Боже милосердный! Твемлоу забыт! Мой Твемлоу! Милый! За что он голосует?
Твемлоу явно не по себе, но он отнимает руку ото лба и говорит:
— Я склонен думать, что тут надо принять в соображение чувства джентльмена.
— Джентльмен, который решается на такой брак, вообще лишен способности чувствовать что-либо, — кипятится Подснеп.
— Прошу прощения, сэр, — говорит Твемлоу — на сей раз далеко не так кротко. — Я позволю себе не согласиться с вами. Если чувство благодарности, уважения, восхищения и любви побудило джентльмена (не сомневаюсь, что так оно и было) жениться на этой леди…
— Леди? — как эхо подхватывает Подснеп.
— Сэр! — говорит Твемлоу, чуть ощетиниваясь манжетами. — Вы повторили это слово, и я повторю это слово. Да, леди! Как бы вы еще назвали ее, если б джентльмен присутствовал здесь?
Такой ребус не по зубам Подснепу, и он попросту отмахивается от него.
— Да, — говорит Твемлоу. — Если благородные чувства побудили этого джентльмена жениться на этой леди, такой поступок облагораживает и самого джентльмена и леди. Прошу заметить, что под словом «джентльмен» я подразумеваю человека высоких душевных качеств, а следовательно, джентльменом может стать всякий, кто поднимется на такую высоту. Джентльменские чувства для меня священны, и, должен сознаться, мне становится не по себе, когда их делают предметом обсуждения и насмешек.
— Хотел бы я знать, — с презрительной улыбкой цедит Подснеп, — поддержит ли вас в этом ваш благородный родственник?
— Разрешите вам ответить, мистер Подснеп, — говорит Твемлоу. — Может быть, поддержит, а может быть, и нет. Это трудно сказать. Но даже ему я не позволю поучать меня в столь деликатном вопросе, в котором я тверд.
Тут Общество за столом словно окатывают холодной водой, и леди Типпинз начинает сверх всякой меры капризничать, и злиться. Веселеет один только Мортимер Лайтвуд. Мортимер спрашивал себя мысленно про каждого из членов Комиссии: «Неужели Общество глаголет его или ее устами?» Но он не задает себе этого вопроса, когда Твемлоу кончает говорить, и смотрит на Твемлоу так, словно благодарит его за что-то. Когда компания расходится — гости, сытые по горло честью, которую им оказали Вениринги, Вениринги, сытые по горло честью, которую им оказали гости, — Мортимер провожает Твемлоу до дому, на прощание сердечно жмет ему руку и возвращается к себе в Тэмпл в самом лучшем расположении духа.
Постскриптум
Вместо предисловия
Составляя мысленно план этого романа, я заранее предчувствовал, что среди моих читателей и критиков найдется немало таких, которые сочтут, что автор всячески старался скрыть то, что ему как раз всячески хотелось подчеркнуть, а именно, что мистер Джон Гармон не был убит и что он и мистер Джон Роксмит одно и то же лицо. Впрочем, это недоразумение нисколько не пугало меня; я предпочитал приписывать его сложности сюжета и думал, что искусству пойдет на пользу, если художник (в какой бы области он ни подвизался) скажет публике: «Имейте терпение! А уж мы как-нибудь справимся со своей задачей!»
Но самая трудная и самая увлекательная часть моего замысла состояла в том, чтобы как можно дольше держать читателя в неведении относительно другой сюжетной линии, которая вытекала из основной, развивалась постепенно и в конце концов приходила к благополучному, счастливому завершению. Трудность эту усугублял способ публикации романа, так как нельзя же было рассчитывать, что многие из читателей, знакомящихся с ним не целиком, а по частям, на протяжении года, уследят за всеми тонкими нитями, из которых сплетается его узор, с самого начала зримый тому, кто ткет его своими руками. Однако преимущества такого способа публикации намного превышают свойственные ему недостатки, в чем можно поверить автору, который вернул его к жизни, выдавая в свет «Записки Пиквикского клуба», и с тех пор всегда пользуется им.
У нас в Англии почему-то существует странное обыкновение: не верить литературе, когда она говорит о тех фактах, которые встречаются в жизни на каждом шагу. Поэтому я отмечу здесь (хотя, может быть, и без всякой в том надобности), что есть сотни дел о наследствах, куда более поразительных, чем то дело, о котором рассказывается в моей книге, и что судебные архивы полны примеров, когда завещатели составляли, переделывали, противореча самим себе, запрятывали в потайные места, теряли, отменяли, оставляли в силе каждый такое количество завещаний, какое и не снилось старому мистеру Джону Гармону из Гармоновой тюрьмы.
