Серафима (плача). Пожалейте меня, пожалуйста, я…
Хлудов. Вы подите в саду погуляйте, а то вы мне мешаете.
Серафима. Что такое, что же это такое?
Стук. Серафима бросается открывать.
Хлудов (удерживая). Будьте любезны, я сам. А то разные бывают люди. Кто там? Ки э ла?
Голос смутно за дверью.
(Оборачиваясь к Серафиме.) Все вы ненормальные. (Открывает дверь.)
Входит Чарнота и Голубков. Оба одеты одинаково в приличные костюмы, в руках у Черноты чемоданчик.
Серафима. Сережа! (Плача, обнимает его.) Сережа! Что ж ты ни слова, ни слова о себе не дал знать?
Голубков. Я три телеграммы послал тебе, три!
Чарнота. Не получили? Вот город, ох!
Серафима. Я думала, что вы погибли. Все ночи сижу, смотрю на огни и вижу, как вы босые, оборванные ходите по Парижу. Никуда не пущу! Никуда!
Голубков. Никуда, никуда! Сима, никуда, не плачь!
Серафима. Ты видел его?
Голубков. Видел, видел, Сима. Видел в последний раз в жизни, а ты никогда не увидишь, так что не думай больше о нем. Просто забудь. Все совершенно хорошо и в порядке. Спасибо тебе, Роман Валерианович.
Хлудов. Пожалуйста. (Пауза.) Надеюсь, поездка ваша увенчалась успехом, а?
Чарнота. Увенчалась, натурально.
Серафима (Голубкову). Ты взял у него деньги?
Голубков. Нет.
Чарнота. Не беспокойся, это я у него взял.
Серафима. Этого не может быть.
Чарнота. Ну как не может быть, когда они здесь, в чемодане. Чарнота не нищий больше. Голубков, пожалуйте сюда! (Отводит Голубкова в сторону, отсчитывает деньги, дает Голубкову, бормочет.) Семь тысяч…
Серафима. Что это за деньги?
Голубков. Сима, я потом тебе все расскажу.
Чарнота. Праведные деньги, не беспокойтесь. (Хлудову.) Роман, тебе нужно? Могу дать взаймы.
Хлудов. Нет, спасибо, у меня есть.
Чарнота. Как угодно.
Пауза.
Хлудов. Так вот, господа, мне кажется, что теперь… (Оборачивается.) а?.. Да… Голубков, я свободен?
Голубков. Спасибо, Роман Валерианович. Мы немедленно уезжаем. Больше я тебя ничем не обременю.
Хлудов. Куда?
Серафима (Голубкову). Сережа, я умоляю тебя, может быть, каким-нибудь чудом опять на Караванную…
Чарнота. Этот чудный план уже обсуждался в трюме. Там уж вас ждут, на Караванной… Большевики прямо волнуются от нетерпения, когда это Симочка приедет?
Голубков. Сима, это немыслимо, уедем навеки во Францию.
Серафима. Изгои мы.
Голубков. Изгои. И клянусь, Роман Валерианович, я голову себе сдавлю вот так руками, чтобы забыть свой путь!
Серафима. Ты не волнуйся, не волнуйся, мы все забудем.
Голубков. Бритая голова, лагерь… Девять очков… луна, мороз!..
Хлудов. Хлудов — зверюга, Хлудов шакал!..
Серафима. Зачем, зачем, Роман Валерианович, вы это опять вспоминаете? Вы опять…
Голубков. Итак, Сима, едем! Прощайся, я больше не могу видеть Константинополя!
Серафима. Только одно слово! Пусть мне скажут, куда он денется? (Указывает на Хлудова.) Господа, он болен!
Хлудов. Убедительно прошу вас не беспокоиться. Я уезжаю в санаторий в Германию, и будьте уверены, что я скоро выздоровлю. Впрочем, и сейчас я чувствую себя превосходно.
Серафима. Вы поправитесь?
Хлудов. Я поправлюсь, я поправлюсь.
Голубков. Прощай, Роман Валерианович.
Серафима. Прощайте. Мы будем о вас думать и вас вспоминать.
Хлудов. Нет, нет, ни в коем случае не делайте этого.
Голубков. Да, Роман Валерианович, медальон! Спасибо!
Хлудов (Серафиме). Прошу вас взять его на память.
Серафима. Нет, Роман Валерианович, я не могу. Что вы, что вы? Дорогая вещь…
Хлудов. Возьмите.
Серафима (берет медальон). Прощайте.
Голубков. Проклятый, душный город!
Уходит с Серафимой.
Хлудов (закрывает за ними дверь). Ну-с, а ты куда?
Чарнота. Мы люди маленькие. Где нам соваться в германские санатории. Я сюда вернулся, в Константинополь.
Хлудов. Серафима говорила, что город этот тебе не нравится.
