В общей сложности, и по самым завышенным оценкам, мнение Доктора таково, что могло быть где-то с полдюжины человек, сумевших при помощи Мальвины загипнотизироваться до временного умопомрачения. Когда Мальвина, слегка разочарованная, но вполне мило отступаясь от своего собственного суждения в пользу мудрого и учёного Кристофера, дала согласие их «отреставрировать», объяснение его состоит в том, что растратив всплеск неблагоприобретенной энергии, они при первом же намёке откатились назад к своим прежним «я».
Миссис Арлингтон с Доктором не согласна. Она старалась исправиться в течение довольно длительного времени, но потерпела жалкий провал. У них что-то было тогда — это можно описать почти как благоухание, — побудившее её в тот вечер излить свою душу двойняшкам; что-то вроде интуиции, будто они могут ей чем-то помочь. Осталось это с ней и на следующий день; а когда двойняшки вернулись вечером в компании почтальона, то она инстинктивно поняла, что ходили они по её делу. Такое же интуитивное желание повлекло её и на Даунс. Она уверена, что пошла бы на прогулку к Каменным Крестам, и не предложь ей этого двойняшки. В самом деле, согласно её собственному рассказу, она не осознавала, что её сопровождают двойняшки. Что-то было у этих камней — ощущение как бы чьего-то присутствия. Достигнув их, она поняла, что пришла в назначенное место; и когда пред ней явилась — откуда, она сказать не могла — миниатюрная фигурка, одетая каким-то таинственным образом словно в свет угасающей зари, она отчётливо помнит, что не удивилась и не встревожилась. Миниатюрная женщина села с ней рядом и взяла руки миссис Арлингтон в обе своих. Говорила она на непонятном языке, но в то время миссис Арлингтон его понимала, хотя сейчас его смысл её покинул. Миссис Арлингтон почувствовала себя так, словно тело у неё отняли. Последовало ощущение падения, чувство, словно она должна сделать отчаянную попытку, чтобы подняться вновь. В этом ей содействовала загадочная маленькая женщина, она помогала ей сделать это сверхъестественное усилие. Казалось, будто мимо проносятся века. Она боролась с неведомыми силами. Внезапно она словно ускользнула от них. Маленькая женщина тянула её наверх. Сжимая друг друга в объятиях, они поднимались всё выше и выше. У миссис Арлингтон появилось твёрдое убеждение, что она должна всегда пробиваться кверху, иначе её одолеют и снова уволокут вниз. Когда она очнулась, маленькой женщины рядом не было, но чувство осталось: это страстное приятие беспрестанной борьбы, активности, состязания как нынешней цели и смысла своего существования. Сперва она не поняла, где находится. Её окружал таинственный бесцветный свет и незнакомое пение словно мириад птиц. А потом часы пробили девять, и жизнь вернулась к ней, словно окатившая с головой волна. Но с ней и убеждение, что она должна схватить в руки как себя, так и всех остальных, и доводить все дела до конца. Его немедленное выражение, как уже было упомянуто, испытали на себе двойняшки.
Когда после беседы с Профессором, подстроенной при содействии и подстрекательстве мистера Арлингтона и их старшей девочки, она дала согласие на повторный визит к камням, то взбиралась по заросшей травой тропинке совсем с иными чувствами. Как и прежде, её встретила маленькая женщина, но загадочно-глубокие глаза её смотрели теперь печально, и, вообще говоря, у миссис Арлингтон создалось впечатление, что сейчас она станет помогать на своих собственных похоронах. Снова маленькая женщина взяла её за руки и снова она испытала ужас падения. Но вместо того, чтобы закончиться состязанием и усилием, оно, казалось, перешло в сон, и, когда она раскрыла глаза, то снова была одна. Ощутив лёгкий озноб и беспричинную усталость, она медленно побрела домой и, не чувствуя голода, легла спать не поужинав. Совершенно не в силах объяснить почему, она плакала, пока не уснула.
Можно предполагать, что нечто подобное постигло и других — за исключением миссис Мэриголд. Случай с миссис Мэриголд-то, как с неохотой признаёт Доктор, зашёл дальше всех в подрыве его гипотезы. Миссис Мэриголд, раз выплыв, начала развиваться, причём к своему большому удовлетворению. Она отреклась от обручального кольца как пережитка варварства — тех дней, когда женщины были лишь вещью и товаром, — и произнесла первую речь на митинге в пользу брачной реформы. В её случае пришлось прибегнуть к подрывной деятельности. Мальвина дала слёзное согласие, и член парламента Мэриголд должен был в тот самый вечер привести миссис Мэриголд к Каменным Крестам и оставить там, объяснив это тем, будто Мальвина выразила желание снова с ней встретиться: «просто так поболтать».
