намъ не нравится табачный дымъ, онъ подалъ трубку миссъ Мэтти, прося набить ее табакомъ. Это считалось комплиментомъ дамѣ въ его молодости, но казалось несовсѣмъ-приличной честью для миссъ Мэтти, которую сестра пріучила смотрѣть съ страшнымъ отвращеніемъ на всякій родъ куренія. Но если это и было оскорбленіемъ для ея утонченнаго вкуса, то было также лестно для ея чувства; и потому она томно набила крѣпкимъ табакомъ трубку, а потомъ мы удалились.
— Какой это пріятный обѣдъ у холостяка! сказала тихо миссъ Мэтти, когда мы усѣлись въ конторѣ. Надѣюсь только, что это не неприлично, какъ столько другихъ пріятныхъ вещей.
— Какое множество у него книгъ! сказала миссъ Поль, осматриваясь кругомъ: — и въ какой онѣ пыли!
— Мнѣ кажется, это должно быть похоже на одну изъ комнатъ великаго доктора Джонсона, сказала миссъ Мэтти. — Какой долженъ быть ученый человѣкъ вашъ кузенъ!
— Да! сказала миссъ Поль:- онъ много читаетъ; но я боюсь, что онъ принялъ весьма-грубыя привычки, живя одинъ.
— О! грубыя — слишкомъ жесткое слово. Я назвала бы его эксцентрическимъ; всѣ умные люди таковы! отвѣчала миссъ Мэтти.
Когда мистеръ Голбрукъ вернулся, онъ предложилъ прогуляться по полямъ; но двѣ старшія дамы боялись сырости и грязи; притомъ у нихъ только были невесьма-красивые капоры, чтобъ накинуть на чепчики: поэтому онѣ отказались; я опять была спутницей мистера Голбрука въ прогулкѣ, которую, какъ онъ говорилъ, былъ принужденъ сдѣлать, чтобъ присмотрѣть за работниками. Онъ шагалъ прямо, или совершенно забывъ о моемъ присутствіи, или принужденный молчать, потому-что курилъ трубку; однако, это было не совершенное молчаніе. Онъ шелъ передо мною нѣсколько согнувшись, заложивъ руки за спину; и когда какое-нибудь дерево или облако или проблескъ дальняго надгорнаго пастбища поражали его, онъ говорилъ вслухъ стихи громкимъ, звучнымъ голосомъ, именно съ тѣмъ самымъ выраженіемъ, которое придаетъ истинное чувство и умѣнье цѣнить. Мы подошли къ старому кедру, который стоялъ на другомъ концѣ дома:
The cedar spreads his dark-greem layers of shade.
(Кедръ разстилаетъ свои темнозеленые слои тѣни).
— Удивительное выраженіе — слои!.. Удивительный человѣкъ!
Я не знала со мной ли говорилъ онъ, или нѣтъ, но я согласилась, что «удивительно», хотя ничего не поняла. Мнѣ, наконецъ, наскучило, что обо мнѣ забыли, и вслѣдствіе этого я принуждена молчать.
Онъ вдругъ обернулся.
— Да! вы можете говорить «удивительно». Когда я увидалъ обзоръ его поэмъ въ «Blakewood», я отправился сейчасъ и прошелъ пѣшкомъ семь миль до Миссельтона, потому-что лошади не были готовы и выписалъ эти поэмы. А какого цвѣта почки ясеневаго дерева въ мартѣ?
«Что онъ, сошелъ съ ума? подумала я. Онъ очень похожъ на Дон-Кихота».
— Я спрашиваю, какого онѣ цвѣта? повторилъ онъ съ пылкостью.
— Право я не знаю, сэръ, сказала я съ кротостью невѣдѣнія.
— Я зналъ, что вы не знаете. И я также не зналъ, старый дуракъ! до-тѣхъ-поръ, пока этотъ молодой поэтъ не явился и не сказалъ мнѣ: «черны, какъ ясеневыя почки въ мартѣ». А я жилъ цѣлую жизнь въ деревнѣ и тѣмъ для меня стыднѣе не знать. Черны, онѣ черны, какъ гагатъ, сударыня.
