— Нѣтъ не разлучаетъ!
— Разлучаетъ, Чарли. Я вижу ясно, какъ только можетъ быть ясно, что твоя дорога не туда идетъ, куда наша. А если бъ даже отецъ и простилъ тебя, что ты пошелъ этой дорогой (а онъ никогда не проститъ), то все-таки твою дорогу испортитъ наша, которою мы идемъ. Но я еще вотъ что вижу, Чарли.
— И видишь все такъ же ясно, какъ только можетъ быть ясно, Лиззи? — спросилъ шутливо мальчикъ.
— Да, такъ же ясно. Вижу я, какъ нелегко тебѣ оторваться отъ отцовской жизни и начинать новую, лучшую жизнь. И вотъ я, Чарли, вижу, я осталась одна съ отцомъ и стараюсь, по мѣрѣ силъ, удерживать его на прямой дорогѣ, стараюсь имѣть на него побольше вліянія, и все надѣюсь, что по какому-нибудь счастливому стеченію обстоятельствъ, или когда ему станетъ грустно, или — я ужъ, право, и не знаю какъ, — я успѣю направить его на что-нибудь лучшее.
— Ты сказала, Лиззи, что не умѣешь читать книгъ, а мнѣ кажется, у тебя цѣлая библіотека въ этой впадинкѣ подъ огнемъ.
— Я была бы очень рада, если бы могла читать настоящія книги. Я чувствую, Чарли, очень чувствую, что мнѣ не достаетъ ученья. Но я чувствовала бъ это еще сильнѣе, если бы не видѣла, что это то и связываетъ меня съ отцомъ. Постой! Кажется, онъ идетъ!
Было уже за полночь: хищная птица прилетѣла на насѣсть. Въ полдень слѣдующаго дня онъ появился снова въ тавернѣ «Шести Веселыхъ-товарищей» въ качествѣ (для него уже не поводѣ) свидѣтеля передъ присяжными коронера.
Мистеръ Мортимеръ Ляйтвудъ, прибывъ къ осмотру, какъ одинъ изъ свидѣтелей, дѣйствовалъ въ совокупности съ однимъ извѣстнымъ солиситоромъ, слѣдившимъ за производствомъ слѣдствія отъ лица представителей покойнаго, какъ было своевременно напечатано въ газетахъ.
Полицейскій инспекторъ также присутствовалъ при этомъ и внимательно соображалъ все происходившее, но хранилъ молчаніе.
Мистеръ Юлій Гандфордъ (показавшій свой адресъ правильно и платившій, какъ оказалось, исправно по счету въ гостиницѣ, гдѣ о немъ ничего не было извѣстно, кромѣ того, что онъ ведетъ жизнь весьма уединенную не получилъ повѣстки явиться къ слѣдствію и присутствовалъ при немъ только въ умѣ инспектора.
Слѣдственный осмотръ представлялъ большой интересъ для публики, любопытство которой было въ особенности возбуждено сообщеніями мистера Мортимера Ляйтвуда о тѣхъ обстоятельствахъ, при которыхъ покойный мистеръ Джонъ Гармонъ возвращался въ Англію. Право исключительной собственности на эти обстоятельства оспаривалось за обѣденнымъ столомъ въ продолженіе нѣсколькихъ дней Венирингомъ, мистеромъ Твемло, Подснапомъ и буферами, причемъ всѣ толковали его по своему, противорѣча другъ другу. Интересъ увеличивался еще показаніями Джиба Поттерсона, корабельнаго буфетчика, и мистера Джакоба Киббля, пассажира съ того парохода, который привезъ мистера Джона Гармона. Они говорили, что покойный имѣлъ съ собою въ ручномъ чемоданѣ, съ которымъ сошелъ съ корабля, деньги, вырученныя имъ отъ поспѣшной продажи небольшой поземельной собственности, и что сумма эта превышала семьсотъ фунтовъ стерлинговъ. Интересъ усилился еще и благодаря показаніямъ Джесса Гексама, вытащившаго въ разное время множество труповъ изъ Темзы и сдѣлавшагося до того извѣстнымъ своею опытностью въ этомъ дѣлѣ, что одинъ какой-то восторженный почитатель его, подписавшійся: «Другъ Погребенія» (гробовщикъ, вѣроятно), отправилъ въ его пользу восемнадцать почтовыхъ марокъ и пять писемъ издателю Таймса. Присяжные, по отобраннымъ отъ свидѣтелей показаніямъ, вынесли такое рѣшеніе: «Тѣло Джона Гармона найдено плавающимъ въ Темзѣ въ состояніи полнаго разложенія и съ большими поврежденіями, подающими поводъ предполагать что вышепоименованный Джонъ Гармонъ умеръ при обстоятельствахъ въ высшей степени подозрительныхъ, но, по имѣющимся свѣдѣніямъ, недостаточныхъ для удостовѣренія того, кѣмъ и какимъ способомъ причинена ему смерть». Къ этому постановленію было присоединено предложеніе министерству внутреннихъ дѣлъ (что, по мнѣнію г. инспектора, было очень разумно) о назначеніи награды за раскрытіе этой смерти. Черезъ двое сутокъ появилось объявленіе о назначеніи награды въ сто фунтовъ стерлинговъ, а также и о полномъ прощеніи тому лицу или тѣмъ лицамъ, за исключеніемъ самого преступника и его соучастниковъ… и такъ далѣе по установленной формѣ.
