Такъ обращались къ Вильферу даже въ дѣловыхъ письмахъ, начиная обыкновенно словами: «Любезный Ромти». Съ своей стороны онъ въ отвѣтахъ на такія письма неизмѣнно подписывался: «Искренно вамъ преданный Р. Вильферъ».
Р. Вильферъ служилъ клеркомъ въ москательномъ торговомъ домѣ Чиксей, Венирингъ и Стоббльсъ. Чиксей и Стоббльсъ, прежніе его хозяева, были оба поглощены Венирингомъ, который служилъ у нихъ сперва комиссіонеромъ, а затѣмъ ознаменовалъ свое возвышеніе къ верховной власти тѣмъ, что ввелъ въ дѣла фирмы торговлю литымъ оконнымъ стекломъ, панелями краснаго дерева, отполированными французскимъ лакомъ, и огромными штучными дверьми.
Однажды вечеромъ Р. Вильферъ заперъ, какъ всегда, свою конторку, положилъ ключи въ карманъ и отправился домой. Домъ, въ которомъ онъ жилъ, стоялъ въ предмѣстьѣ Галловей, на сѣверъ отъ Лондона, отдѣлявшемся отъ города полями и деревьями. Между Баттль-Бриджемъ и той частью Галловея, гдѣ жилъ Р. Вильферъ, тянулось довольно большое пространство подгородной Сахары, на которомъ обжигались кирпичъ и черепица, вываривались кости, выколачивались ковры, травились собаки и вываливался громадными кучами мусоръ, вывозимый изъ города подрядчиками.
Пробравшись своей обычной дорогой до окраины пустыни, гдѣ пламя обжигательныхъ известковыхъ печей мелькало неясными языками въ туманѣ, Р. Вильферъ вздохнулъ, покачалъ головой и сказалъ:
— Ахъ! Кабы то да это, такъ было бы не то!
Съ такимъ комментаріемъ на человѣческую жизнь вообще, выведеннымъ изъ опыта собственной жизни, онъ пошелъ дальше своимъ путемъ.
Мистрисъ Вильферъ, само собою разумѣется, была женщина высокая и ширококостая. Такъ какъ супругъ ея былъ человѣкъ мягкій, херувимоподобный, то, на основаніи закона противоположности супружескихъ единицъ, она по необходимости была величественна и сурова. Она имѣла обыкновеніе покрывать голову носовымъ платкомъ и подвязывать его подъ подбородкомъ. Такой головной уборъ, вмѣстѣ съ парой перчатокъ, всегда надѣтыхъ на руки даже и дома, она, повидимому, считала единственнымъ приличнымъ нарядомъ, а вмѣстѣ и доспѣхомъ противъ несчастія, всегда ею ожидаемаго въ тѣ дни, когда ей случалось быть въ дурномъ расположеніи духа или въ какомъ-нибудь затрудненіи.
Р. Вильферъ и самъ немножко упалъ духомъ, когда увидѣлъ ее въ этомъ героическомъ одѣяніи въ то время, когда она, поставивъ свѣчу въ маленькой передней, сошла съ крыльца и направилась черезъ небольшой передній дворъ, чтобъ отворить ему рѣшетчатую калитку.
Съ наружной дверью, очевидно, что-то приключилось, потому что Р. Вильферъ, подойдя къ ней, выпучилъ отъ удивленія глаза и вскрикнулъ:
— Вотъ тебѣ на!
— Что прикажешь дѣлать! — сказала мистрисъ Вильферъ. — Самъ мастеръ пришелъ съ клещами, отодралъ ее и унесъ съ собой. Онъ говорить, что потерялъ всякую надежду получить за нее деньги, а такъ какъ ему заказали новую дощечку для училища благородныхъ дѣвицъ, онъ счелъ за лучшее для всѣхъ взять назадъ нашу и передѣлать.