С тех пор как миссис Бетти Хигден появилась у меня на сцене и потом исчезла, мне часто приходилось чувствовать гнев сторонников Министерства Волокиты, возмущенных моим отношением к Закону о бедных. Мой друг мистер Баундерби* не мог усмотреть никакой разницы между тем, чтобы предоставить кокстауновских рабочих самим себе или кормить их олениной и черепашьим супом и дичью с золотой ложечки. Мне навязывали множество не менее бессмысленных идей и вынуждали меня признаться, будто я готов давать пособие по бедности кому угодно, где угодно и когда угодно. Не считая нужным опровергать эти нелепые обвинения, я все же скажу, что у поборников Закона о бедных наблюдается подозрительная тенденция делиться на две партии. Первая партия утверждает, будто среди бедняков, заслуживающих уважения, не найдется ни одного, кто предпочел бы голодную и холодную смерть попечительским благодеяниям или стенам работного дома. Вторая же, допуская наличие таких бедняков, заявляет, что у них нет ни причин, ни поводов поступать так, как они осмеливаются поступать. Факты, о которых сообщают наши газеты, недавние разоблачительные статьи в «Ланцете», чувства и простой здравый смысл простых людей опровергают и то и другое. Но чтобы моей оценке Закона о бедных не дали неправильного или ложного истолкования, я изложу ее здесь. Я считаю, что со времен Стюартов* у нас в Англии не было закона, который применялся бы с такой жестокостью, и так часто нарушался совершенно открыто, и за исполнением которого, в силу привычки, так плохо следили. Большинство постыдных для нас случаев болезней и смерти от нищеты, возмущающих наше общество и позорящих нашу страну, являются следствием равно как беззакония, так и бесчеловечности, — и нет слов в языке, чтобы должным образом заклеймить и то и другое.
В пятницу, 9 июня этого года мистер и миссис Боффин (в рукописном обличье принимающие у себя за завтраком мистера и миссис Лэмл) попали вместе со мной в страшную катастрофу на Юго-Восточной железной дороге*. Стараясь сделать все от меня зависящее, чтобы помочь пострадавшим, я влез обратно в вагон, лежавший на боку у самого края железнодорожной насыпи, и извлек оттуда эту почтенную супружескую чету. Они были с ног до головы покрыты землей, но, в общем, целы и невредимы. Так же счастливо отделались мисс Белла Уилфер в день своей свадьбы и мистер Райдергуд, который разглядывал в тот миг красный платок на шее у спящего мистера Брэдли Хэдстона. Чувство благоговейной благодарности не покидает меня при воспоминании, что я никогда не был так близок к вечной разлуке со своими читателями и к тому дню, когда моя жизнь должна будет завершиться тем словом, которым сейчас я завершаю эту книгу: Конец.
Сентябрь 2-ого 1985 г.
НАШ ОБЩИЙ ДРУГ
…«дряхлость, какую сердцу видеть тяжело»… — строка из стихотворения «Жалоба нищего», принадлежащего английскому священнику-поэту Томасу Моссу (1740—1808).
Фальшфейер — картонная гильза, наполненная пиротехническим составом; применяется судами для ночной сигнализации; фальшфейеры вставляют ночью в буи, которые бросают в воду при спасении утопающих.
Злобы я не опасаюсь… — искаженные строки из стихотворения «У моего очага» шотландской писательницы Элизабет Гамильтон (1758—1816).
И не нужна вам… — искаженные строки из шотландской «Застольной» в обработке поэта Роберта Бернса.
Вперед, Честер, вперед! — строка из поэмы «Мармион» (1808) английского писателя Вальтера Скотта.
«Кунсткамера» Керби, «Оригиналы» Колфилда, Уилсон. — Речь идет о популярных в Англии в первой трети прошлого века сборниках занимательных биографий. Их полные названия: «Удивительный и научный музей, или Журнал любопытных персонажей, со всеми чудесами природы и искусства» Р. Керби, «Портреты, воспоминания, характеры замечательных людей» Д. Колфилда, «Удивительные характеры. Воспоминания и случаи из жизни наиболее замечательных людей всех времен и народов» Г. Уилсона.
…словно двадцать четыре скрипача. — Намек на детскую песенку «Старый дедушка Коль».
Покинут небосвод ущербною луной… — из песенки «Английский флот» поэта и драматурга Чарльза Дибдина (1745—1814) и композитора Джона Браэма (1774? —1856).