И онъ опять пошелъ дальше, качаясь подъ музыку какихъ-то стиховъ, которые пришли ему на память. Когда мы воротились назадъ, онъ захотѣлъ непремѣнно прочесть намъ поэмы, о которыхъ говорилъ и миссъ Поль ободрила его въ этомъ предположеніи, мнѣ показалось затѣмъ, чтобъ заставить меня послушать его прекрасное чтеніе, которое она такъ хвалила; но она сказала, будто потому, что дошла до труднаго узора въ тамбурномъ вязаньи и хотѣла счесть петли, не будучи принуждена говорить. Что бы онъ ни предложилъ, все было пріятно для миссъ Мэтти, хотя она заснула черезъ пять минутъ послѣ того, какъ онъ началъ длинную поэму, называющуюся «Locksley Hall», и преспокойно проспала-себѣ, пока онъ не кончилъ такъ, что этого никто не замѣтилъ; когда внезапное его молчаніе вдругъ ее пробудило и она сказала:
— Какая хорошенькая книга!
— Хорошенькая! чудесная, сударыня! Хорошенькая, какъ бы не такъ!
— О, да! я хотѣла сказать: чудесная, прибавила она, встревоженная его неодобреніемъ. — Это такъ похоже на чудесную поэму доктора Джонсона, которую часто читала моя сестра… я забыла какъ она называется… что это было, душенька? сказала она, обернувшись ко мнѣ.
— О чемъ вы говорите, миссъ Матильда? Что это такое?
— Не помню, право, содержанія и совсѣмъ забыла какъ называется, но написана она докторомъ Джонсономъ и такая прекрасная, очень-похожа на то, что сейчасъ читалъ мистеръ Голбрукъ.
— Не помню; сказалъ онъ, размышляя: — но я не хорошо знаю поэмы доктора Джонсона. Надо ихъ прочесть.
Когда мы садились на возвратномъ пути въ коляску, я услышала, что мистеръ Голбрукъ обѣщалъ скоро извѣстить дамъ, чтобъ узнать, какъ онѣ доѣхали; это, очевидно, и понравилось и испугало миссъ Мэтти въ то время, какъ онъ это сказалъ; но послѣ того, когда мы уже потеряли изъ виду старый домъ между деревьями, чувства ея постепенно переходили въ тревожное желаніе узнать, не нарушила ли Марта слово и не воспользовалась ли отсутствіемъ своей госпожи, чтобъ взять «поклонника». Марта степенно и спокойно помогла намъ выйдти изъ коляски; она всегда заботилась о миссъ Мэтти, но сегодня сказала эти несчастныя слова:
— Ахъ, сударыня, какъ подумаешь, что вы выѣхали вечеромъ въ такой тонкой шали! Вѣдь это ничѣмъ не лучше кисеи. Въ ваши лѣта вы должны быть осторожны.
— Въ мои лѣта! сказала миссъ Мэгги, почти сердито, тогда-какъ обыкновенно говорила она очень-кротко: — въ мои лѣта! Ну почему ты знаешь сколько мнѣ лѣтъ?
— Я дала бы вамъ около шестидесяти; конечно, многіе часто кажутся старше на видъ, я вѣдь не хотѣла васъ обидѣть.
— Марта, мнѣ еще нѣтъ и пятидесяти-двухъ, сказала миссъ Мэтти съ чрезвычайной выразительностью. Вѣроятно, воспоминаніе о юности живо предстало передъ нею въ этотъ день, и ей было досадно, что это золотое время такъ давно уже прошло.
Но она никогда не говорила о прошломъ и болѣе-короткомъ знакомствѣ съ мистеромъ Голбрукомъ. Она, вѣроятно, встрѣтила такъ мало симпатіи въ своей юной любви, что скрыла ее глубоко въ сердцѣ; и только вслѣдствіе наблюденія, котораго я не могла избѣгнуть послѣ откровенности миссъ Поль, могла я примѣтить, какъ вѣрно было ея бѣдное сердце въ своей печали и въ своемъ безмолвіи.
Она сослалась на какія-то убѣдительныя причины, зачѣмъ стала надѣвать каждый день самый лучшій свой чепчикъ и сидѣть у окна, несмотря на ревматизмъ, чтобъ видѣть, не будучи видимой, все, что дѣлалось на улицѣ.
Онъ пріѣхалъ, уткнулъ руки въ колѣни, склонилъ голову и засвистѣлъ послѣ того, какъ мы отвѣтили на его вопросы о нашемъ благополучномъ возвращеніи. Вдругъ онъ вскочилъ.
Ознакомительная версия.