— Можетъ быть, такъ оно и въ самомъ дѣлѣ лучше, другъ мой, — какъ ты думаешь?
— Ты хозяинъ въ домѣ, Р. Вильферъ, — отвѣчала жена. — Пусть будетъ такъ, какъ тебѣ кажется, а не какъ мнѣ. Можетъ статься, лучше было бы, если бъ онъ и дверь взялъ съ собой.
— Другъ мой, безъ двери намъ невозможно обойтись.
— Неужели невозможно?
— Конечно, невозможно, другъ мой! Подумай, какъ же можно?
— Ну, пусть будетъ такъ, какъ тебѣ кажется, а не какъ мнѣ.
Съ этими смиренными словами почтительная супруга повела его, спустившись на нѣсколько ступеней, въ небольшую комнату нижняго этажа, — что-то въ родѣ полукухни, полугостиной. Въ этой комнатѣ сидѣла дѣвушка лѣтъ девятнадцати, чрезвычайно строгая и красивая, но съ какимъ-то блажливымъ выраженіемъ въ лицѣ и плечахъ (у дѣвушекъ ея возраста недовольство лучше всего выражается въ плечахъ), и играла въ шашки съ своею младшею сестрой, — самою младшею изъ членовъ дома Вильферовъ.
Чтобы не занимать цѣлой страницы описаніемъ всѣхъ Вильферовь въ розницу, а потомъ еще оптомъ, достаточно будетъ сказать, что всѣ остальные члены семейства были пристроены такъ или иначе и что ихъ было много. Такъ много, что если кто-нибудь изъ покорныхъ дѣтей Р. Вильфера являлся навѣстить его въ контору, то, посчитавъ немного въ умѣ, онъ говорилъ про себя: «Вотъ изъ этой суммы единица», а потомъ уже произносилъ громко: «Здравствуй, Джонъ» или «Сусанна» смотря по тому, кто являлся.
— Здравствуйте, мои птички! Какъ поживаете? — сказалъ Р. Вильферъ и затѣмъ, обратившись къ мистрисъ Вильферъ, уже усѣвшейся въ уголъ и сложившей на груди свои перчатки, продолжалъ:
— Знаешь, мой другъ, я полагаю, что такъ какъ мы очень выгодно сдали въ наемъ нашъ первый этажъ и такъ какъ теперь тебѣ уже негдѣ заниматься съ ученицами, даже если бы ученицы…
— Молочникъ мнѣ говорилъ, что онъ знаетъ двухъ молодыхъ особъ самаго высшаго воспитанія, желающихъ помѣститься въ хорошемъ пансіонѣ, и взялъ нашъ адресъ, — перебила его мистрисъ Вильферъ, монотонно-строгимъ голосомъ, какъ будто читала вслухъ парламентскій актъ. — Это было въ прошлый понедѣльникъ. Скажи отцу, Белла, вѣдь такъ?
— Да, мама; только съ тѣхъ поръ мы ничего больше объ этомъ не слыхали, — отвѣчала Белла, старшая дочь.
— Притомъ же, другъ мой, — продолжалъ супругъ, коль скоро у насъ нѣтъ мѣста, куда помѣстить двухъ молодыхъ дѣвушекъ…
— Извините, — снова перебила мистрисъ Вильферъ, — это совсѣмъ не двѣ молодыя дѣвушки, а двѣ молодыя особы самаго высшаго воспитанія. Белла, скажи своему отцу, что говорилъ молочникъ.
— Другъ мой, вѣдь это все равно.
— Нѣтъ, совсѣмъ не все равно, — сказала мистрисъ Вильферъ тѣмъ же монотоннымъ голосомъ. — Извините меня!
