Миколая Жвирского набежала печальная тень.
- Ты прости меня, Зыгмунт,- проговорил он, слегка запинаясь,- но чтобы стало более понятно, мне придется задеть еще одну дорогую тебе особу.
- Мою мать! - воскликнул граф.
- Мою мачеху,- прошептал его брат и склонил голову на грудь.
Вся кровь бросилась графу в лицо.
- Вот уже десять лет, как она покоится в могиле,- проговорил он тихим и дрожащим голосом.
- И вот уже десять лет, как я простил ее и совсем не хочу оскорблять ее память. Без обиды и неуместных упреков я упомяну лишь о том, чего нельзя избежать!
- Я тебя слушаю,- ответил граф, сдаваясь.
Миколай потер лоб и задумчиво покачал головой!
- Тебе не надо напоминать, как проходили мои детские годы,- начал он, помолчав.- Ты знаешь, что я потерял мать еще грудным ребенком, а через год у меня уже была мачеха. Не знаю, по каким причинам, по каким злосчастным приметам я в первые же младенческие годы прослыл среди людей совершенным идиотом, существом от рождения умственно отсталым.
- Так казалось всем,- поспешил граф стать на защиту матери.
- И поэтому никто не счел нужным всерьез заниматься моим воспитанием. Я, как животное, был отдан во власть слепых инстинктов,- с горечью продолжал старший брат.
- Миколай, Миколай,- мягко прервал его граф.
Но Миколай Жвирский, не обратив на это внимание, продолжал:
- Отец уже тогда временами терял рассудок, а вскоре и вовсе обезумел; другие же не чувствовали себя обязанными заботиться о развитии несчастного недоумка; так я и рос, едва умея читать и писать, темный и неотесанный, дикий, несдержанный, все меня презирали, отталкивали, в частности ты, мой брат.
- Миколай! - снова прервал его граф, неприятно взволнованный.
Тот тряхнул головой.
- Еще пока с нами жила славная пани Тончевская, была хоть одна душа на свете, которая занималась мною, моим развитием, но когда она покинула усадьбу, я был брошен совершенно.
- Но помилуй, у нас с тобой были одни и те же гувернеры,- возразил граф.
- Они заранее видели во мне неуча и недоумка, тем самым оскорбляли мою гордость и вызывали отпор. Нарочно, назло им я отказывался от учения. Отталкиваемый всеми, я тоже всех от себя отталкивал; некрасивый, неуклюжий, дикий, глуповатый Миколай нигде не находил для себя убежища милее, чем в красной комнате, около отца, которого страстная любовь к родине лишила здоровья и разума.
При этих словах глубокое волнение отразилось на его лице и слезы блеснули в глазах.
- И знай, что отец при всем своем безумии научил меня большему, чем все твои гувернеры при всем их уме.
Он вдруг прервал свою речь и стремительно провел рукой по лбу.
- Но нет… не об этом я буду сейчас говорить,- снова начал он.- А о том, как, темный, дикий, неистовый, я тогда впервые испытал чувство, о котором прежде не имел никакого представления.
- Ксенька,- прошептал граф и невольно опустил голову.
- Ксенька,- горячо подтвердил Миколай.- Да, о ней буду я говорить. Зыгмунт, я искренне любил ее.
- Простую девку! - прошептал граф, не поднимая головы.
Миколай горько рассмеялся.
- Ты говоришь, простая девка, - вскричал он, распаляясь гневом.- А ты помнишь, кем был я тогда, всеми пренебрегаемый, заброшенный? Чем отличался я от нее, какое у меня было перед ней превосходство? Я был ровня ей в понятиях и разуме, а в привилегии своего рождения я инстинктивно никогда не верил.
Он снова замолк, устремив на брата испытующии взгляд, но тот сидел не двигаясь с опущенной головой.
- Зыгмунт,- произнес наконец староста на диво проникновенным тоном,- знаешь ли ты, какую боль причинил мне, какую бурю чувств поднял во мне?
Зыгмунт задрожал всем телом и, поднимая голову, заговорил с лихорадочной поспешностью.
- Но почему ты ни разу не позволил мне оправдаться в этом моем поступке, почему ты с тех пор не хотел голоса моего слышать?
Старший брат горько усмехнулся.
- Ты пленился простой девкой, увлекся слепо, самозабвенно, до полной потери сознания,- быстро продолжил граф,- ты с презрением отбрасывал все наши доводы, советы и предложения… У нас не было другого средства вывести тебя из состояния безумия.
Миколай Жвирский нахмурил брови, и глаза его грозно сверкнули. Он приподнялся и сказал резким, суровым тоном:
- Вот как, даже перед собственной совестью ты прикрываешься фарисейской маской. Чтобы вылечить меня oт воображаемого безумия, ты готов был свести меня с ума по-настоящему. Самовольно взяв на себя обязанности вершителя моей судьбы, ты сделался палачом, исполнителем своих собственных приговоров и, нанося мне вероломный, лицемерный и подлый удар, полагал оказать мне благодеяние. Позорный и мерзкий поступок ты хочеши считать своей заслугой!
- Миколай! Брат мой! - промолвил дрожащим голосом граф и бледный, как мертвец, тоже приподнялся в кресле.
Миколай с горечью скривил губы.
- Ты не только опорочил, оплевал, ногами растоптала мое чувство, самое благородное, самое высокое, до какого я в то время только мог подняться, но… - прибавил он и скрипнул зубами.
- Но… - машинально повторил граф.
- Ты заставил мою дочь вечно стыдиться матери!
- Твою дочь! - пробормотал пораженный граф.
- А кем же была та Ядзя, которую ты в добавление к приданому ее матери отдал тому кузнецу, немцу из Подлужа?
- Как? Ты… ты… знаешь, что я сделал с Ксенькой? - пролепетал граф в страшном смущении.
- Ты постарался выдать ее замуж за кузнеца из Подлужа и оставил в их руках мою дочь, мое единственное дитя…
- Но ты нашел ее? - быстро перебил его граф.
- Нашел! Нашел, к твоему несчастью…
- К моему несчастью? - повторил ошеломленный граф.
Миколай вновь с горечью скривил губы.
- Теперь ты можешь смело объявить ее отца сумасшедшим, безумцем…