Чарнота. Я заблуждался. Париж еще хуже, так, сероватый город. Видел Афины, Марсель… Но… пошлые города. Константинополь мне как-то климатически больше подходит. Да и тут завязались кое-какие связи, знакомства. Надо же, чтобы и Константинополь кто-нибудь населял. Итак, ты, значит, в германский санаторий?
Хлудов. Как же, как же. А знаешь что, генерал, поедем вместе?
Чарнота. Нет уж, зачем, спасибо. У тебя на лице написано, что ты прямо в германский санаторий собрался. Только я тебе расскажу, Роман, что с тобой будет в германском санатории. Не успеешь ты высадиться на берег, как проживешь ты ровно столько, сколько потребуется, чтобы снять тебя с лодки и довести тебя до ближайшей стенки. Да и то под строжайшим караулом, чтобы толпа тебя не разорвала по дороге. Там, брат, в этом санатории, на каждом шагу твои фотографии, и план свой ты в исполнение не приведешь. А тянет тебя, тянет! Я ведь не Божий Голубков. Я тебя знаю.
Хлудов. А ты проницательный человек, а?
Чарнота. Будь благонадежен! А стало быть, и меня с тобой, если я появлюсь? Ну, а меня за что? Я зря казаков порубал на Карповой балке. Но согласно приказания. Обозы грабил? Грабил. Но, Роман, фонарей у меня в тылу нету. От смерти не бегал, но и за смертью специально к большевикам не поеду.
Хлудов. Соблазнительно, Чарнота, глянуть. И они пусть глянут.
Чарнота. Соблазнительно, соблазнительно… что говорить! Но дружески говорю: Роман, брось. Больше ничего не будет. Империю Российскую ты проиграл.
Хлудов. Это он проиграл ее!
Чарнота. Ну он. А ты не поправишь. Бросай! Отбой! Ты в самом деле полечись, Роман, и…
Хлудов. Ты дельно говоришь, дельно, дельно.
Чарнота. А ты посмотри, на что ты похож. И меня не заражай, я человек не идейный. У тебя при слове «большевик» глаза странные делаются. А я равнодушен. Я на них не сержусь, на большевиков! У них там теперь разливанное море, победили, и дай им Бог счастья! Пусть радуются!
Внезапно ударило на вертушке семь часов, и хор запел с гармониями: «Жило двенадцать разбойников и Кудеяр-атаман!..»
Ба! Слышите, вот она! Заработала вертушка! Ну, прощай, Роман, нам не по дороге! Развязала нас судьба. Кто — во Францию, кто — в петлю, а я, как Вечный Жид, отныне, Летучий Голландец я! Итак, говорю тебе дружески, Роман, в последний раз, остерегись, лечись и забудь! (Распахивает дверь.) Здравствуй вновь, тараканий царь Артур! Ты ахнешь сейчас, когда явится перед тобой во всей славе своей отставной генерал Чарнота! (Исчезает.)
Хлудов. Избавился? Один? И очень хорошо. (Оборачивается.) А? Сейчас, сейчас. (Пишет на записочке несколько слов, потом кладет ее на стол.) Так? Ушел, бледнеет, стал вдали, исчез! (Подходит к балкону.)
Хор поет «Кудеяра».
Поганое царство! Паскудное царство!
Вынимает револьвер и начинает стрелять через окно в вертушку. Сперва к хору присоединяется смутный крик, потом хор прекращает пение, гармонии еще звучат, потом прекращают и они. Слышны яснее крики. Последнюю пулю Хлудов пускает себе в рот и падает ничком. Константинополь расплывается и угасает навсегда.
Москва 1933 г.
Бег
Вариант финала 1934 года
СОН ВОСЬМОЙ И ПОСЛЕДНИЙ
…Жили двенадцать разбойников…
Окончательный вариант. 9 ноября 1934 г.[116]
Константинополь. Комната с балконом За стеклами догорает константинопольский минарет и вертушка тараканьего царя. Закат, закат…
Хлудов (сидит на полу, поджав ноги). Да, ты замучил меня. Но сегодня как будто наступает просветление. Я согласен. Но я прошу дать мне срок! Ты не один возле меня. Живые повисли на моих ногах и тоже требуют… А? Судьба их завязала в один узел со мною. Что поделаешь? Мы выбросились вместе через мглу. Но ты мне непонятен. Как отделился ты от длинной цепи лун и фонарей? Как ты ушел от вечного покоя? Ведь вас было много у меня? Ну, помяни, помяни, помяни… А мы не будем вспоминать. (Думает, стареет, поникает.) На чем мы остановились? Да, что все это я сделал зря. (Думает.) Потом что было? Забыл! А теперь? Зной и каждый день вертятся карусели. Но ты, ловец, в какую даль проник за мной и вот поймал меня в мешок. Оставь меня, ты надоел мне!
