о причине такой внезапной перемены и спешного отъезда, причем обещал написать из первого же города, где остановится. Он написал Эльвире, пока ходили нанимать для него двух мулов; он передал письмо ее невольнице, а когда прибыли мулы, отправился в Мадрид, утвердившись, больше чем когда-либо, в своем первоначальном мнении: необходимо остерегаться всех умных женщин и даже испытывать перед ними ужас. Между тем как он едет на своем муле, Эльвира распечатывает его письмо и читает в нем:
Какой бы пылкой ни была моя прежняя любовь к вам, я всегда предпочитал охрану вашей чести счастью обладания вами. Вы видели, на какую немилость наталкивались все мои ухаживания. От природы я несколько щепетилен, и я бы посовестился принуждать вас выйти за меня замуж — вас, вдову лишь со вчерашнего дня. Вы в долгу перед бедным негром, и вам понадобится не менее года, чтобы оплакать потерю человека, оказывавшего вам столь важные услуги; тем временем и вы и я — мы оба можем обдумать, что же нам надлежит делать.
Дон Педро.
Эльвира думала, что сойдет с ума, когда читала это письмо: под влиянием письма она заболела от горя тяжелее, чем после потери своего гвинейского возлюбленного. Однако, приняв во внимание, что дон Педро находился дальше Толедо, а между тем ее руки просил один человек, обладавший всем необходимым, чтобы ей понравиться, она согласилась, за неимением негра, выйти за него замуж. Не то чтобы у нее не было на выбор еще других подобных же негров, но она слышала, что бывают негры и негры, и не все они столь же похожи на дьявола, сколь черны.
Между тем дон Педро пришпоривал своего мула до самого Мадрида, где остановился у своего дядюшки, превосходно его принявшего. Дядюшка этот был весьма богатым кавалером и имел единственного сына, помолвленного с двоюродной сестрою, которая также была единственной дочерью; поскольку ей было лишь десять лет, она в монастыре ожидала своего совершеннолетия, чтобы выйти замуж за своего кузена. Звали этого кузена доном Родриго; был он как нельзя более любезен, и с доном Педро его связала дружба, превосходившая обычную дружбу между любящими родственниками; ибо далеко не всегда мы любим именно родственников. Дон Родриго часто казался задумчивым и исполненным беспокойных мечтаний. Дон Педро, заметив это, рассказал ему свои похождения, желая таким доверием вызвать и его на подобный же рассказ; если бы при этом обнаружился повод оказать услугу, дон Педро доказал бы, что он ему друг еще в большей степени, чем родственник. Он сказал ему затем, что заметил его беспокойство и мечтательность, и попросил открыть причины этого, иначе ему пришлось бы предположить, что дружба дона Родриго не отвечает его дружбе. Дон Родриго не желал ничего лучшего, так как надеялся освободиться от своего беспокойства, поведав о нем. Итак, он сообщил дону Педро, что страстно влюблен в одну знатную мадридскую девушку, помолвленную со своим двоюродным братом, прибытие которого ожидается из Индии, причем она никогда его не видела, — примерно так же, как и сам он помолвлен с двоюродной сестрой, ожидая, пока она достигнет совершеннолетия, чтобы выйти за него замуж, тогда как он ее знает очень мало.
— Это соответствие наших судеб, — сказал он дону Педро, — сильно способствовало росту взаимной нашей любви, хотя оно же удерживает нас в пределах долга всякий раз, как наша страсть советует нам предпочесть утоление желаний обязательствам, возложенным на нас интересами наших семейств. До сей поры любовь моя к ней имела весь тот успех, на который я мог надеяться, и все же я не получил еще вожделенной награды: ее она откладывает до прибытия своего мужа, когда ее брак поможет нам укрыться от всех дурных последствий свидания, если оно будет чем-то большим, нежели беседа наедине. Я не стану ничего говорить вам о красоте Виргинии, о ней можно говорить без конца, и я сказал бы вам столько, что вы бы мне не поверили. Я подожду, пока вы ее увидите, а также ее двоюродную сестру Виоланту, проживающую вместе с нею, и вы признаете, что в Испании нет ничего прекраснее этих двух несравненных кузин, а побеседовав с ними, скажете мне, видели ли вы когда-нибудь женщин более остроумных.
— Вот это именно заставляет меня жалеть вас, — сказал ему тогда дон Педро.
— Но почему же? — спросил его дон Родриго.
— Потому что умная женщина вас рано или поздно обманет, — отвечал дон Педро. — Вы знаете, — прибавил он, — из рассказа о моих приключениях, как я на этом пострадал, и клянусь вам, если бы я надеялся разыскать женщину настолько же выдающуюся своей глупостью, как другие — я знаю — отличаются умом, я пустил бы для нее в ход все свои познания в делах ухаживания, я предпочел бы такую женщину самой мудрости, если бы она захотела избрать меня своим поклонником!
— Вы говорите не от чистого сердца, — возразил дон Родриго, — я никогда не видел разумного человека, который не испытывал бы жестокой скуки, пробыв лишь четверть часа с дурочкой. Было бы неразумно, чтобы наши глаза, руки, наконец все наше тело получали развлечение, в то время как душа, лучшая часть нашего существа, вынуждена выносить обременительную беседу, каковой является всякая беседа с людьми, ума не имеющими.
— Не будем доводить спор до последних пределов, — сказал ему дон Педро, — помимо этого слишком многое может быть сказано по такому вопросу, подумайте лишь о том, как бы показать мне эту чудесную девушку, а также ее кузину, чтобы у меня было какое-нибудь развлечение на время моего пребывания в Мадриде, если кузина не будет мне противна.
— Я не думаю, чтобы она вам пришлась по вкусу.
— Почему? — спросил дон Педро.
— Потому, — отвечал дон Родриго, — что это наименее глупая из всех девушек в мире.
— Я постараюсь приспособиться к ней, — промолвил дон Педро.
— Говоря по правде, — прибавил дон Родриго, — я не знаю, как нас примет донна Виргиния, уже больше недели она проявляет по отношению ко мне невыносимую строгость, она возвращает мне все мои письма нераспечатанными и, наконец, велит сказать мне, что не желает меня больше видеть: несколько дней назад она заметила меня в церкви разговаривающим с одной молодой дамой и в тот же день увидела меня вместе с нею на гулянье, вот почему вы видели
