Она больше не боялась. Никогда.
Она осилила страх.
ГЛАВА 69
Квангель, твой черед!
Задолго до рассвета надзиратель отпирает дверь в камеру Отто Квангеля.
Квангель крепко спал, он просыпается, и, щурясь, смотрит на высокую черную фигуру, переступившую порог его камеры. Спустя мгновение он окончательно стряхивает с себя сон, и сердце у него колотится сильнее обычного, ему ясно, что означает эта высокая, молча стоящая на пороге фигура.
— Мой черед, господин пастор? — спрашивает он и хватается за одежду.
— Ваш черед, Квангель! — отвечает священник. И спрашивает: — Вы готовы?
— Я готов в любую минуту, — отвечает Квангель и касается языком капсюльки во рту.
Он начинит одеваться. Все его движения спокойны и неторопливы.
Мгновение оба молча смотрят друг на друга. Пастор — довольно молодой, ширококостый человек с простым, несколько туповатым лицом.
Недалек, должно быть, решает Квангель, не то, что наш добрый пастор.
А пастор со своей стороны видит длинного, тощего, измотанного человека. Ему не нравится острый птичий профиль, не нравится пристальный взгляд темных, совершенно круглых глаз, не нравится и узкий бескровный рот с плотно сжатыми губами. Но священник пересиливает себя и говорит как можно приветливее: — Надеюсь, вы расстаетесь в мире с нашей землей, Квангель?
— А разве на нашей земле есть мир, господин пастор? — в свою очередь спрашивает Квангель.
— К несчастью, еще нет, Квангель, к несчастью, нет, — отвечает священник и пытается изобразить на лице несуществующую скорбь. Он обходит этот вопрос и продолжает: — Но с господом богом-то своим вы примирились?
— Я не верю в господа бога, — отрезает Квангель.
— Что?
Пастор даже испуган таким прямолинейным заявлением. — Ну, допустим, вы не верите в единого бога, значит, вы пантеист, да, Квангель?
— Это что такое?
— Да это же так ясно… — Пастор пытается разъяснить то, что не вполне ясно ему самому. — Это, понимаете, мировая душа. Все есть бог, понимаете? Ваша душа, ваша бессмертная душа вновь сольется со вселенской душой, Квангель!
— Все есть бог? — спрашивает Квангель. Он успел одеться и теперь стоит у койки. — И Гитлер? И мировая бойня? Вы — бог? Я — бог?
— Вы неверно поняли меня, умышленно неверно поняли, — с досадой говорит священник. — Но я не за тем пришел сюда, Квангель, чтобы вести с вами религиозный спор. Я пришел приготовить вас к смерти. Вы должны умереть через несколько часов. Вы готовы к этому?
— Знавали вы пастора Лоренца из следственной тюрьмы при трибунале? — вместо ответа спрашивает Квангель.
Пастор снова сбит с толку. Он раздраженно отвечает: — Нет, я только слышал о нем. И смею сказать, господь во время призвал его к себе. Он позорил наше сословие.
Квангель пристально посмотрел на священника и сказал: — Он был очень добрый человек. Многие заключенные помянут его благодарным словом.
— Ну, понятно, — выкрикнул пастор с неприкрытым раздражением. — Он потакал вашим прихотям! Он был очень слабый человек, Квангель. В годину войны слуга господень должен быть воителем, а не дряблым трусом! — Он снова спохватился, торопливо взглянул на часы и сказал: — У меня осталось для вас всего восемь минут. Моего пастырского утешения ждут еще несколько ваших товарищей по несчастью, которым тоже предстоит сегодня свершить последний путь. Давайте помолимся…
Священник, этот ширококостый, неотесанный крестьянин, достал из кармана белый платок и бережно развернул его.
— А женщин, идущих на казнь, вы тоже напутствуете пастырским утешением? — спросил Квангель.
Насмешка в его словах была так неуловима, что пастор не заметил ее. Он расстелил белоснежный платок на полу камеры и ответил рассеянно: — Сегодня не казнят никого из женщин.
— Вы не помните случайно, — упорно продолжал спрашивать Квангель. — Вам не приходилось последнее время бывать у некоей Анны Квангель?
— У Анны Квангель? Это ваша жена? Нет, не бывал. Иначе бы я запомнил. У меня необыкновенная память на имена.
— У меня к вам просьба, господин пастор…
— Ладно, говорите скорее, Квангель! Вы же знаете, я опаздываю.
— Прошу вас, не говорите моей жене, когда черед дойдет до нее, что меня казнили раньше. Скажите ей, пожалуйста, что я умру в один час с ней.
