Длинный стол сверкал хрусталем и серебром и был уставлен цветами, отчего напоминал огромный пестрый и душистый цветник; канделябры в форме кактусов мягким светом освещали лица.
Настроение за столом царило отменное. То и дело провозглашались тосты, встречаемые рукоплесканиями; обстановка была такая непринужденная, что даже Мюллер разошелся и предложил выпить за здоровье Травинских, но поскольку он был под хмельком, а Мада, сидевшая поодаль, не смогла прийти ему на помощь, он пробормотал несколько слов и сел, утирая рукавом лоснящееся от пота красное лицо.
— Я бы поместил его в свой зверинец. Любопытный экземпляр! — пробурчал Кесслер, обращаясь к Меле, своей соседке по столу.
Но Меля, занятая разговором с Высоцким, ничего не слышала, к тому же ей внушал непреодолимое отвращение этот человек с головой летучей мыши, который так и буравил своими желтыми глазами Анку, сидевшую между ним и Боровецким.
Из всех гостей, пожалуй, только одна Мада была сегодня не в духе.
Не обращая внимания на Макса, старавшегося ее занять, она не сводила глаз с Кароля и Анки и, видя их счастливые лица, тихо спросила:
— Эта панна рядом с Боровецким, его сестра? Они немного похожи.
— Дальняя родственница и… невеста, — сказал Макс с ударением на последнем слове.
— Невеста? Я не знала, что у пана Боровецкого есть невеста…
— Они уже год как помолвлены и очень любят друг друга, — сказал он не без умысла; его раздражала недогадливость Мады и нескрываемое восхищение, с каким она смотрела на Кароля.
Золотистые девичьи ресницы затрепетали, как крылышки, и медленно опустились, прикрыв голубые глаза; румянец сменился бледностью, и побелевшие губы подозрительно задрожали.
Макса удивила эта внезапная перемена, но его наблюдения были прерваны появлением лакея, который шепнул ему на ухо, что его ждут в передней.
— Матушка умирает! — выпалил Юзек Яскульский, когда Макс вышел к нему.
— Что? Что? — не веря своим ушам, повторял Макс и, взглянув на заплаканного, дрожащего Юзека, заметался, как потерянный, а тот, повторив еще раз скорбную весть, поспешно убежал.
В столовой никто, кроме Нины, не заметил исчезновения Макса.
— Куда подевался пан Баум? — через некоторое время спросила у Боровецкого Мада.
— Я не сторож компаньону моему, если, конечно, касса не в его ведении, — пошутил тот, довольный, что избавился от Макса, который не спускал глаз с Анки и с особым вниманием следил за ним, когда он разговаривал с Мадой.
Огорченная известием о жениховстве Боровецкого, Мада настойчиво звала отца домой, но развеселившийся Мюллер полуобнял Боровецкого и усадил возле дочери.
— Вот тебе, дурочка, кавалер! Сиди, не рвись домой, — сказал он с грубоватой фамильярностью и оставил их наедине.
Им было явно не по себе. Мада сидела, опустив голову, и с сосредоточенным видом натягивала перчатку. Низкий, глубокий голос Кароля, при звуке которого у нее всегда сладко замирало сердце, сейчас отзывался в душе так печально, что она боялась расплакаться.
А Мюллер подсел к Нине и от избытка чувств похлопывал ее по спине, не замечая ее замешательства и насмешливых улыбок окружающих.
— Как у вас хорошо! — громогласно заявил он. — У меня тоже есть красивый дом, но я чувствую себя в нем неуютно… Вот была бы у меня такая дочь, как вы!
— А чем же Мада плоха? Она сегодня прелестно выглядит.
— Она красивая, но глупая. Я хочу выдать ее за поляка, чтобы у них была такая же гостиная. Они принимали бы гостей, и я с удовольствием проводил бы у них время. Такая жизнь мне по душе.
— В Лодзи это будет нелегко сделать: здесь вы вряд ли найдете богатого жениха для своей дочери, — вполголоса сказал Куровский, сидевший рядом с Ниной.
— Ах, пан Куровский! Я охотно выдал бы ее за вас или за Боровецкого. Вы — порядочные фабриканты.
— Благодарю за честь! — насмешливо сказал Куровский и крепко пожал ему руку, — Но есть и более достойные люди — до меня дошли слухи о намерениях Кесслера…
— Пускай этот подлец и хам женится на обезьяне из своего зверинца, а моей дочери ему не видать как своих ушей! — с негодованием воскликнул Мюллер, но тотчас благодушно рассмеялся, и, будучи совершенно пьян, попытался поцеловать Нину в шею.
— Почему у вас испортилось настроение? — шепотом спросил Кароль.