— Говоря все равно, мой другъ, я хочу сказать, что это все равно относительно помѣщенія, только относительно помѣщенія. Если нѣтъ мѣста для двухъ молодыхъ особъ, хотя бы онѣ были самаго высшаго воспитанія, — въ чемъ я, конечно, не сомнѣваюсь, — то гдѣ же намъ помѣстить этихъ особъ? Я больше ничего не говорю. Я только смотрю на это, другъ мой, — сказалъ ея супругъ примирительнымъ, ласкательнымъ и убѣдительнымъ тономъ, — я только смотрю на это — и увѣренъ, что ты со мной согласишься, — съ гуманной точки зрѣнія.
— Мнѣ больше ничего не остается сказать, — отвѣчала мистрисъ Вильферъ, отрицательно взмахнувъ своими перчатками. — Пусть будетъ такъ, какъ вамъ кажется, а не какъ мнѣ.
Тутъ миссъ Белла, потерявъ три шашки заразъ, что и повело къ ея проигрышу, вдругъ запальчиво толкнула шахматную доску, и всѣ шашки покатились со стола на полъ. Сестра ея стала на колѣни и начала ихъ собирать.
— Бѣдная Белла! — проговорила мистрисъ Вильферъ.
— Отчего же, мой другъ, не сказать бы тоже «Бѣдная Лавинія?» — прибавилъ Р. Вильферъ.
— Извините, — сказала мистрисъ Вильферъ. — Совсѣмъ нѣтъ! Лавинія не знала тѣхъ испытаній, какія перенесла Белла. Испытанія, которымъ подверглась дочь ваша Белла, не имѣютъ, быть можетъ, ничего себѣ равнаго, и она перенесла ихъ, могу сказать, благородно. Если бы вы не видѣли вашей дочери Беллы въ черномъ платьѣ, которое она носить одна во всемъ нашемъ семействѣ, если бы вы не помнили обстоятельствъ, которыя заставили ее надѣть это платье, и если бъ вы не знали, какъ она приняла эти обстоятельства, тогда, опуская вечеромъ голову на подушку, вы могли бы сказать съ чистой совѣстью: «Бѣдная Лавинія!»
Въ эту минуту миссъ Лавинія, все еще ползавшая на колѣняхъ, отозвалась изъ подъ стола, что она совсѣмъ не желаетъ, чтобы папа или кто бы то ни было унижалъ ее названіемъ «бѣдной».
— Я въ этомъ увѣрена, моя милая, — отвѣтила на это ея мать. — Я знаю, что у тебя прекрасное сердце. И у сестры твоей Сесиліи тоже прекрасное сердце, но въ другомъ родѣ: ея сердце исполнено чистѣйшей преданности, это пре-вос-ход-ное сердце. Самоотверженность Сесиліи доказываетъ ея удивительный, чисто женскій характеръ, какихъ мало на свѣтѣ. У меня какъ разъ лежитъ теперь въ карманѣ письмо отъ твоей сестры Сесиліи, полученное сегодня утромъ, ровно черезъ три мѣсяца послѣ ея свадьбы. Бѣдное дитя мое! Она мнѣ пишетъ, что мужъ ея совершенно неожиданно оказывается принужденнымъ дать своей бѣдной теткѣ пріютъ въ своемъ домѣ. «Но я останусь вѣрна ему, мама», — такъ трогательно пишетъ она: «я не покину его, я не должна забывать, что онъ мнѣ мужъ. Пускай тетка его пріѣзжаетъ». Если это не высокое чувство, если это не женская преданность, то…
На этомъ мѣстѣ своей рѣчи достойная мистрисъ Вильферъ взмахнула перчатками въ томъ смыслѣ, что больше этого ужъ ничего нельзя сказать, потомъ плотнѣе подтянула носовой платокъ на головѣ и завязала его туже подъ подбородкомъ.
Белла, которая теперь сидѣла на коврикѣ передъ каминомъ, уставивъ свои каріе глазки въ огонь и захвативъ въ ротъ локонъ своихъ каштановыхъ волосъ, усмѣхнулась на это, потомъ надула губки и была готова заплакать.