Всё могло закончиться вполне благополучно, если бы в тот самый момент, когда Мальвина уже собралась выйти из дому, в обрамлении дверного проёма гостиной не возник командир Раффлтон. Кузен Кристофер писал Командиру. Если уж на то пошло, то после дела Арлингтонов — весьма настоятельно, и раз или два ему чудился звук пропеллера самолёта командира авиазвена Раффлтона, но каждый раз его постигало разочарование. «Дела государства» разъяснял Мальвине кузен Кристофер, и та — знакомая, надо полагать, с призванием рыцарей и воинов во все века — вполне одобряла.
Он стоял со шлемом в руке.
— Прибыл из Франции только сегодня днём, — пояснил он. — Ни одного лишнего мгновенья.
Но нашёл-таки время подойти прямо к Мальвине. Он засмеялся, обхватил её руками, и поцеловал прямо в губы.
Когда он целовал её в прошлый раз — в саду, свидетелем тому был профессор — Мальвина осталась совершенно безучастной, и лишь лёгкая загадочная улыбка заиграла у неё на губах. Теперь же произошло нечто странное. По всему телу её словно пробежал трепет, так что она зашаталась и задрожала. Профессор испугался, как бы она не упала; и, быть может, с тем, чтобы спасти себя, она вскинула свои руки на шею командиру Раффлтону и со странным тихим вскриком (Профессору он показался таким, какой иногда долетает ночью от некоего маленького гибнущего создания лесов), всхлипнув, прижалась к нему.
Должно быть, прошло некоторое время, прежде чем звон часов напомнил Профессору о свидании с миссис Мэриголд.
— Вы еле-еле поспеваете, — сказал он, нежно пытаясь высвободить её. — Я обещаю задержать его до вашего возвращения.
И поскольку Мальвина, похоже, не поняла, то он напомнил ей.
Но она всё равно не двигалась, если не считать небольшого жеста, словно она попыталась ухватиться за что-то невидимое. А затем она вновь уронила руки и лишь переводила взгляд с одного на другого. В то время Профессору это в голову не пришло, но впоследствии он вспомнил: эта её загадочная отстранённость — будто она смотрит на тебя из другого мира. Её больше не ощущалось.
— Простите меня, — сказала она. — Слишком поздно. Я — простая женщина.
И миссис Мэриголд так и продолжает думать.
А теперь настал черёд Пролога. Вообще-то, он, конечно, должен был стоять в самом начале, но никто не знал о нём вплоть до самого конца. Его рассказал командиру Раффлтону товарищ-француз, в мирное время бывший художником и обретавшийся среди себе подобных — особенно тех, кто находит вдохновение на широких просторах и в овеянных легендами долинах старосветской Бретани. Впоследствии командир рассказал обо всём Профессору, и единственной настоятельной мольбой Профессора было: не рассказывать об этом Доктору, хотя бы первое время. Потому что Доктор увидит во всём этом лишь подтверждение своим ограниченным, привязанным к органам чувств теориям, тогда как Профессору это вне всякого сомнения доказывало абсолютную истинность всей истории.
Началось это в тысяча восемьсот девяносто восьмом году (нашей эры), одним изрядно непогожим вечером в конце февраля — «ненастным зимним вечером», как описал бы его человек, пишущий обыкновенный роман. Пришёл он и в одинокую хижину мадам Лявинь, приткнувшуюся с самого краю вересковой пустоши, в которой утопала приземистая деревушка Аван-а-Крист. Мадам Лявинь вязала чулки (она зарабатывала на жизнь вязкой чулок), когда ей послышались чьи-то шаги и будто бы лёгкий стук в дверь. Она тут же прогнала эту мысль: кто может проходить мимо в такой час? Да и, к тому же, здесь нет дороги… Но спустя несколько минут лёгкий стук повторился, и мадам Лявинь, взяв в руку свечу, пошла посмотреть, кто там. Едва она отодвинула засов, как свечу задуло порывом ветра, и увидеть ей так никого и не довелось. Она подала голос, но ответа не последовало. Она уже хотела было закрыть дверь, как вдруг расслышала слабый звук. Это был не совсем плач. Казалось, будто кто-то, кого ей не видно, тоненьким голоском сказал что-то, но что — она разобрать не смогла.
Мадам Лявинь перекрестилась и забормотала молитву, а потом услышала звук снова. Доносился он как будто откуда-то из-под ног, и пошарив руками (она подумала, что, может, это кошка какая-нибудь приблудилась), она обнаружила довольно объёмистый свёрток. Он был тёпл и мягок, хотя, разумеется, слегка сыроват. Мадам Лявинь внесла его в дом и, закрыв дверь и вновь зажегши свечу, положила на стол. И тогда увидела, что это наикрохотнейший из младенцев.