Мада сидела с пылающим лицом, прижав носовой платок к дрожащим от сдерживаемых рыданий губам, и молча смотрела на него. Этот долгий взгляд раздражал его, и он повторил вопрос.
Вместо ответа Мада показала глазами на Анку и прошептала:
— Вас ищет невеста.
Кароль с недовольным видом подошел к Анке.
— Пани Высоцкая собирается уходить. Может, вы проводите нас? — спросила она и с подчеркнутой вежливостью попрощалась с Мадой.
Та провожала их взглядом, пока они не миновали всю анфиладу комнат.
— Панна Меля, нам тоже пора, — сказал Высоцкий и пошел разыскивать тетку, мирно спавшую в тиши гостиной. Возвращаясь к Меле, он столкнулся с матерью.
— Мы уходим. Ты идешь с нами?
— Нет, я должен проводить панну Грюншпан.
— Разве никто другой не может проводить панну Грюншпан?
— Нет, панну Грюншпан никто, кроме меня, проводить не может, — с ударением сказал он.
Они неприязненно посмотрели друг на друга.
Глаза матери сверкали гневом, а взгляд сына был исполнен спокойствия и решимости.
— Ты скоро вернешься? У нас будет Анка с Боровецким. Может, ты подойдешь к чаю?
— Нет, не поспею. Мне еще нужно зайти к Мендельсонам.
— Ну как знаешь… как знаешь… — с трудом сдерживаясь, сказала мать и вышла, на прощание не протянув сыну руки для поцелуя. Но он подавал Меле пальто и даже не заметил этого.
Экипаж ждал около дома.
— К Руже? — спросила Меля, когда экипаж тронулся.
— К Руже, и вообще куда угодно… хоть на край света! — с жаром воскликнул он.
— Слова часто опережают желания, а желания возможности, прошептала она. Спокойствие воскресного вечера передалось ей и вернуло к действительности, напомнив о недавнем решении.
— О нет, я от своих слов не отрекусь! С вами для меня нет ничего невозможного. Ведите меня до конца! — Он с трепетом взял ее руку.
— Пока я отвезу вас всего-навсего к Руже, — сказала она, не отнимая руки.
— А потом? — тихо спросил он, заглядывая ей в глаза.
— Я отвечу вам завтра, — прошептала она, не отрывая глаз от бегущих рысью лошадей.
Задремавшая тетка покачивалась на переднем сиденье.
Они сидели молча, экипаж на дутых шинах летел быстро, как мячик, подскакивая на выбоинах, и сильный встречный поток воздуха приятно холодил их разгоряченные лица.
Оба чувствовали: настал долгожданный решающий миг, и вот-вот прозвучит слово, давно лелеемое в сердце, давно чаемое, но таимое.
Их просветленные взгляды проникали в сокровенные тайники души, и каждый такой взгляд делал их ближе и дороже друг другу.
Меля не забыла о своем решении, чувствовала его неотвратимую неизбежность, всю горечь его и трагизм, но сейчас она отдавалась во власть захлестнувшему их сердца и мозг волшебному потоку, который разливался в крови, и неизъяснимое блаженство овладевало ими.
Трепеща от счастья, она ждала его признаний и сама жаждала поведать ему о своей любви.
Ею овладело непреодолимое желание испить до дна, до последней капли чашу блаженства.
Она хотела отдаться во власть безумной страсти, не думая о том, что ждет ее завтра, а может, именно потому, что знала, что ее ждет.
И хотя страшный призрак витал над ней, преследовал, как в бреду, заслоняя минутное счастье безжалостно-четкими очертаниями будущего, она гнала его от себя и жаждала забыться на один вечер, на один миг.
Не выпуская его руки, она подносила ее к бешено колотившемуся сердцу, проводила ею по пылающим щекам и, прижавшись к нему плечом, смотрела вдаль сияющими глазами.
— Меля… — наклонясь над ней, чуть слышно прошептал он, и она ощутила на лице прикосновение его губ.
Тихий, проникновенный голос ожег ее раскаленным железом.
Она закрыла глаза; в груди обезумевшей птицей билось сердце, лавина счастья лишила ее дара речи, и она только улыбалась уголками губ.
— Меля… Меля… — изменившимся голосом еще тише повторил он и, просунув руку под накидку, обнял ее и привлек к себе.
Уступая ему, она невольно коснулась грудью его груди, но тотчас отстранилась и откинулась на мягкую спинку экипажа.
— Не надо… Не надо… — слабым голосом, почти беззвучно прошептала она, смертельно побледнев и прерывисто дыша.
— Меля, ты прямо домой поедешь? — внезапно проснувшись, спросила тетка и несколько раз повторила вопрос, прежде чем Меля поняла, что обращаются к ней.