— Это будет ложью, Квангель, а я, как слуга господень, не могу погрешить против его восьмой заповеди.
— А вы никогда не лжете, господин пастор? Не покривили душой ни разу в жизни?
— Надо полагать, — запротестовал пастор, смутившись от насмешливого испытующего взгляда арестанта. — Надо полагать; я из всех своих слабых сил старался блюсти заповеди божьи.
— А заповеди божьи требуют от вас, чтобы вы отняли у моей жены последнее утешение, что ей дано умереть в один со мной час?
— Я не смею обманывать ближнего своего, Квангель.
— Жаль, очень жаль! Поистине, вы недобрый пастор, — произнес Квангель.
— Что? — выкрикнул пастор, и в голосе его слышалось смущение и угроза.
— Пастора Лоренца все звали в тюрьме добрый пастор, — пояснил Квангель.
— Ну нет, — злобно закричал пастор, — я-то уж никак не гонюсь за таким почетным званием, для меня оно будет позорным званием! — Он опять спохватился, бухнулся на колени, прямо на разостланный белый платок, и указал на темный цементный пол рядом с собой (белого платка хватало только для него). — Преклоните и вы колени, Квангель, помолимся вместе!
— Перед кем мне преклонять колени? — сурово спросил Квангель. — Кому мне молиться?
— Вот наказание! Опять вы за свое! — разразился пастор. — Сколько я на вас лишнего времени потратил! — Он с колен посмотрел вверх на человека со строгим, сердитым лицом. — Все равно, я свой долг исполню. Помолюсь за вас!
Он опустил голову, сложил руки и закрыл глаза. Потом вскинул голову, вытаращил глаза и возопил вдруг так громко, что Квангель даже вздрогнул: — Господи, боже мой! Всемогущий, всеведущий, всеблагий, всеправедный боже, судья над добром и злом! Воззри в милосердии своем на грешника, простертого перед тобой во прахе. Молю тебя, господи, очисти душу и тело его, помилуй его злодеяние, отпусти ему прегрешения…
Стоя на коленях, пастор вопил все громче: — Прими, жертву безвинной смерти возлюбленного сына твоего Иисуса Христа во искупление его злодеяний! Ибо он крещен во имя его, омыт и очищен кровию его! Избави, его от телесной муки и скорби и терзаний совести! Облегчи его страдания! Даруй ему жизнь вечную!
Священник понизил голос до таинственного шопота: — Ниспошли святых ангелов твоих, да вознесут его в сонм избранников твоих во имя господа нашего Иисуса Христа. Аминь! Аминь! Аминь! — снова во весь голос выкрикнул пастор.
Затем он поднялся, бережно свернул белый платок и спросил, не глядя на Квангеля: — Пожалуй, бесполезно спрашивать вас, готовы ли вы принять святое причастие?
— Совершенно бесполезно, господин пастор. Пастор нерешительно протянул Квангелю руку.
Квангель отрицательно покачал головой и заложил руки за спину.
— Это тоже бесполезно, господин пастор! — сказал он.
Не глядя на него, пастор направился к двери. На пороге он обернулся еще раз, бросил беглый взгляд на Квангеля и сказал: — Пусть сопутствуют вам к месту последнего судилища слова из Послания к филиппинянам: «Ибо для меня жизнь — Христос, и смерть — приобретение», глава I, стих 21.
Дверь хлопнула, он ушел.
Квангель вздохнул с облегчением.
Не успел удалиться пастор, как в камеру вошел низенький, приземистый человек в светлосером костюме. Он посмотрел в лицо Квангелю быстрым пристальным, проницательным взглядом, подошел к нему ближе и отрекомендовался: — Доктор Брандт, тюремный врач.
При этом он пожал руку Квангеля и задержал ее в своей руке со словами: — Можно пощупать ваш пульс?
— Сделайте одолжение!
Врач долго считал. Потом отпустил руку Квангеля и сказал одобрительно: — Очень хорошо. Превосходно. Вы настоящий мужчина.
Он покосился на дверь, которая осталась полуоткрытой, и спросил шопотом: — Чем вам помочь? Дать успокоительного?
Квангель отрицательно повел головой: — Благодарю, вас, господин доктор, сойдет и так.
Языком он коснулся ампулы. Секунду колебался, не дать ли врачу поручение для Анны? Нет, не стоит, пастор, все равно, расскажет ей.
— Еще что-нибудь? — топотом спросил врач. Он сразу же заметил колебание Квангеля. — Может быть, передать письмо?
— У меня здесь не на чем писать — да и не стоит! Во всяком случае, спасибо вам, господин доктор. Отрадно напоследок увидеть человека. Слава богу, даже и здесь не все одни звери.