Это объявленіе повело къ тому, что инспекторъ усугубилъ свои розыски; онъ сталъ чаще появляться на спускахъ и сходахъ къ рѣкѣ, пристальнѣе заглядывать въ лодки и другія суда и крѣпче задумываться, соображая про себя и то, и это, и все вмѣстѣ. Но такъ какъ при всѣхъ подобныхъ соображеніяхъ, смотря по тому, какъ вы слагаете и то, и это, и все вмѣстѣ, нерѣдко выходитъ или женщина, или рыба порознь, или же обѣ совокупно въ видѣ сирены, то и у инспектора пока все выходила только сирена, которой никакой судья и никакіе присяжные вѣры дать не могутъ.
Гармоново убійство (какъ оно прослыло въ народѣ), подобно морскимъ приливамъ и отливамъ въ Темзѣ, доведшей его до всеобщаго свѣдѣнія, притекало и утекало, вздувалось и опадало, то въ городѣ, то въ деревнѣ, то въ дворцахъ, то въ лачугахъ, то между лордами и леди, то между чернорабочими, молотобойцами и нагрузчиками, до тѣхъ поръ, пока, послѣ долгаго колыханія на задержавшихся водахъ, не прорвалось наконецъ въ открытое море и не уплыло.
Реджинальдъ Вильферъ — имя довольно громкое, напоминающее, если произнести его сразу, старинныя бронзовыя дощечки въ сельскихъ церквяхъ, красивые завитки въ расписныхъ готическихъ окнахъ и вообще аристократовъ де-Вильферовъ, приплывшихъ изъ-за моря съ Вильгельмомъ завоевателемъ. Въ нашей генеалогіи замѣчательно то, что ни одинъ де- кто-нибудь никогда не являлся къ намъ съ кѣмъ-либо другимъ.
И тѣмъ не менѣе фамилія здѣсь выводимаго Реджинальда Вильфера была происхожденія самаго обыкновеннаго и фигурировала на самыхъ обыкновенныхъ поприщахъ жизни. Въ теченіе многихъ поколѣній предки ея отыскивали себѣ средства къ существованію разными занятіями въ докахъ, въ акцизномъ управленіи и въ таможнѣ. Такъ и теперешній Режинальдъ Вильферъ былъ простымъ бѣднымъ клеркомъ, бѣднымъ до того, что, при ограниченномъ жалованьѣ и при неограниченной семьѣ, онъ ни разу еще не могъ достигнуть скромной цѣли своего честолюбія, состоявшей въ томъ, чтобы справить себѣ сразу весь новый костюмъ, со шляпой и сапогами включительно. Его черная шляпа превращалась въ коричневую, прежде чѣмъ онъ былъ въ состояніи сшить себѣ новый сюртукъ; панталоны бѣлѣли по швамъ и на колѣнкахъ, прежде чѣмъ онъ могъ купить себѣ сапоги; сапоги изнашивались, прежде чѣмъ ему удавалось щегольнуть новыми панталонами, а къ тому времени, когда онъ возвращался къ шляпѣ, этотъ лоснящійся головной уборъ новѣйшаго времени оказывался водруженнымъ какъ бы надъ грудой древностей разныхъ періодовъ.
Если бы какой-нибудь каменный херувимчикъ могъ когда-нибудь достигнуть зрѣлаго возраста и предстать передъ нами въ современной одеждѣ, его фотографія была бы наилучшимъ портретомъ мистера Вильфера, пухлая, гладкая, невинная физіономія котораго дѣлала то, что всѣ съ нимъ обращались обидно снисходительно, чтобъ не сказать — презрительно и свысока. Посторонній человѣкъ, зашедшій въ его бѣдную квартиру часовъ около десяти по полудни, пожалуй, удивился бы, заставъ его еще бодрствующимъ и сидящимъ за ужиномъ вмѣстѣ съ большими. Въ немъ было столько ребяческаго — въ очертаніяхъ лица, и въ фигурѣ,- что если бы его старый школьный учитель повстрѣчался съ нимъ гдѣ-нибудь въ Чипсайдѣ [5], онъ, вѣроятно, не воздержался бы отъ привычнаго желанія поколотить его палкой тутъ же на мѣстѣ.
Короче сказать, это былъ херувимчикъ, достигшій зрѣлаго возраста, съ просѣдью, съ озабоченнымъ выраженіемъ лица и въ обстоятельствахъ положительно затруднительныхъ.
Конфузливый отъ природы, онъ какъ будто стѣснялся своего имени Реджинальдъ, какъ имени, звучащаго домогательствомъ на знатность рода. Поэтому онъ даже въ подписи своей ставилъ только букву Р., и о томъ, какое имя обозначала она, говорилъ лишь своимъ задушевнымъ друзьямъ, да и то подъ строжайшимъ секретомъ. Это послужило поводомъ къ тому, что во всей округѣ Минситъ Лена вошло въ обыкновеніе придѣлывать къ его фамиліи имена изъ прилагательныхъ и причастій, начинающихся на Р. Нѣкоторыя изъ этихъ именъ прибирались болѣе или менѣе удачно, какъ, напримѣръ, ржавый, румяный, рыхлый; другія изобрѣтались безъ всякаго смысла и безъ возможности примѣненія, напримѣръ: разъяренный, ревущій, рыкающій, ражій. Но самое популярное изъ всѣхъ пристегиваемыхъ Р. Вильферу именъ было Ромти, придуманное въ минуту вдохновенія какимъ-то джентльменомъ-весельчакомъ, принадлежавшимъ къ почтенному кругу москательныхъ торговцевъ. Оно служило началомъ дружнаго хора, соло къ которому исполнялъ тотъ же джентльменъ, упрочившій себѣ этимъ не послѣднее мѣсто въ храмѣ славы. Припѣвъ этого хора состоялъ въ слѣдующемъ:
